Яна в этой жизни много, чего не любила. Кашу манную не любила, хоть и знала, что полезная она. Её сосед Андрей Скворцов, как она до сих пор вспоминала, за обе щёки уплетал эту кашу. Да только ли эту! Он хоть манную, хоть овсяную, хоть ещё какую чуть ли не с тарелкой готов был съесть. Жили Скворцовы очень и очень скромно. Бедно жили, чего уж там говорить… Семья Яны, как говорили соседи, была «богатейская»: квартира целая им принадлежала аж о восьмидесяти пяти квадратных метрах! (Скворцовы в одной комнатке в коммуналке ютились). А на метрах этих мебель прабабушкина, которую в начале века по заказу сделали, стояло, да фортепьяно немецкое фирмы «Густав Фидлер». Что уж говорить, богачами была семья Яны по скворцовским меркам.
Яна, как мама Андрея говаривала, «церемонной да важной» девчонкой была. Хотя не понимала она этих слов, хоть тресни. Да и треснул бы кто – всё равно не поняла бы того, что Анна Васильевна говорила: «Ну, эта барыня ещё та! И платьице ей не то, и ленту в косу какую попало не вплетёт, и носочки ей всё не те…»
Насчёт платья - Анна Васильевна совсем даже неправа была. Платья у Яны были самые простые. В шелках да ещё в чём подобном не ходила, да и не понимала она тогда в силу возраста своего, велика ли разница между бязью и шёлком. Ей тогда важно было, чтобы платье яркое было, в этой яркости она красоту и усматривала. Вот насчёт лент – это была чистая правда. Волосы у Яны были шикарные. Как-то пришла ей в голову идея обстричь их – ох, сколько шуму дома было! Мать наотрез отказалась, так Яна в слёзы. И бабушка тоже матери поддакнула: «Нечего, мол, у девчонки малолетней на поводу идти. Успеет ещё в с короткой-то стрижкой походить».
Вот это самое «успеет ещё» Яне до сих пор аукается. Уж годов много, у самой ребёнок уж взрослый, того и гляди сам детками обзаведётся, а она ещё много чего по жизни не успела. Да, наверное, и не успеет уже. А тогда, в те годы, когда её все, шутя, «мелкой» звали, одна только прабабка за Яну и вступилась.
– Лидочка… - говорила прабабушка без нажима, но, тем не менее, очень твёрдо, - уступи Яночке, не стой на своём.
Не помнила Яна, что уж так подействовало на её упрямую родительницу, - то ли уговоры, то ли ещё что. Только прежде, чем разрешить дочке подстричься, отвела она её в фотографию. Чтобы волосы на память хоть на фотоснимке остались.
Эх! Эти бы дни, да назад вернуть! Чтобы прядки до пояса ниспадали да волнами струились! Да чтобы сосед – Николай Николаевич Ухабин, растягивая меха баянные, спел: «Ах, у моей, у дивы, да русая коса. Ах, лента голубая, да ниже пояса-яса...»
Яна тогда на Николая Николаевича сердилась ужас как! Голубых лент она отродясь не носила. Не любила этот цвет (да и став взрослой, если честно, особо не жаловала). Ленточки ей прабабка в местном промтоварном магазине покупала. Не знала Яна и не ведала, какие у старушки знакомые были, но ленты ей всегда самые лучшие доставались. Её любимого нежно-розового цвета. Ну, или какого другого, к нему близкого. Но чтоб синих или голубых, или жёлтых ещё – те не в её вкусе были. А прабабка придёт из магазина да лицо равнодушное сделает: мол тебе, радость моя, сегодня ничего не купила. А через полчаса позовёт Яну ненароком, вроде как очки или ключи поискать. Мол, не помню, куда задевала – и всё тут. А найдется «пропажа», благодаря поискам правнучки - тут её подарок и ожидал.
Всё та же прабабка, которая души в Яне чаяла, и уговорила строгую мамашу - разрешить обрезать косы. Вот что бы, казалось, ею руководило? Знала ведь она, что ленты, ею же подаренные, больше не пригодятся, и всё же: «Лида! Ну разреши Яне короткую причёску сделать. Уступи, не противься».
Ну, мать в один прекрасный день и сдалась. Это Яна уже потом поняла, что волосы у девушки должны быть длинными. Потому что это украшение её. А короткие – что? Ни завить по-хорошему, ни уложить. Годам е семнадцати дошло до неё, что ошибку она сделала. Ей бы тогда свою оплошность исправить, да всё недосуг было.
А теперь уже привыкла она к короткой стрижке, понимала, что длинные волосы ей уже ни за что было не отрастить. Да и не смогла бы она: стрелки часов - тик да так - а давно уже за сорок лет перескочили!
Что ещё не любила Яна – это когда люди ссорятся. На дух, если можно так сказать, не переносила! Сама, правда, могла «заварушку» на пустом месте устроить. Странно как-то выходило: перемирила не один десяток людей в своей жизни, а на других могла сорваться так, что потом лучше было и не вспоминать! И на друзей тоже, бывало, гнев свой изливала. Друзья, надо сказать, ей по жизни хорошие попались. Да не столько хорошие, сколько терпеливые да умные. Моралей, как в детском садике, не читали. Просто отворачивались от неё на какое-то время и не общались. Яна сама догадывалась, что опять что-то «сбацала», как было модно говорить, «не в тему». Ну, а друзья, проучив строптивую Яну, как ни в чём ни бывало, начинали снова звонить. И опять – ни пустых разговоров, ни моралей. Мол, взрослая тётка, должна сама уже понимать, что говоришь. В жилконторе своей, где работаешь, развязывай язык сколь угодно. Там, в жилконторе-то, может, по-другому и нельзя. Люди разные попадают: бывает, и поскандалить приходят. Вот с ними ругайся! А с нами не смей. Одно слово: хорошие были друзья у Яны.
Особенно ей с Леной повезло. Правда, Лена, к «карательным» мерам не прибегала, телефонным молчанием не изводила. Наоборот, если Яна не звонила день или другой – Лена начинала страшно волноваться и звонила первая. Потом, когда сотовые телефоны появились, стала уже смс-ки писать: как, мол, ты там? Ни слуху от тебя, ни духу – что такое?
Яна удивлялась: чего Лена переживает да волнуется? Ну, куда это она, Яна, может пропасть? Ведь она же не в море, где пираты шастают! И не в лесу дремучем, где на медведя или волка нарваться можно! Но на смс-ки всегда отвечала. Понимала, что подружка её на том конце провода нервничает. Видеться им не очень часто доводилось: у одной семья, у другой семья. У Яны ещё родители престарелые были. Так, телефонными разговорами и ограничивались.
Было у Яны одно пристрастие, за которое её и Лена, подружка её любимая, и другие знакомые ругали. Курила Яна. Да не по-детски курила. Молодёжь обычно лет в пятнадцать первую сигарету пробует. И руководит молодыми людьми не столько желание, сколько любопытство. При этом как же хочется взрослыми казаться! Выйти из подъезда – да небрежно достать из одного кармана зажигалку или коробок спичек, а из другого – пачку «Ротманса» или чего ещё «покруче»! Искушение это не миновало и одноклассников Яны. Не сумело мимо них пройти равнодушно. Или они не смогли сдержать себя и обойти киоск с сигаретами, не заглядывая в него.
Правда, выйти из подъезда да залихватски затянуться у соседей на глазах, они вряд ли бы отважились. Втихаря бегали курить в дальний угол школьного сада. Там буйным цветом цвели кусты акации, они-то и скрывали юных сорванцов, которые занимались на переменах не совсем пристойным делом. Увидели бы их родители – эх, и влетело бы каждому по первое число!
Но ни родители, ни учителя их не видели. Хотя последние – вероятнее всего – о преступлениях этих мелких догадывались. Даже отличники нет-нет, да покуривали втихомолку. Что же отличники – не люди разве? И им слабости не чужды были.
А вот Яна ни разу к этой компании не примкнула. К курящим отцу и соседу Николай Николаичу относилась спокойно, даже с долей равнодушия. Дым от сигарет ей особенно не досаждал, но в юном возрасте закурить её не тянуло. Что называется, «прорвало» её намного позже. Когда сын уже в детский садик ходить начал. И начала Яна очень лихо – не с одной сигареты, а так, будто всю жизнь курила. В первый же день, количество сигарет в коробочке уменьшилось на пять штук. Так и пошло дело у неё, теперь уже она без «цигарок» своих любимых редко обходилась. И ведь всем известно, что чем дальше в лес – тем больше дров! А «дрова» Яна ломала с лёгкостью. Муж ворчал, сын, хоть и был не особо велик, всё картинки маме рисовал, где сигареты зачёркнутые изображал. Ничего на упрямую Яну не действовало.
А позже ещё одна история с ней приключилась. Яна только в отпуск ушла – как прилетела к ним в дом вместе с телеграммой плохая весть. Нет, по счастью, ни с кем ничего плохого не случилось, и все родные и близкие пребывали в добром здравии. Дачу любимую у Яны сожгли.
Яна дачу даже не любила – обожала! Сама в ней, что можно обустроила, цветы рассадила по всему участку. Нельзя, правда, было не отметить того, что садовод из Яны был не особо толковый. Всё, что она ни делала – всё из книг да журналов было вычитано. И некоторые цветы у неё не сразу приживались. Но упрямство в характере сыграло ей на руку. Не получалось с одними цветами – она другие сажала. И добивалась того, чтобы в мае около дома тюльпаны краснели, июнь радовал пионами, ближе к концу лета астры всех оттенков подрастали. Вот красота была!
Кто уж покусился на старый деревянный дачный домик – сложно было сказать. А, может, кто из зависти, на цветы Янины глядя. Только в один прекрасный день приехала она на дачу – а от домика одни головешки остались. Цветы, которые вокруг дома росли, безжалостно вытоптали. Да нижние ветки у яблонь сломали. Яна весь год предвкушала, как дальше будет дачу обустраивать. Краску купила, чтобы домик маленький обновить. А вышло так, что обновлять уже нечего было. И Яна ничего лучшего не придумала, как начать глушить боль душевную алкоголем!
Здесь всё в точности, как когда-то с сигаретами повторилось. Только они хоть и вредные, но мозги не трогают. А вино на мозги действует быстро. Не успеешь оглянуться! А как из организма выветрится - человеку ещё хочется. Да и не зря говорят, наверное, что женщины к алкоголю быстрее привыкают. Яна и привыкла. Причём как-то очень быстро привыкла. Отпуск у неё концу подходил – так она за свой счёт ещё месяц взяла. На работе обрадовались – время в стране было сложным. Зарплаты задерживали, многих людей в неоплачиваемые отпуска спроваживали. Бывало, что на несколько месяцев. Помимо их желания, естественно. Чтобы не платить. А тут человек сам изъявил желание уйти в отпуск! Да ещё и за свой счёт! Начальство и согласилось. Обратил, правда, директор конторы, где Яна работала, внимание на то, что запах перегара от его работницы исходил. Но говорить ничего не стал. Махнул рукой. Мало ли, что случиться могло у женщины! Да и отпуском он не волен был распоряжаться. Вернее, поведением своих работников, пока те в отпуске находились. Молча подписал ей заявление – Яна и ушла. Гулять до конца лета ушла. Деньги пока ещё позволяли, вот она и разошлась на полную катушку.
Муж уже не ограничивался ворчанием, не бубнил себе что-то под нос, как это было в бытность увлечения сигаретами. Скандалы стали в доме частыми гостями. Но Яна хоть и водила теперь дружбу с креплеными винами (других не признавала), умудрялась содержать дом в относительном порядке. Как только просветления у неё случались, принималась драить да чистить так, что запах чистящего порошка по два-три дня в доме стоял. Настирает Яна, наготовит, всё отгладит, заштопает – и в «загул» уходит. До следующей уборки, значит. Только промежутки между этими уборками стали всё длиннее.
Лена с расстройства с ног сбилась.
