-1-
Предновогодний ареопаг собрался в необычно полном составе. Нарисовались даже вечно отлынивающие от властного вече недисциплинированные культурники. Все ждали раздачи праздничных бонусов, и они не замедлили последовать. Первому досталось сити-менеджеру Козлову Сидору Ермоловичу, известному среди своих как «сидоров козёл». Ничего необычного в этом не было, потому что драли «козла» чуть ли не каждое заседание-совещание – такая уж у него рабочая планида. А ему хоть бы хны, что с гуся вода, отфыркиваясь, тюкает себе трёхэтажный козлярий с башенками да благоустраивает гектар-загон, выделенный почему-то за прогрехи не на востоке страны, а в ближнем благодатном пригороде, да ещё и на запретном берегу озера. Мало того, что пасся в запретной зоне, так умудрился ещё и построиться рядом с главным запретителем, который нещадно крыл соседа почём зря и… берёг комолого от нападок своих и чужих, не оправдывая нетерпеливых ожиданий тех и других, когда, наконец, они избавятся от бодливого и прожорливого вонючки. А у того после каждой трёпки только взгляд становился более беспокойным и руки более загребущими. На этот раз Князь – так обзывали подневольные между собой мэра Книппера Якова Захарьевича по начальным буквам ФИО, был крайне недоволен темпами уборки улиц и дворов от потемневшего, загаженного кошками и собаками, слежавшегося в кучах снега, длиннющими пожелтевшими сталактитами льда, опасно нацеленными с заснеженных крыш на макушки прохожих, скопившимся заледенелым мусором в переполненных баках и вокруг, с ехидцей прошёлся по сиротской городской ёлке с редкими украшениями в виде разбитых уже шаров и размалёванных гирлянд, сделанных из развёрнутых рулонов туалетной бумаги, и ещё… и ещё… долбал по темечку Козла к вящему удовольствию одобрительно молчащего стада. Напомнил, заставив загребущего съёжиться, что деньги на благоустройство города были выпрошены в губернии внеочерёд, но как-то невнятно разошлись, растаяли, несмотря на морозы, оставив нетронутые сугробы, заледенелые дороги и тротуары и нахлобученные снегом крыши. Придётся тормошить скудную городскую казну, отрывать от себя на бесполезную уборку, с которой лучше и бесплатно справится весна. Ещё больше раздражали гневливого мэра нерадивые данники, опаздывающие с ежегодной мздой к светлому празднику. Из красного списка объявилась только половина, а вторая медлит, надеясь, очевидно, на забывчивость князя, на прощение, не боятся, сволочи, рухнуть в чёрный список, а зря: Яков Захарьевич добр, пока к нему с добром.
Определив козлу сутки на исправление наиболее видных недоделок, хозяин перевёл тяжёлый взгляд на первого в чёрном списке – на начальника полиции Варягина Всеволода Олеговича. Мало того, что у мента заковыристая, не наша, кликуха, так он ещё не захотел припасть к княжескому клану и вёл самостоятельную игру, не встревая в мэрийные склоки и не примыкая ни к какой кодле. Этого терпеть было нельзя, слишком многое зависело для Якова Захарьевича от начальника полиции, и он постоянно усиливал давление на областных корешей, чтобы они убрали несговорчивого отщепенца и вернули прежнего полицмейстера, выполнявшего все указания головы города себе не в убыток. Немного успокаивало только то, что можно на каждой сходке колошматить ненавистного полисмена по куполу, заросшему аккуратным бобриком. За прорехи в живой неубывающей работе, за то, что его отделение, единственное, не подчищенное ушлыми городскими статистиками, имело отрицательные показатели, хотя минусы заметно укоротились по сравнению с теми, что были у любимца. И никогда эти минусики не перечеркнутся плюсиками, уж об этом Яков Захарьевич со своей командой позаботится, так что зря варяг пыжится, напрягаясь, быть ему изгнанным из здешнего рая, не приживётся, сволочь, как ни старайся.
- Надеюсь, - брюзжал, скривившись, мэр, - хотя бы на Новый год вы обеспечите нам спокойный праздник… - Его слова прервал приглушённый, но настойчивый зуммер телефона на коммутаторе. – Да! – раздражённо сменил елейное брюзжание на начальнический тявк. – Что?! – рассвирепел, зло взглянув на смирно сидящего подполковника. – Та-а-к! – вбросил трубку в гнездо коммутатора. – Грабанули ювелирный Веймара, - проскрипел сквозь стиснутые зубы. – Вот и новогодний подарочек. – Однако, новость, похоже, нисколько не затронула полицейского сфинкса, продолжавшего сидеть по-офицерски прямо с непроницаемым выражением гладко выбритого лица потомственного интеллигента, привычного получать по морде от гомо-лохов, дорвавшихся до власти. Впрочем, не затронула и мэра, по глазам которого не заметно было, что он расстроен кражей. – Нет, не выйдет нормального праздника, не можем мы дать спокойно отдохнуть трудящемуся народу, - обрадовал мэр ареопаг избранных, глядя то ли с сожалением, то ли с торжеством на незадачливого деда Мороза в погонах, - не можем, - подтвердил ещё раз жёстко. – Забыли вы, дорогой Всеволод Олегович, кому служите. Народу! – подчеркнул, повысив голос. – И хотя у нас тоже капитализм, но с человеческим лицом, и балом правит народ. Я сам, - помедлил, чтобы лучше усекли подчинённые, - вышел из трудящихся, хотя вы и зовёте меня Князем. – Не оправдываясь и не отвечая на упрёки самодовольного Князя из народа, Варягин повернулся к сидящему за ним помощнику, и тот, поняв без слов команду, встал и, стараясь не топать, вышел с заседания.
Мела мелкая льдистая отвратительная позёмка, и хотя морозец был не ахти, но ощущение от порывистой позёмки не из приятных, особенно когда сильным порывом ветра снежную колючую мелочь поднимало в воздух, и она стегала по лицу и глазам, стараясь забраться за воротник. «Ну и мразь!» - определил Лапшин, пытаясь хоть как-то спастись от снеговерти, втиснувшись в поднятый воротник насквозь продуваемой форменной куртки. – «Выбрали же, гады, погодку!» - пошёл зигзагами, стараясь держаться к ветру боком. Варяг, конечно, по сравнению с прежним Тюфяком, дядька серьёзный, и запросто можно схлопотать новогодний втык по полной, но всё равно Иван Алексеевич ослушается и не поедет прямо сейчас на место происшествия. Там придётся мытариться со слезливым хозяином, с напуганной до смерти обслугой, выискивать свидетелей, которые обязательно потянут в разные стороны, составлять-вымучивать протокол, всячески подчёркивая в нём, что полиция прибыла вовремя, хотя… хотя, возможно, Сан Саныч уже там и всё сделал. Позвонил, надеясь, что так оно и есть.
- Ты где? Уже на месте?
- Заканчиваю тряхомуть, - пророкотал приятным баском Чириков, всегда опережающий ленивого старшего. – Тебе остались несколько ребусов на сообразительность.
Лапшин удовлетворённо вздохнул, улыбнулся: так было всегда.
- Давай, попробую расщёлкать с твоей помощью.
- Напрягись, у тебя башка круглая, - обнадёжил помощник, - может, допетришь. Это у меня бестолковка с двумя шишкарями на затылке и карнизом спереди, срабатывает туго.
- Ладно, не гони фуфло, - решительно возразил старший против оговора младшего. – Всё у тебя чин чином, я без тебя со своим кругляшком – ноль. Давай загадку. Ты сейчас где?
- В машине, собираюсь отваливать. Шофёра не успел взять: выехал по сигналу, был здесь через 4 минуты. И этого бомбилам хватило, чтобы до корочки подчистить ювелирный. Видать, они основательно подготовились, подлюги. Даю вводные: отмолотили ребятки чисто и сполна, причём – аккуратно: ни лома, ни битого стекла, а я, заметь за скобками, был здесь всего лишь через 4 минуты после сигнала. И ещё, складывается такое впечатление, что маровой чересчур спокоен и не очень удручён разбоем, хотя и гундосит, что потерял всё. Не верю я ему.
Лапшин долго не раздумывал круглой головой.
- Одно из двух: или застраховался как следует и надеется вернуть большую часть бабками, или действовал в сговоре с грабителями и дал сигнал попозже.
- Или они заставили его притормозить и напугали чем-то как следует, - подсказал третий ответ шишкастой башкой Сан Саныч. – Ладно, двинем дальше. Не забыл, что я тебе упорно втемяшивал, что был здесь через 4 минуты?
- Ну?
- А они уже отваливали на сером форде вверх по Партизанской. Я, естественно, вдогон, и тут, откуда ни возьмись, из переулка вклинивается между нами незнакомый полицейский УАЗик – небось, опамятовали засони из ближайшего отделения и тоже вошли в раж. Да где уж им на такой колымаге: пыхтя густой гарью из выхлопной трубы, подпрыгивая на выбоинах, рванули в гору с натугой, всё отставая и отставая, и, наконец, угробили тягуна, сдох он, да ещё и встал поперёк, загородив проезд. Неспешно выбрался водила и начал что-то прощупывать в моторе, а пальчики белые-белые, чуть не розовые, явно ни одной свечи за всю жизнь не сменили.
- Какой-то местечковый чин сел за руль? – предположил Лапшин.
- Ладно. Подул на пальчики и уставился на меня, осклабив рыло - так бы и врезал, будь поближе и не на службе! Ёж твою мать! – выругался, не сдержавшись, Сан Саныч. – Подкатил я поближе, зафиксировал в памяти номер, приоткрыл окошко. Ладушки, спрашиваю дружелюбно: - Вы, служивые, откелева? Из каких таких? – Тот ещё больше растянул лягушачье зевло и отвечает грубо, явно нарываясь на стык: - Оттуда, откуда надо, не твоё собачье дело. Вызов был, вот и выехали, да техника, видишь сам, подвела, а то бы тебе и делать было нечего. – Грубит, сволочь, а во взгляде вражда и злость. – Теперь ты, - насмехается, падла, - нагоняй в объезд, не задерживаясь, - подгоняет, - а то далеко уйдут, а мы тебя не держим. – В машине сидели ещё двое, пряча физиоморды, у крайнего, возле окна, светил лейтенантский погон. Пришлось свернуть погоню и рулить к магазину. Гадай теперь, чья машина и чьи ловцы, из какой епархии. Я, вроде бы, всех в городе знаю, а этих не припомню. Правда, меняются часто и не в лучшую сторону. Выяснять на месте не стал, уж больно они мне не понравились.
- И правильно сделал, - одобрил поведение опытного помощника Иван Алексеевич. – Скорее всего, это была подстава, и интуиция тебя не подвела. Я даже взмок на холоде, представив, что могло бы произойти, выйди ты из машины. Слушай, я на площади, похожу мал-мала здесь, попродаю бебики за так, а примерно через полчаса встретимся у себя, раскинем пасьянс из того, что у нас есть, посмотрим, что у нас выйдет, на чём они нас облапошили. Лады?
-Угу.
-2-
Огляделся – ничего в мире не изменилось: всё та же отвратная позёмка, всё та же серая тусовка на другой стороне площади, всё те же, пестрящие безрадостными красками торговые амбразуры, всё та же пожухлая, скупо освещённая ёлка в раскрашенной туалетной бумаге, всё - то же. Подумал, подумал и двинул в толпу, надеясь найти что-нибудь радостное съедобное. Проходя мимо однотипных ларьков-будок, торгующих чем попало, но всегда не тем, что надо, зацепился внимательным следовательским взглядом за яркий белый пушистый капюшон, из которого тускло отсвечивали отражённым светом девчачьи голубые глаза с безнадёгой в застывшем взгляде. Прислонившись к боковине, она безучастно караулила покрытый изморозью прозрачный ящик, предназначенный для выборных кампаний, внутри которого скукожились две пятидесятки и заиндевела россыпью мелочь. Подойдя поближе, прочёл: «На
