Жена же Лотова оглянулась позади
его и стала соляным столпом. Книга Бытия
И праведник шёл за посланником Бога, огромный и светлый, по чёрной горе. Но громко жене говорила тревога: не поздно, ты можешь еще посмотреть на красные башни родного Содома, на площадь, где пела, на двор, где пряла, на окна пустые высокого дома, где милому мужу детей родила… Взглянула — и, скованы смертною болью, глаза её больше смотреть не могли; и сделалось тело прозрачною солью, и быстрые ноги к земле приросли.
Кто женщину эту оплакивать будет? Не меньшей ли мнится она из утрат? Лишь сердце моё никогда не забудет отдавшую жизнь за единственный взгляд.
(Анна Ахматова. Лотова жена)
Не судьба
Ты — не моя Судьба…
Злосчастие муторных будней, –
таишься предчувствием смутным,
унылым мотивом подспудным —
нешуточная борьба…
Я — не твоя Судьба…
Во мне уйма лунного света, –
в кольце колдовских амулетов
навеки под гнётом запрета —
иллюзий своих раба…
Ты — не моя Судьба…
Соломкой дороженьку стелешь, –
влюбиться в такого — че́ллендж!
Пойми: не смогу ослепшей,
наощупь идти впотьмах…
Я — не твоя Судьба…
Свободная странная птица,
что может с вершин спуститься
камлающей огненной жрицей —
нашёптанная волшба…
Ты — не моя Судьба…
Пустынная голая пристань,
сокрытая в бухте скалистой, –
кубический сон футуриста
с оскоминой на зубах…
Я — не твоя Судьба…
На илистом дне тёмной Леты,
расплавленным сердцем кометы, –
рождаюсь случайной, заветной
рифмой в твоих стихах
о том, что нам — не судьба.
Послесловие:
BLOW - It's All a Lie (Это Всё Ложь)
Вера Полозкова. Медленный танец
С ним ужасно легко хохочется,
говорится, пьётся, дразнится;
в нём мужчина не обретён ещё;
она смотрит ему в ресницы — почти тигрица,
обнимающая детёныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые;
замолкает всегда внезапно, всегда лирически;
его хочется так, что даже слегка подташнивает;
в пальцах — колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый,
как у Уайльда
в той сказке; высокопарна речь его;
его тянет снимать на плёнку, фотографировать —
ну, — бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и все́хний — эти зубами лязгают,
те на шее висят, не сдерживая рыдания.
Она жжёт в себе эту детскую,
эту блядскую жажду полного обладания,
и ревнует — безосновательно, но отчаянно.
Даже больше, — осознавая своё бесправие.
Они вместе идут; окраина; одичание;
тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним,
слушать, как он грассирует,
наблюдать за ним, "вот я спрячусь — ты не найдешь меня";
она старше его и тоже почти красивая.
Только безнадёжная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая;
солнце мажет сгущёнкой бликов два их овала.
Она всхлипывает — прости, что-то перенервничала…
Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит,
я знала же, как ты выглядишь,
как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба;
у меня до тебя все что ни любовь — то выкидыш,
я уж думала — всё, не выношу, — не судьба.
Зачинаю — а через месяц проснусь и вою —
изнутри хлещет будто чёрный горячий йод да смола.
А вот тут, гляди, — родилось живое.
Щурится. Улыбается. Узнаёт.
Он кивает;
ему и грустно, и изнуряюще;
трётся носом в её плечо, обнимает, ластится.
Он не любит её, наверное, с января ещё —
но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика;
"я тебе случайная и чужая". Он проводит её,
поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях,
уезжая.
И какая-то проводница или уборщица,
посмотрев,
как она застыла женою Лота — остановится,
тихо хмыкнет,
устало сморщится —
и до вечера будет маяться отчего-то…
* Лета — река из царства мёртвых, «река забвения» в древнегреческой мифологии, умершие люди пили из неё воду и забывали своё прошлое.
