Лёня, разбуженный настойчивыми просьбами мочевого пузыря, крался по тёмной квартире, направляясь в туалет.
Леонид Марков - двадцатилетний студент литфака, недавно женившийся на своей ровеснице Наде, носившей под сердцем его ребёнка – плод неосторожного соития, со дня свадьбы жил у неё. Здесь всё было иначе, чем в его светлом доме: окна сталинки, напоминающие тюремные решётки, не пропускали внутрь свет фонарей из двора-колодца, светильники по настоянию экономной Надиной мамы выключались ровно в одиннадцать, и ночами в многочисленных помещениях царил непроглядный мрак.
А Лёня с детства боялся темноты. И сейчас, нервничая и натыкаясь на расставленные повсюду стулья и пуфики, которые, казалось, специально покинули привычные места, чтобы броситься под ноги полуночнику, пытался убедить себя, что ему совсем не страшно, чувствуя при этом, как из стен в его сторону тянутся зловещие щупальца, а с потолка недобро смотрят мрачные чёрные глаза.
Выбравшись, наконец, в коридор, юноша, задевая головой висящее на верёвках бельё, опрометью кинулся к санузлу. Щёлкнув выключателем и с облегчением вздохнув, Лёня шагнул в сияющий мир размером в два квадратных метра. Наступила передышка. Но всё хорошее когда-нибудь кончается, и настала пора возвращаться.
Очутившись за границей приветливой реальности, молодой человек решительно погасил свет и метнулся к небольшому бра на стене прихожей. Решив, что выговор тёщи станет меньшим злом, чем растрата нервной энергии, он дёрнул шнурок и… замер, похолодев.
Тусклый луч, не способный рассеять темноту в углах, высветил застывшую посреди коридора фигуру, наполовину скрытую выстиранными тряпками. Склонив голову, человек молча разглядывал оцепеневшего от страха юношу.
Лёня, готовый в любую секунду дать стрекача, глазами полными ужаса, смотрел на неизвестного. Тот не шевелился, и наблюдатель вдруг осознал, что ноги незнакомца не касаются пола. Перед внутренним взором мелькнула картинка, виденная в одной из книг: та же пугающая неподвижность, упавшая на плечо голова – висельник.
– Господи, – мелькнула мысль, – кто мог покончить с собой у нас в квартире? Или беднягу повесили? Но тогда…. А может быть, это тёща решила свести счёты с жизнью?
Пока Лёня лихорадочно искал объяснение, объект его размышлений задвигался. Вздрогнув, юноша вгляделся в зловещий полумрак, где загорелись две красные точки. Выглядело это так, словно мертвец открыл глаза.
Неожиданно соскользнув с верёвочной струны, на пол упала простыня, загораживающая страшного визави, и тот, не сводя взгляда с жертвы, направился к ней.
Вопль Лёни услышал, наверное, весь район. Зажмурившись и жалобно поскуливая, молодой человек прижался к стене, ожидая холодного прикосновения и немедленной смерти, как вдруг…
Леонид Марков - двадцатилетний студент литфака, недавно женившийся на своей ровеснице Наде, носившей под сердцем его ребёнка – плод неосторожного соития, со дня свадьбы жил у неё. Здесь всё было иначе, чем в его светлом доме: окна сталинки, напоминающие тюремные решётки, не пропускали внутрь свет фонарей из двора-колодца, светильники по настоянию экономной Надиной мамы выключались ровно в одиннадцать, и ночами в многочисленных помещениях царил непроглядный мрак.
А Лёня с детства боялся темноты. И сейчас, нервничая и натыкаясь на расставленные повсюду стулья и пуфики, которые, казалось, специально покинули привычные места, чтобы броситься под ноги полуночнику, пытался убедить себя, что ему совсем не страшно, чувствуя при этом, как из стен в его сторону тянутся зловещие щупальца, а с потолка недобро смотрят мрачные чёрные глаза.
Выбравшись, наконец, в коридор, юноша, задевая головой висящее на верёвках бельё, опрометью кинулся к санузлу. Щёлкнув выключателем и с облегчением вздохнув, Лёня шагнул в сияющий мир размером в два квадратных метра. Наступила передышка. Но всё хорошее когда-нибудь кончается, и настала пора возвращаться.
Очутившись за границей приветливой реальности, молодой человек решительно погасил свет и метнулся к небольшому бра на стене прихожей. Решив, что выговор тёщи станет меньшим злом, чем растрата нервной энергии, он дёрнул шнурок и… замер, похолодев.
Тусклый луч, не способный рассеять темноту в углах, высветил застывшую посреди коридора фигуру, наполовину скрытую выстиранными тряпками. Склонив голову, человек молча разглядывал оцепеневшего от страха юношу.
Лёня, готовый в любую секунду дать стрекача, глазами полными ужаса, смотрел на неизвестного. Тот не шевелился, и наблюдатель вдруг осознал, что ноги незнакомца не касаются пола. Перед внутренним взором мелькнула картинка, виденная в одной из книг: та же пугающая неподвижность, упавшая на плечо голова – висельник.
– Господи, – мелькнула мысль, – кто мог покончить с собой у нас в квартире? Или беднягу повесили? Но тогда…. А может быть, это тёща решила свести счёты с жизнью?
Пока Лёня лихорадочно искал объяснение, объект его размышлений задвигался. Вздрогнув, юноша вгляделся в зловещий полумрак, где загорелись две красные точки. Выглядело это так, словно мертвец открыл глаза.
Неожиданно соскользнув с верёвочной струны, на пол упала простыня, загораживающая страшного визави, и тот, не сводя взгляда с жертвы, направился к ней.
Вопль Лёни услышал, наверное, весь район. Зажмурившись и жалобно поскуливая, молодой человек прижался к стене, ожидая холодного прикосновения и немедленной смерти, как вдруг…
– Лёнчик, ты чего орёшь? – прозвучало сердитое. – Ночь на дворе.
– Тётя Ира, бегите, – прошептал тот одними губами так тихо, что женщина не услышала.
И продолжила, обращаясь к самой себе:
– Опять Надька не сняла своё шматьё. Высохло, спрячь. А не хочешь, так нечего бурчать, что оно мятое и грязное.
Зажёгся свет, что-то зашуршало, и снова послышалось ворчание:
– Ну, что за верёвки? Как не натягивай, всё равно провисают. И бельё вечно падает и пачкается.
Осторожно взглянув, юноша ахнул. Тёща держала за шею висельника, внезапно превратившегося в распяленные на плечиках платье и блузку Лёниной жены, а с полочек кофты тому подмигивали, поблёскивая, две большие яркие стекляшки.
– Тётя Ира, бегите, – прошептал тот одними губами так тихо, что женщина не услышала.
И продолжила, обращаясь к самой себе:
– Опять Надька не сняла своё шматьё. Высохло, спрячь. А не хочешь, так нечего бурчать, что оно мятое и грязное.
Зажёгся свет, что-то зашуршало, и снова послышалось ворчание:
– Ну, что за верёвки? Как не натягивай, всё равно провисают. И бельё вечно падает и пачкается.
Осторожно взглянув, юноша ахнул. Тёща держала за шею висельника, внезапно превратившегося в распяленные на плечиках платье и блузку Лёниной жены, а с полочек кофты тому подмигивали, поблёскивая, две большие яркие стекляшки.
Утром по настоянию мужа, в волосах которого замелькали первые сединки, Надя переехала жить к нему.
Да, в темноте и не такое разглядишь
