перерубленная – это всё равно икона. Просто у неё была такая трудная судьба. Дед был слишком умён, чтобы не знать или не понимать, что будет раскулачен. За день до того, как пришли комитетчики, бабушка вынесла 2 ведра золотых и серебряных монет царской чеканки, золотую и серебряную посуду, подсвечники, оклады с икон. Одно ведро и кое-какие вещи она высыпала в колодец во дворе (сверху всё было закрыто слоем песка), остальное было высыпано в речку за садом и привалено
камнями. Ещё много лет спустя ребятишки вытаскивали из речки серебряные рубли, пятёрки и золотые червонцы царской чеканки. Икона, о которой ты говоришь, была самая старая и скромно украшенная. Чеканное серебряное поле было позолочено, а в отверстия для головы и рук вставлены части, выполненные резьбой по слоновой кости. У Богородицы были сапфировые глаза. Бабушка и представить себе не могла, что кто-нибудь поднимет руку на икону. Однако, один из комитетчиков, желая показать, что и «сам чёрт ему не брат» (а скорее всего как раз близкий родственник), с размаху ударил шашкой по образам. Всю жизнь бабушка хранила потом раненую икону. Позже, в более спокойные времена, пыталась отдать в реставрацию, но никто не взялся. Да, кстати, в станице Казанской-Богородской была большая красивая церковь, постороенная на пожертвования станичников и поселян в честь Казанской Божьей Матери. Была она трёхглавая с богатым внутренним убраством. Так вот, после коллективизации верх церкви был снесён, а иконы и другие украшения сломаны и сожжены на каменной паперти, я сама этому свидетель. После в бывшей церкви организовали склад для хранения колхозного зерна, а потом на зиму ставили всякие сельскохозяйственные механизмы. Да, всякое благополучие кончилось в 1928 году. Как ты знаешь, Советы начали безжалостно уничтожать крепкие хозяйства, заявив всему миру, что всё это нажито нечестным путём, путём эксплуатации бедноты. Все шолоховские описания этого периода не тянут и на тысячную долю действительности, поверь мне. Я уже училась в школе и хорошо помню это время.
В один из осенних дней, помню день был тёплым, солнечным, во двор вошла комиссия – человек 12-14. Они прошли в дом (один из них, как я уже рассказывала, помахал для убедительности шашкой) и приказали нам всем выйти, взяв с собой кое-что из одежды и еды. Прадеда и прабабушку тоже вытолкали во двор, сопровождая действия грубой бранью, и велели искать жильё в другом месте. Один из комитетчиков сказал, что нам запрещено выезжать из станицы до особого распоряжения. Моим родителям с нами – детьми (со мной – четверо) было разрешено пока остаться в доме, в самой маленькой комнате, потому что мой отец – твой дедушка был участником и инвалидом гражданской войны. Однако, на завтра отобрали всё и у нас. За одну ночь мама сумела перенести кое-что к своим родителям, а на нас надела всё, что было возможно, обула в валенки, и в голенища натолкала летние туфельки, кое-какие ценные вещи. Сторож, которого поставили комитетчики, смотрел на всё это по-человечески и даже помогал маме. Мы оставались в доме ещё 2 или 3 дня. За это время двор был завален вещами других раскулаченных. Сюда же согнали и животных, которых никто не поил и не кормил. Коровы были не доены и мычали непрерывно. Я до сих пор помню быка, бегавшего с налитыми кровью глазами по двору. За рога его зацепилась длинная тюлевая штора, которая от порывов ветра билась о бока. Всё это страшно вспоминать, невозможно описать и не дай Бог кому-нибудь ещё раз пережить.
Всё конфискованное постепенно разворовывалось, шло прахом.
Зимой 1929 года все оставшиеся в живых раскулаченные вместе с маленькими детьми и древними стариками были усажены в сани и длинным обозом вывезены на берег Аральского моря без запасов еды, многие без зимней одежды. Они были брошены на снегу и ветру, а обоз вернулся в станицу.
Изо льда и снега мужчины делали укрытия, из ближнего аула казахи выделили старые юрты, кошмы, кое-какую пищу – они сами были бедны, да к тому же помощь раскулаченным была запрещена под страхом смерти.
Трагедия продолжалась. Однажды утром не обнаружили стариков, а подойдя к проруби увидели сложенную аккуратно одежду и обувь. Все старики ночью бросились в прорубь и погибли. Они просто не смогли больше жить и отягощать собою более молодых. Среди этих людей – стариков были мой прадед в возрасте 112 лет и прабабушка в возрасте 102 лет. В эту же зиму умерли почти все дети. Аральское море – могила наших предков.
Дед же мой (тот который был и умён и хитёр) выжил и рассказал обо всём этом нам, вернувшись из ссылки. Родовое гнездо было совершенно разорено. Остался только дом, в половине которого поместили поликлинику, а в другой половине аптеку. Надворные же постройки, включая и колодец, сравняли с землёй. От богатой, хорошо обжитой и процветающей усадьбы не осталось почти ничего, как после нашествия саранчи... – мама склонила свою великолепную благородную голову, и я видела только как коротко подрагивал жёсткий локон-антена. Потом, помолчав, она добавила – Пир САРАНЧИ – это уже было...
Это стало навязчивой идеей – увидеть город сверху. Откуда пришла эта мысль, он не знал и сам, однако настойчиво пытался представить себе серовато-жёлтую выжженную степь с лёгкими тенями облаков, потом нестройные улочки пригорода, и крупнее – ровные, но недлинные улицы и проспекты города. Сознание как-бы раздвоилось, и он видел всё это другим, чужим зрением.Вспоминалось, как с лёгкой душой садился в самолёт и летел в отпуск. Все хлопоты позади, а впереди только море... Самолёт отрывался от земли и большой город оставался внизу, а душу рвали противоречивые чувства близкой свободы и оставленного берега. От счастья, что всё это есть что-то трепетало внутри готовое прорваться наружу то ли слезами, то ли вздохом. Да, было море и был берег. Было к чему стремиться и куда возвращаться... Говорят, 40 лет – это уже зрелость, когда человек знает чего хочет и как к этому прийти.Ах, нет, это было в другие времена. Тогда всё было ясно и понятно. Когда же это было? Как давно это было!..
- Ё-моё, тяжёлая зараза. Сколько ж она весит? – при свете пламени «вечного огня» он никак не мог приноровиться поднять решетчатую звезду, которая собственно и служила обрамленьем огня. Нет, она не была закреплена, потому что в те времена, когда создавался мемориал «Вечная слава» никому и в голову не могла прийти мысль, что кто-нибудь захочет её отсюда унести. – Мысль и вправду бредовая, да вещь уж больно полезная, - подумал он, напрягаясь всем телом. Ему таки удалось взвалить её на тележку, которую днём раньше увёл из магазина, где подрабатывал теперь грузчиком. Тележка была крепкая, металлическая, на таких возят в мясных отделах неразделанные туши. Он всё продумал заранее, подготовился, сразу решил, что сделает всё один, чтобы не делиться потом ни с кем. Он привёз с собой две толстые плоские доски, чтобы удобно было съехать с невысоких ступенек от мемориала в аллею. Когда этот рубеж был преодолён, он оставил доски на месте. Зачем тащить их с собой?
Везти было недалеко, до гаража – метров триста. Вот ещё чуть-чуть по аллее, потом через дорогу, по тотуару и во двор, мимо длинного ряда гаражей до своего с большими облупившимися воротами. Всё удалось необыкновенно гладко, никто не встретился ему по дороге. И не то чтобы он кого-то опасался, нет – мешать бы никто не стал, просто было немного неловко если вдруг кто знакомый увидит... С другой стороны и на это наплевать. Люди, которые были важны для него, остались в прошлом, траектории их жизненных орбит больше никак не пересекались. А здесь, в гаражах он был просто Толик-шрам - прозвище такое... После той ужасной аварии он почти год провалялся в разных больницах. Постепенно всё срослось, зарубцевалось, он даже не прихрамывал, только багрово-синеватый шрам, проходящий ото лба через сломанный нос и дальше по щеке до подбородка остался на память. Пока он болел в стране отбушевали инфляции, приватизации и ликвидации. Закрылся завод, на котором он последние десять лет работал инженером ПТО. Короче, вышел он из больницы, как только что родился. Ни работы, ни семьи ( с этим ещё и до аварии сложности были, а пока он таким неудачным образом отлучился, жена устроилась поудобнее, каким-то хитроумным способом переоформив на себя квартиру). Машина восстановлению не подлежала, вот и остался ему гараж. Гаражная жизнь – в своё время в ней были свои прелести. Для непосвещённых скажем так – гаражи – это государство в государстве. Жизнь там кипела зимой и летом, разве что летом ещё более активно, чем зимой. Там всем было абсолютно наплевать кто ты и что ты в другой, не гаражной, официальной жизни. Это было своеобразное мужское братство или содружество, где ты никому ничего не был должен, где тебя, как в детстве, окликали по имени, здоровались, подавая друг-другу слегка обтёртые промасленной тряпкой руки, где можно было узнать абсолютно всё – от состояния здоровья президента Соединённых Штатов после покушения до правильных сроков посева свеклы или моркови. Там были свои Кулибины, перебиравшие старые моторы и вдыхавшие жизнь в совершенно уже безнадёжные «телеги». - - Ах, нет, теперь уж не то – Толик-шрам коротко вздохнул и отворил большую дверь. На утро у него была договорённость с приёмщиком из «Цветмета», тот обещал подъехать на грузовике и забрать звезду. От одного воспоминания об этом толстом нахальном кавказце в кожаной жилетке у Толика вспотели ладони. Он ненавидел его и боялся. Боялся, что приёмщик опять обманет его, заплатив не ту сумму, которую обещал. Это уже было, когда Толик привёз ему кусок самолётного крыла, украденный с могилы лётчика.
- Не видищь ты, да? Крило болшая, а вэс – тьфу... Алюминь – щто ты хочищь? – и заплатил гроши. Для ненависти же были другие причины – этот приёмщик явно не видел в Толике человека. Он отсчитывал деньги намеренно самыми мелкими купюрами и бросал так, что они непременно разлетались в разные стороны. Ему доставляло удовольствие следить, как Толик ползает на корачках, собирая бумажки. Вообще-то он уже приучил себя не обращать на такие мелочи внимания. У него была цель – ещё раз испытать чувство отлёта, увидеть город с высоты, бросить всё и улететь, как будто в отпуск, а там - будь что будет. Если приёмщик отдаст то,что обещал, то Толику оставалось только продать гараж – этого хватит на билет в один конец. Он собирал деньги давно, предусмотрительно превращая их в доллары и благополучно переживая «обвалы», как называли падения курса рубля в народе. Он жил на то, что зарабатывал в магазине, а приработок (так он называл про себя результаты своего сотрудничества с приёмщиком «Цветмета») откладывал на билет. Он жил обособленно, почти не
| Реклама Праздники 12 Июня 2024День России 11 Июня 2024День работников легкой промышленности 14 Июня 2024День работников миграционной службы 21 Июня 2024День кинологических подразделений МВД России 18 Июня 2024День медицинского работника Все праздники |
Примите мои аплодисменты, Наталья.
Приношу свои извинения за то, что пришел гостем - я не имею возможности зайти легально под своим ником.
Александр Джуга