строительство церкви пресвятой Феодосии, скорбящей обо всех преступниках». Кто такая Феодосия, он не знал и тем более не был уверен, что надо скорбеть о тех, кого он вылавливал всю жизнь, однако в порыве всеобщих скорбей пошарил в кармане, побрякав мелочёвкой, выудил, что набралось в ладонь, и добавил в ящик свой кирпич.
- Жадничают? – посочувствовал миссионерше с кубышкой, - жмотятся на святое дело? Чахнет истинная вера, осталась только видимость, блеф.
Пушистый мешок пошевелился, отлипнув от перегородки.
- Ещё не вечер, - сладко зевнула, сверкнув белыми зубками, хотела потянуться, но, разглядев форму, ужалась в шубке, простуженно загундосив, словно оправдываясь в чём-то непотребном: - Я только что встала, у меня есть разрешение, старички узнают – придут, принесут по мелочам, остальное соскребём с толстосумов.
- Не верится, - засомневался задубелый атеист. – А вы, собственно, кто? Из каких? – ещё более насторожил попрошайку с ящиком. – На монашку не тянете… - Девица поспешно заправила в капюшон выбившуюся русую русскую прядь, поджала губы, обильно смазанные помадой от мороза, некрасиво высморкалась во внушительный платок. – Из верующих фанаток, что ли?
Ответила чётко, как на допросе:
- Я – волонтёр из молодёжной общественной организации «Мы – одна семья!». Мы помогаем всем, вне зависимости от вероисповедания, национальности, социального положения. Всем, кто, следуя демократическим и моральным принципам мирового общежития, нуждается в нашей помощи.
Лапшин криво усмехнулся.
- А… из тех, кто много говорит, но мало делает, причём и малое предпочитает делать чужими руками? Из обширнейшей кодлы разноцветных дерьмократов? Небось, и игиловцам готовы помогать? – задал провокационный вопрос.
Демократка нервно поправила капюшон, пряча поглубже посмурневшее лицо.
- Почему бы и нет? Им, как никому, нужна помощь, чтобы разобраться в заблуждениях. Они - тоже люди. Я просилась в Сирию, но тамошние ортодоксы не приняли неверующую.
- Надо же! – воскликнул в негодовании майор, пропустивший тяжкое преступление. – И вас здесь никто не остановил? Не объяснил ваших заблуждений?
Она не стала оправдываться и вывёртываться, считая себя правой, а потому безвинной.
- Напрасно вы так нападаете на демократов, - пошла в наступление. – Они-то как раз делают очень много, иначе бы не было высокоразвитых стран Европы и Америки. Кто их создал буквально за последние полвека?
Дискутировать на вечную неразрешимую тему, да ещё на морозе, да ещё с женским несмышлёнышем, не очень-то хотелось.
- То – подмена понятий, - возразил сухо, - то – не настоящая демократия, а государственная, извращение греков.
Раздухарившаяся защитница забугорных правил соцжитья, наоборот, начала оживать и выпячиваться из капюшона, негодующе расширяя ожесточённые глазищи.
- Правильно, - согласилась, горячась, - мы – за высокосоциализированное демократическое общество, которым управляют высокообразованные и предельно этизированные, морально устойчивые и чистые избранники народа, прошедшие многоступенчатый отбор.
- Не выйдет, - опять засомневался майоришка. – Не было ещё в мире ни одного выборного органа, который бы не купился, и не было ни одного вождя, который бы не погряз в материальных благах. Такова натура человеческая. И лучше бы вам поначалу начать с её перелицовки, а ещё лучше – с себя. Демократии, при которой власть бы истинно принадлежала народу, никогда не было, нет и не будет, потому что её нет в природе. Правда, совсем примитивная, в виде всенародного вече, была в нашей древней Новгородчине, но сошла на нет после перехода к крикунам-выборщикам от улиц, которые были закуплены тогдашними олигархами. То же будет и у вас: начнёте за здравие, а кончите, погрязнув в коррупции, пока не исчезнет эта липучая человеческая зараза, и никакие избранники с ней не справятся, измазавшись, в конце концов, сами, - нудил пессимист, раздражаясь всё более и более тем, что именно ему, как никому, приходилось скоблить эту грязь, которая плодилась и распространялась всё больше и гуще, прикрываясь и отбрёхиваясь демократическими лозунгами.
Снегурочка поёжилась, замерзая от его перспективы.
- Но нельзя же жить тупо, без идеи и руководства. Кто-то же должен сплотить народ, общество, образумить, направить? Кто же, кроме интеллектуалов высокой нравственности?
- То есть, всё же, не народ? – насмешливо уточнил не верящий ни во что.
Она нервно повертела ящик.
- Вы же знаете, какой у нас ещё неподготовленный народ.
- А вы, значит, подготовлены? – зудил полицейский. – Сами-то из каких?
- А я не лезу в лидеры, - некрасиво огрызнулась на прилипчивого полицейского, которого принесла нелёгкая в дурную погоду. – Появятся достойные руководители, я верю, мы верим, иначе – тупик.
- А я не верю ни в лидеров, ни в тупик, ни в вашу надуманную демократию, - ударил наотмашь.
- А я…
- Что вы зааякали? Вы – не аргумент ни по возрасту, ни по опыту, и вообще… Что это за демократия такая, что надо подпихивать, подгонять, направлять куда-то, да ещё и через силовиков и СМИ, как на вашем вожделенном Западе? Там какая-то ползучая, обволакивающая демократия, цепляющаяся и за руки, и за ноги, и за разум, и за душу – ни одного свободного движения. Такая мнимая свобода приводит не к радости, а к отвращению и содроганию от страха и ожидания ещё какой-нибудь гадости от государства и управителей. Нам предлагается что-то вроде криптовалюты, такая же непонятная никому, надуманная криптодемократия, подкрадывающаяся взамен настоящей. Вам – тоже, хотя вы и убеждены, что разбираетесь в подмене. Я, в отличие от вас, уже пережил всякие демократии. У нас сначала был социализм с грязной рожей, который я, слава богу, не застал, и который закончился расстрельными тридцатыми годами, потом социализм со светлым лицом, о чём нам талдычили дяди и тёти в школе, и от которого мы незаметно перешли к социализму с человеческим лицом, а в результате сунулись просветлённым рылом в капиталистическую грязь.
- Вот вы всегда так, - возмутилась идеалистка, - всё перевернёте с ног на голову, однажды ожёгшись, на воду дуете. Это вы много говорите и всё против, не слушая возражений, и ничего не делаете, чтобы изменить загнивающее общество.
- И не надо менять, - убеждённо подтвердил антидемократ, - пусть развивается само собой. Что-то сгниёт, а что-то наиболее дельное вызреет. Я против демократии, позволяющей безнаказанно грабить, убивать, изгонять инакомыслящих в угоду вашим избранным псевдодемократам, протащенным через многоступенчатое сито угодничества. Неужели вы всерьёз думаете, что в хвалёной рекламной Америке или в растлевающейся Европе, где нет прямых выборов, а действует многоступенчатая фильтровка лидеров без участия народа, существует истинное демократическое общество? Наивно даже для вашего возраста. – Она зябко поёжилась, отторгнутая от зрелой политической среды. – Там демократия, ещё и ещё раз повторяю, демократия для избранных, но не для народа, который всегда по вашим понятиям туп и почему-то упорно верит в вождя, а не в навязанные демократические органы, рьяно объедающие бюджет.
- Ладно, - прервала консерватора несговорчивая девица, - оставим неугодных вам демократов за скобками. А сами-то вы, сами что можете без трепотни сделать для светлого будущего? – сделала запрещённую подсечку сзади, гася его пыл. – Да, да, вы лично на что способны, что предлагаете дельного?
- Я? – застопорился он на разгоне. – Я? – не мог сразу собраться с практическими мыслями. Не рассказывать же о повседневной ассенизаторской работе, всё равно не поймёт – таким, как она, общественная грязь претит, они её сторонятся. – Есть ещё такой? – спросил, хлопнув по ящику и широко улыбнувшись, найдя неожиданное решение.
- Есть, - насторожённо и удивлённо ответила снегурочка-кубышка, - есть запасной. Вот, - вытащила из-под прилавка прозрачного двойняшку.
Лапшин осмотрел со всех сторон, обстукал для надёжности, протёр от инея перчатками.
- Могу воспользоваться временно? - Отказать полицейскому она не посмела. А тот извлёк из внутреннего потайного кармана внушительный блокнот, предназначенный для записи ценных мыслей и указаний руководящих попок на заседаниях, но так ни разу и не использованный, то ли по нерадивости подчинённого, то ли по отсутствию ценных мыслей у руководителей. - Скотч? – и это оказалось у практичной белоснежки. Приклеил листок, безжалостно вырванный из блокнота, к ящику, крупно надписал тонкой ручкой-маркером: «На построение дома престарелых сирот. Не забывайте о них, родных, близких и далёких, и воздастся вам в трудах ваших». Пригладил листок ладонью, поставил свою кубышку рядом с первенцем. – Вот! Не возражаете? – Демонстративно посмотрел на часы. – Мне надо бежать. Пусть постоит рядом, - попросил всеядную демократку.
Та понятливо усмехнулась.
- Надеетесь обыграть на жалости?
Майор оглядел себя, смахнул насыпавшийся на плечи снег, энергично протёр ладонями подмёрзшее лицо.
- Не на жалости, - поправил, - а на сочувствии к живым и страждущим, а не к мёртвым святым, да ещё и с искорёженной моралистикой. Мне и в самом деле пора. – Но не успел сделать и шага, как к будке подошла прилично одетая пара, совершающая, очевидно, праздничный променад. – Не проходите мимо, - подозвал поближе, - вспомните, что праздник на Руси предполагает хотя бы малую толику благотворительности.
Мужик с благообразной мордой закостенелого чинуши пробежал глазами надписи на ящиках и пренебрежительно сморщился
- Никогда не слышал ни о какой Феодосии… - как будто вообще знал что-либо о русских святых, - тем более, скорбящей о преступниках.
- Слышали, - убеждённо поправил Иван Алексеевич, и сам не будучи силён в святом сонме, - слышали, но пропустили мимо ушей, не придали значения второстепенному персонажу. А напрасно, в народе-то всегда больше всего жалели оступившихся в жизни, не забывая, что от сумы да от тюрьмы никто не застрахован. И не только жалели, но и помогали уходящим по этапу, а то и просто подкармливали в острогах и на каторге, страхуя себя от их доли. Нам бы не забывать житейской науки предков. Правда, лично я предпочитаю не замаливать чужие грехи попусту, - не преминул подкузьмить белую соседку, - а стараюсь искоренять прокажённых с корнем, чтобы не распространяли заразу вокруг.
Мужик пожевал вялыми бесцветными губами, подозрительно оглядел полицейского благотворителя и проконсультировался у спутницы, вероятно, жены, спрятанной в серебристую шубу неизвестного зверя и такую же шапку.
- Лида, ты как? Не против? Тут две кубышки: для святой Феодосии и для бездомных стариков. Я бы, пожалуй, уделил старикам.
Дама натянула отворот шубы на половину дебелого лица, пряча от занозистого ветра.
- Ну и сунь им, на всех не напасёшься, - посоветовала зло, не желая делиться ни с живыми, ни с мёртвыми. – Сотни хватит, и пойдём, а то холодно.
Мужик вытащил пухлый лопатник, аккуратно выслюнил красненькую, сунул в щель, понаблюдал, чтобы упала на дно, вздохнул и натянул перчатки, давая понять, что процедура закончена.
- Значит, вы тоже предпочитаете помогать сирым и убогим, а не здоровым, но с увечной душой? – притормозил зачем-то Лапшин прижимистого благотворителя. Тот, уже сделав шаг в сторону,
