Макар Троичанин
Живём, как можем
Глава 1
Семья Ивановых
-1-
Иван Иванович опять проснулся ни свет, ни заря. А так ждал пенсиона, надеялся, что, выйдя на свободу, освободившись от обязаловки, наконец-то, выспится всласть, до последней утомившейся косточки. Дудки! Ещё хуже: просыпаешься в пять – и ни в одном глазу, сколько ни зажмуривайся. Раньше-то было как: навкалываешься, перенервничаешь на стройке, придёшь домой, смечешь сразу и завтрак, и обед, и ужин, и готов – спишь без задних ног и передних рук как у бога за пазухой. А сейчас: времени до… а не спится. Нет, хорошо, что пенсионный рубеж отодвинули как клок сена, хоть выспаться можно. А то целыми днями бродишь по квартире, спотыкаясь о гладкий паркет, словно полудохлая муха, и ни на какую работу домашнюю не тянет.
Витёк, сосед, ещё не достиг рубежа выкидыша, но уже давно на пенсии, на материнской, так что – опыт есть. Говорит, главное не поддаваться, пересиливать себя, а если уж сильно потянет на какую работу – закаливай волю, и если уж совсем невтерпёж, иди на длительный променад, авось кого встретишь, и можно будет сообразить на малый отвлекающий бутылёк палёной.
Вот и сегодня встал, ещё луна не вернулась в погоризонтные слоистые тучи, и солнце не начало их припекать снизу. Не видно ни зги. Тоска тоже проснулась и разъедает темечко. Бухнулся ногами в темь и попал точно в шлёпанцы – и то радость. Сходил в сортир, опорожнился – и вот тебе второе счастье. А дальше что?
Маша уже мытарится на кухне. У неё-то и на пенсии муторных хозяйственных дел не убавилось. Вот кому надо бы президентскую подсластку давать при выходе на заслуженный отдых без отдыха. Как-то, не сумев перебороть себя, Иван Иванович подсунулся было на помощь, но был изгнан за неспособность и пустую толкотню с назиданием, что две хозяйки в доме – бардак, а две кухарки – вся семья без обеда. Доверила только вынос мусора, и это была третья радость, омрачённая невольной мыслью, что и сам он – мусор, и его неплохо бы вынести.
А всё равно, приятно было спуститься с четвёртого этажа, не спеша протелепать, оглядывая, нет ли каких заметных дворовых перемен, до мусорных баков, обстоятельно поинтересоваться, что в них и вокруг, немало дивясь, до чего наш бедный народ богато живёт, раз выбрасывает почти целую, ещё добротную и удобную советскую мебель, меняя на современный красивый и вредный поролон. Ещё больше убивало обилие пакетов с объедками и недоедками при общем стоне о дороговизне и недоступности жратвы в блестящих супермаркетах. Неприятно видеть, как набрасываются на них, не опасаясь человека, жадно раздирая плёнку, разжиревшие коты и отощавшие псы, отгоняя нахальных голубей и галок, беззастенчиво пользующихся вскрытыми пакетами. Ещё больше раздражали, заставляя чувствовать себя в чём-то виноватым, засаленные обтрёпанные бомжи, долго и без всякой брезгливости на лицах-масках роющиеся в баках, выбрасывая оттуда мешочки с приглянувшимися объедками. Выбрав, что попригоднее, устраивались тут же недалече на какой-нибудь выброшенной мебели и, разложив добычу, не торопясь принимались за обстоятельный завтрак, тщательно пережёвывая беззубыми дёснами и щедро делясь дарами судьбы с обступившими животными и птицами, умильно заглядывающими то в рот обжорам, то на убывающую снедь. Последним обычно подкатывал на мусорном «жигулёнке» времён счастливого застойного периода развития государства крепенький мужичонка и собирал оставшиеся пакеты, обирая бездомных животных в пользу, надо думать, своих домашних животин. Жизнь не угасала и около мусорных баков, а на четвёртом этаже…
В конце концов, чтобы не путался под ногами и не стенал от безделья, ему разрешена была уборка в собственной комнате, где он обитал с обшарпанным бездельником письменным столом, обновлённым диваном, теликом на стене, вместительным плательным шкафом и Нюркой, маленькой чёрной лохматушкой из породы двортерьеров. Но как-то так получалось, что его большие руки не доходили до мелочной уборки, и приходилось мириться с тем, что Мария и здесь наводила регулярный шмон, выгоняя обоих лежебок на прогулку.
Бесцельно слонялся по пустынным улочкам и дворам, стараясь завернуть в замшелые закоулки и чахлые аллейки, где ещё остались хоть какие-то нераженькие следы похороненной жителями природы, приглядывался к таким же бездельникам, утомлённо бредущим, куда пустые глаза глядят, и не замечающим ничего вокруг, поскольку весь мир для них сосредоточился внутри себя на родных болячках. Мимо проскальзывали как манекены старички, аккуратно зашторенные в тёплую одёжку, толстенные бабы, шумно переговаривающиеся, не слыша друг друга, и бодро шествующие с лыжными палками толстозадые мадамы неопределённого возраста, нагоняющие зверский аппетит модной скандинавской ходьбой и безапелляционно верящие, что в этом смысл жизни. Иван Иванович, несмотря на вредный пожизненный сидячий образ жизни, не страдал никакими недугами и аппетит имел отменный и потому в свои ещё не очень древние годы вооружаться поддерживающими палками стеснялся, разумно считая, что эти русские скандинавы поддерживают не распущенное тело, а пустую башку, не занятую полезной нагрузкой. Добро бы ещё на лыжах, но и они ему заказаны, поскольку в молодости ни разу не стоял на тяжёлых и скользких досках, а теперь и подавно не намерен издеваться над одряхлевшей плотью, которую ничем не омолодишь, как ни обманывай себя. У него никогда не было для всяких спорт-променадов свободного времени, занятого сплошь спринтерским дебит-кредитом и марафонским балансом, и все упражнения сводились только к пробежкам трусцой к автобусу, давке внутри него и многократным подъёмам-спускам по внутренним лестницам. Не были охочи до спорт-истязаний и Нюрка с Марией.
Вот уж кому крупно не повезло, так это Марии Алексеевне. Для неё, как и для большинства женщин, пенсионная свобода не стала отрадой. Раньше-то сидела себе спокойно в банке за стеклянной перегородкой, перекладывая туда-сюда чужие засаленные купюры и нисколечко не переживая, что они, проскальзывая по пальцам, уплывают в чужие карманы или в радужное финансовое море, сидела и отдыхала от утомляющих домашних забот. И деньги были не богатством, а отвлечённым бумажным материалом. Она и на пенсии, дома, не привыкла к их счёту, по-прежнему равнодушно пропуская сквозь пальцы и отдавая всем, кто ни попросит.
Пришлось Ивану Ивановичу, привыкшему к строгому учёту каждой тысячи, взяться за рублёвый семейный бюджет, вспоминая ухищрения, с которыми он успешно сводил баланс финансовой деятельности крупнейшего в городе треста. Не поленился даже завести тетрадку, в которой на левом листочке умещались в одной строчке пенсионные доходы, а на правом – не хватало и страницы, чтобы зафиксировать все мелочные расходы. Но он справлялся с нелёгкой задачей, и в конце месяца у него всегда был нулевой баланс. Вот только касса, умещавшаяся в выдвижном ящике кухонного стола, почему-то ещё за неделю до пенсии уже была пуста, и никто из семейных кредиторов не хотел сознаваться в нарушении кредитной дисциплины. Отчаявшись, незадачливый бухгалтер, в конце концов, уволил сам себя, предоставив, как всегда, Марии Алексеевне справляться и с финансовыми неурядицами.
А они, всякие неурядицы, словно вырвавшись из плена затхлости, как-то сразу, с первого дня, навалились на неё одна за другой, и несть им числа и конца так, что и время потеряло счёт, отмечая только раннее утро и поздний вечер, а то и глубокую ночь, когда можно, наконец, обессиленно упасть в постель и забыться тревожным сном. И даже когда не было дел для ноющих рук и спины, усыхающие мозги неторопливо перебирали эти самые нескончаемые заботы, стараясь найти для них хоть какое-нибудь приемлемое разрешение. С недолгим временем как-то так получилось, что постоянно занятая изматывающей бытовой мелочёвкой, она постепенно совсем отдалилась от мужа, вечно валяющегося на диване перед оглупляющим телевизором в обнимку с Нюркой. Он превратился в живую мебель, которую тоже надо передвигать и протирать, поскольку быстро дряхлеющий в бездельи хозяин сам ни на что не был годен. Незаметно ушли в прошлое хотя и редкие, но доверительные беседы, обсуждения семейных напастей и радостей, неожиданные прогулки напару, радующие визиты к детям и совсем не радующие сексуальные развлечения, и надо всем довлело только одно желание – спать. А он, наоборот, терял сон, долгими беспросветными ночами прокручивал в одиночестве тянучую плёнку жизни назад, в те дни, когда они были нужны друг другу.
Они не были особенно близки и тогда, что называется «душа в душу», когда неожиданно сошлись, не особенно отягощая друг друга любовными утехами. И нельзя сказать, что схождение было по расчёту. Просто так получилось. Её привлекла его неуёмная изобретательность и энергия талантливого финансиста, резво шагавшего по административным ступеням с незаконченным высшим образованием, а его привлекла в ней остойчивость, спокойствие и надёжность, утихомиривавшие избыток его дурной энергии. А ещё податливость, не потребовавшая излишних потуг к тесному сближению. Больше всего гадко удивлялись, завидуя, банковские подруги Марии, не понимавшие, что мог найти продвинутый жених в серой уточке, не блиставшей ни внешностью, ни женской притягательностью. А пара, несмотря на осуждения, зажила дружно, во всём потакая друг другу, не требуя ничего сверхъестественного и не обращая внимания на едкие пересуды и нелестные оценки. Все ждали скорого распада, а они сделали двух сыновей да двоих дочерей и, ровно дыша, дожили в полном согласии аж до пенсий и теперь, притираясь к новым обстоятельствам, выстраивали новые отношения, удобные для каждого. В общем, сошлись лёд и пламя, согревая и охлаждая друг друга до нормальной температуры удобного бытия. От ненужных распрей спасали не только характер Марии Алексеевны, но и богатая библиотека, собранная без жмотья, в некоторой степени телек да компьютер, утягивающий депрессивный настрой в виртуальную безмятежность. И, конечно, дети, которые удались не хуже, чем у других, хотя и не выпячивались пока, не подавая надежд на громкие успехи, и, слава богу, им, родителям, спокойнее.
Семья жила, вернее, существовала тихо и незаметно, взрываясь только, когда Иван Иванович благополучно завершал очередной годовой отчёт, сбалансированный без малейшей зацепки, если не шурудить по складам и свалам и не очень втемяшиваться в первичную документацию. Тогда он, утомлённый и расслабленный телом, но бодрый духом от многочисленных поздравлений с неприятным подтекстом понятной ехидцы, надирался с благодарными топ-менеджерами, ни в грош не ценящими ушлого финансового божка, дающего им прибыток на пустом месте, возвращался домой со щитом и помятой грамотой в ослабевших руках и почему-то с обидой в дрожащем голосе громогласно хвастался, как его уважают и ценят на родном предприятии. И всё пытался назойливо убедить в этом каждого из домочадцев, но те всячески увёртывались от его приторно-слащавых себяславий, не выказывая ни уважения, ни должной оценки лидеру семьи. Он, не отставая, с мутной тоской в глазах убеждал в громкой самозначимости не
