Невероятной, дыхание перехватывающей,
Она влетела небесной птицей
В клетку мою разбитую. Закрытую.
В дом.
Перевернула наизусть вверх дном,
Мою жизнь прочитав, словно книгу открытую
И не важно ей,
Хочу-не хочу перемен этих радужных?
Только пламя остыло, в камине – зола,
А под нею лишь сажа.
И как трубочист доблестный, смелый
Сквозь внутренности мира млела,
Искала жар и угли.
Может, потушить, а может и раздуть хотела,
Не успела.
Хоть и спешила.
Словно, шило хранила,
Но не успела, душа остыла.
И села плакать. Навзрыд рыдала
Коленопреклонная, великомученица,
Не настоятельница, но настоящая.
Светлая, обволакивающая,
Такая манящая.
Стерва, сука, бич божий в руке у кого-то!
По мне стегает, наслаждается,
Плетью свистящей, до костей достающей,
Душу пытающей, истязающей,
Измывающейся.
Надо мной, жалким и теплым.
Стоит, тень отбрасывает жуткую
Говорит: «Твоя я.
Признай, приголубь, укроти дерзкую.
Только не брезгуй,
И старайся, тешься.
Нет по маршруту ни рейсов, ни рельсов,
Пешком дойди, отвори двери тяжелые
Ручонками мерзкими своими
И меня, не забудь, возьми
На постаменте холодном каменном,
Неведомо когда и кому, за какие заслуги поставленном.
И твоей стану – милая, скромная, нежная,
В весенних прозрачных одеждах потешная,
Бывшая бывшая, бывшая грешная»
Я стою, не решаясь, у склепа.
Боже, до чего мы нелепы, как дети.
И войти боюсь.
Не могу и уйти, отвернувшись
Ладно, вдох, еще вдох, теперь выдох.
Ах, черт с ним.
Заходим.
