Горлинка плачет на иве,
всё непокоится ей,
видится в пенном разливе
лодка и женщина в ней.
Плачет голубка и стонет.
Ах, замолчи, замолчи,
лодка в реке не утонет
против пасхальной ночи.
В реку вхожу, как в чужбину -
холодно, тело свело.
Может быть, нынче я сгину,
всем херувимам назло.
Господи, совесть ведь гложет,
гложет, как древо червец…
осточертело всё, Боже!
Душу прими наконец!
Нет, насмехается небо,
волны выносят на брег.
Быль обращается в небыль,
крест на душе — в оберег.
Плачу, уткнувшись в дернину,
пальцы вонзаю в песок.
Кто-то прикрыл мою спину,
и подышал на висок.
***
Вскинулся: женщина, лодка!
Как же они без меня?!
Иль одурманила водка,
сбрендил ли с разума я?!
Серых туманов изгибы,
стелятся вниз по реке.
И несмышлёныши рыбы
тычутся к хладной руке.
Нет никого, только ивы,
в лунном сиянье пестрят,
и светляки на извивы
лунных дорожек летят.
В воду гляжу и немею,
годы проносятся в ней.
Глаз отвести я не смею
от отражений людей,
тех, коих в жизни обидел.
Господи, сколько же их..!
Скольких зазря ненавидел
в зряшных обидах своих.
***
Лодка, и женщина в лодке…
Кто ты? Постой? Погоди!
Шаль, как на пришлой сиротке,
руки прижаты к груди.
Но в обречённости светит -
давешний, милый мне взор.
Нет, ничего не ответит,
только лишь смотрит в упор.
Как топляки выплывают
в памяти горькой моей,
те, кого не забывают.
Я же забыл. Не жалей
горлинка, я из трёхжильных,
и обойдусь, как-нибудь.
Просто в камнях надмогильных,
песню мне спеть не забудь.
Вспомнил я женщину эту,
Горлинка, это – судьба,
та, что искал я по свету,
Долгой была же гульба.
***
Брезжут туманы над долом,
Память плывёт над водой.
Вновь я стою перед домом,
где мой отец молодой,
мама же тоньше былинки,
смотрит, смеясь на ягнят.
И золотые пылинки
с крыльев голубки летят. |
