Задумалась старуха, сев на лавку,
Пред глазами плыли вереницы,
Прошедших дней и сплетни бойкой Клавки,
И букварей растрепанных страницы.
Внучат взрослевших, и сынов ушедших,
На фронт по воле списков лейтенанта,
С лицом напоминавшим образ леший,
Военкомата табуретку оседлавший.
Здоров, готов, и родина сурово,
Глядит с плаката писанного к сроку.
И сорок первый — в страшной виде слова,
Открыл страницу бешеного рока.
Вокзал, гармошка, слезы на прощанье,
Глоток последний, крепость первача.
Дождаться всех — порывы обещанья,
И крик ревнивый, лампа Ильича.
Затем солдаты западного рейха,
С гармошками на танковой броне,
Вот это было больно, не до смеха,
Все, как должно быть в горестной войне.
Дождь почтальонный силой похоронок,
Все прибивал надежды матерей.
И полицай — записанный подонок,
Не украшал рассветы пришлых дней.
Но вот однажды в день гул моросящий,
Отверзлась синь небесной красоты,
И женщины, исторгнув вопль просящий,
Бежали с деревенской высоты.
Эх, бабоньки, седлайте, где же мерин,
В район поскачем, кажется пришло...
Не зря народ, партийцам нашим верил...
Но мерина на пасху миром съели.
Зачавкало его мое село. |
Страшно.... Больно.. Когда бабуличка рассказывал, кровь в жилах стыла.
Теперь, еще страшнее...