Видением цветным, игристым
Пришло, что умер я во сне.
А там не пасмурно, лучисто.
Свободно, тихо. Снились мне
Луга, поля, озёра, реки.
Нет страшных с кипятком котлов.
Не зря навек закрыл я веки.
И зря мы слушаем «ослов»,
Которые «мели Емеля».
Несут о смерти чушь, а тут,
Нет пресловутого тоннеля
В котором свет. Они же врут.
Я замер. Вижу я хозяйку.
Ту даму, в страшном капюшоне.
С косой в руке, блестящей ярко,
Знакомой тем, кто упокоен.
Вдруг, капюшон одним движеньем
Она откинула назад.
Не описать то наважденье.
На что мой вдруг наткнулся взгляд.
Предполагалось лишь навскидку,
Старуха, череп, чёрти что
Таит косая под накидкой.
Нет, нет, отнюдь, совсем не то!
На плечи, русою соломой,
Рассыпалась копна волос.
Усталый взгляд. Печальный, томный.
И в нём застыл немой вопрос:
« Ты тоже думал, что я мерзость.
Что беспощадна и страшна?».
«Нет, нет, прости меня за дерзость.
Теперь я вижу, ты мила».
На восковом лице улыбка
Чуть промелькнула: «Так приди.
Разбавь мой мир печали зыбкий,
Меня из тлена укради».
«Да я готов, мне только надо
Дела земные завершить.
Вернусь, коль будешь ты мне рада.
Там... за меня должны решить».
…
Я приоткрыл глаза тихонько.
Сопящий доктор надо мной.
Не надо мной, во мне, легонько,
В груди копается рукой.
Вспотел он, что-то не сложилось.
Я понял это без труда.
Хотелось крикнуть: «Сделай милость.
Не можешь, отойди тогда!».
А пред глазами снова дева.
Лишь стоит руки протянуть.
Обнять, косу откинув влево,
И голову прижать на грудь.
Вдвоём, накинув капюшоны,
Идти, взгляд, устремивши вдаль…
Вдруг голос: «Слышу сердца тоны».
«Эх... всё ж спасли…, а как-то жаль.
|
