Вера, дура моя,
что ты делаешь,
как ты можешь
то явиться из пены
предсмертных пивных агоний,
то уйти из моих,
для тебя же устеленных, ложищ,
так заботливо свитых?
Поймаешь,
согреешь в ладони,
разожмёшь – ничего.
Как потешно тебе, холерине,
наблюдать и смеяться,
порхать и выпискивать бис.
Если в ад загремел,
то плевать, из каких намерений –
разберёшься потом,
а пока из обломков лепись
воедино,
как хочешь,
слюнями,
соплями,
стихами, –
голь исходит на выдумки,
время исходит на миги,
на короткие махи
твоих где-то-ря-дом-пор-ха-ний;
загремевшему в ад
все иконы уже однолики.
Я тебя нашагал,
чтоб потом отлежать и проснуться.
Я рубил эту жизнь,
и скормил по кусочку тебе лишь.
В птичьих глазках серпятся каёмки
чужого блюдца.
Вера, дура моя,
что ты делаешь?
Как ты смеешь? |
