К Фоме незваный приходил товарищ,
Он не был другом – просто так.
Не церемонился Фома: «Мешаешь,
Отстань!» – тяжёл был на контакт.
Ерёма про своё: «В Большом театре
Сейчас пою и в церкви пел».
Не верилось Фоме: «Давай-ка завтра
Ты нам споёшь, уйдём от дел».
«Дубинушка» назавтра так звучала –
Хрусталь по стенке заскакал.
Хозяин же не выносил накала –
Украдкой уши затыкал.
В другой раз сообщил Фоме Ерёма:
«Фома, ты знаешь, я женат».
«Пиарится», – Фома подумал в дрёме, –
Не ожидал, однако рад».
Потом Фому замучили сомненья:
«Ерёма здесь, жена в Москве.
Какой медовый месяц без веселья?
И где же дом твой, Еремей?»
Ерёма позвонил совсем недавно:
«Фома, ты нужен мне, приди».
Фома действительно был сильно занят.
«Не до тебя мне, погоди».
Фома весною, как обыкновенно
Могилу деда посетил,
Но кровный дед, признаться откровенно,
Его не сильно тяготил.
Там взгляд его рассеянно-печальный
Упал на светло-жёлтый крест,
На свежий холмик глинисто-песчаный,
На керамический портрет.
Портрет глядел глазами Еремея.
И годы сжаты – от и до.
Не верил этому Фома, немея,
Узнав, где Еремеев дом.
Фоме обычно всё по барабану –
Удары по лбу или в лоб.
Теперь же вдруг сказал себе нежданно:
«Какой же был я остолоп?»
Большой театр живёт, стоит и церковь,
Вдова-невеста хороша.
Тут не нужна нелепая проверка.
Фома, а где твоя душа?
|
