Иногда такая причудливая игра света встречается у людей с неопределенным цветом глаз. В народе такие глаза называют хамелеонами. Но к ящерицам, способным менять окраску тела, это не имеет отношения. Просто глаза-хамелеоны словно состоят из крошечных граней. В зависимости от направления света, или даже от настроения человека, грани эти вспыхивают то голубым, то серым, то зеленым, то черным цветом.
На углу 4-й Хребтовой, напротив полицейского участка, стоял двухэтажный красный дом, каким-то чудом еще уцелевший от сноса. Выстроенный еще в тридцатые годы прошлого века, он был украшен пятиконечными звездами, фальш-колоннами и арочными проемами окон. Что сделало его красным: цвет ли штукатурки, время или стыд за сталинские репрессии – неизвестно, но в дождливую погоду вдоль стен стекали красные струйки, словно дом плакал кровавыми слезами. Это было одновременно красиво и жутко.
Дом был знаменит тем, что в нем жила гадалка с пышным именем Октябрина. Правда, полным именем ее никто не звал, но у всей округи на слуху было: Рина. Это короткое как всплеск волны и острое как ланцет слово произносилось суеверным шепотом. Все женское население района от 16 до 80 лет знали точно: Рине дана колдовская власть над людьми!
Это была худощавая невысокая женщина неопределенного возраста, и очень востроносенькая. На бледном, голубовато-белом лице хрящеватый нос и глаза-хамелеоны выглядели завораживающе. Глаза меняли окраску в зависимости от настроения хозяйки. Когда Рина была весела, они вспыхивали темно-синим, почти черным блеском, словно превращались в один бездонный зрачок. Тогда Рина мгновенно молодела и напоминала хорошенькую субретку. На вид ей можно было дать не больше сорока лет. Но если Рина была усталой или печальной, глаза становились серо-зелеными, блеклыми, и женщина сразу старилась лет на двадцать.
А уставала она часто, так как не зарастала к ее дому тропа из жаждущих узнать или изменить свою судьбу. Все знали (сарафанное радио работает бесперебойно!), что Рина чуть ли не последняя инстанция в житейских вопросах. Засиделись в девках – добро пожаловать к Рине! Она молча укажет место за столом (всегда определенное! Никому не позволяла на свое место садиться!), уставится глазищами, поведет острым носом, словно вдыхая душу клиентки, и отрежет как ножом:
‒ Полгода ничего не будет. Жди. Потом появится хорошая партия. Сумасшедшей любви не будет, но надежный. Будешь счастлива.
‒ А любовь? ‒ сомневалась девица.
Рина, не мигая, вглядывалась в глаза клиентки.
‒ Говорю, что знаю. Страстей не будет. Будет семья. Крепкая, надежная, долгая. Останешься довольна, если не будешь выкобениваться.
‒ Но...
‒ Без «но». Так… Матери у тебя нет.
‒ Нет, ‒ грустно отвечала девушка. – Умерла год назад.
‒ Молодая ушла, не по годам. Поэтому и дух ее беспокойный около тебя остался, старается для тебя как лучше, управляет твоей судьбой. Через полгода. Верное дело, будешь довольна.
Через восемь месяцев радостная клиентка звонила Рине:
‒ Я замуж выхожу! Спасибо вам!
‒ Ты кто? – не сразу узнавала гадалка (мудрено ли при таком плотном графике!) ‒ А, ну, да-да. Поздравляю. Я же говорила, все ладно будет.
И так постоянно! Проблемы с замужеством-женитьбой – к Рине! Детки долго не появляются – к Рине. Нелады на работе, финансах, делах – все к Рине. И самое главное – помогало ведь! Может, обращались к ней уже совсем отчаявшиеся или сомневающиеся, и цеплялись за ее слова как за соломинку. А вера, как известно, горами движет.
Сама она скептически относилась к своему дару.
— Вот еще выдумали… Какой там дар или талант, просто чувствую, как людям можно помочь и стараюсь. А люди заладили – прорицательница, ясновидящая. Слово-то какое противное, как ящер: ясновидЯЩАЯ, мутновидЯщая, тьфу…Вот помощник, или консультант – другое дело, это по мне.
Об имени своем она говорила так:
‒ Дед назвал. Он в революцию с Фрунзе вместе воевал, сына – папу моего ‒ в честь него Михаилом назвал. Хотел и меня Михалиной наречь, но тут уже мама и бабушка воспротивились. А бабушка так вообще масла в огонь подлила – бедовая была, любила дразниться! Говорит: «А почему не Николиной в честь Николая Второго? Тем более, что шестого мая родилась, в день рождения последнего государя-императора!» Дед – красный командир – как взвился при этих словах! «Что?! Да чтобы в моем доме… Да я…» Папа мой насилу их утихомирил, сказал, мол, пусть будет Октябриной как преданность идеалам Октября. Маме имя глянулось, а дед с бабушкой побухтели немного, но одобрили. Хотя логичнее, наверно, было бы Майей назвать, раз в мае родилась, но предки уж больно упертые попались. Ну, а что? Имя как имя. Так и живу, не жалуюсь, тем более, что все Риной называют. Вот так и три поколения уже в этом красном доме живут: сначала дед с бабушкой, потом родители, теперь я с мужем и детьми.
Из магического реквизита в доме Рины не было ничего! Ни мерцающих зеркал, ни тусклых металлических подносов, ни песка, ни живой или мертвой воды, бобов, карт, костей, цыганских игл и свечей. Был только ничем не покрытый квадратный стол посередине комнаты и кот. Стол был обыкновенным, производства местной мебельной фабрики, а кот обычным добродушным полосатым Васькой, а вовсе не каким-то загадочным инфернальным существом. В общем, все «тихо, просто было в ней», в маленькой двухкомнатной квартирке с крохотной кухней и балконом. И все просто и безмятежно было в хозяйке дома, вот только узкий острый нос, словно лесной зверь, постоянно вынюхивал пространство, да глаза вспыхивали то черным, то бледно-зеленым цветом. За столом многочисленные клиенты и узнавали свою судьбу, стоило Рине вонзиться взглядом в человека и вдохнуть воздух вокруг него.
Отбою от клиентов у Рины не было. В конце концов, забыла она о своем филологическом образовании. Красный диплом сиротливо покоился на полке. Гадание приносило живые деньги, гадание обеспечивало семье безбедность. Рина в месяц зарабатывала намного больше, чем ее муж-инженер.
Вы спросите, почему при таких доходах Рина продолжала жить в маленькой квартирке без особого ремонта? Так она отвечала просто как отрезала:
‒ Лишнего не надо, а насущное имеем. Расточительство – грех.
И замолкала. Бог его знает, что таилось за тем молчанием, может чувствовала что-то…
И, видно, как в воду глядела. В один прекрасный, вернее несчастный для женщин округи день, Рина объявила, что с гаданием покончено навсегда!
Вначале не поверили! Потом стали умолять: «Как же мы без тебя, не бросай!» Рина ни в какую!
Погоревали – и отстали потихоньку. Некоторые осторожно шептались:
‒ Может, видение ей было какое, или знак, что прекратить надо. Бог его знает, темное это дело.
Рина вспомнила о своем образовании. Стала репетитором по русскому и литературе, подтягивала отстающих школьников, готовила в институты. Работала как оглашенная, уставала, но о гадании даже не вспоминала. А если кто робко намекал, отрубала:
‒ Было и прошло!
Постепенно забыли, как забывают обо всем в этом мире. И красный дом стали называть уже не домом, где живет гадалка Рина, а просто плачущим домом из-за красных струй, что стекали по его стенам в дождливую погоду.
Спустя много лет я встретил Рину в одном из городских парков в последние погожие дни октября. Воздух был стеклянным и звонким; осень словно играла на арфе последнюю тихую мелодию.
Я был уже главой небольшого семейства, работал в банке и чувствовал, что жизнь улыбается мне – молодому, здоровому, сильному и не обваренному еще ветрами потерь.
Рина сама окликнула меня:
‒ Лёкусь?!
Я вздрогнул. Последние 16 лет это детское смешное имя я слышал только от мамы, и то очень редко. Сослуживцы называли меня Алексеем Зиновьевичем, друзья и жена – Аликом. Лёкусь было тайное младенческое имя, выдуманное мамой, когда она – юная, смешливая ‒ играла со мной и выдумывала на ходу стихи:
Лёки, Лёки, Лёкуська,
Сладкий ты мой мальчишка.
Лёки, Лёки, Лёкусь,
Вот я за тебя возьмусь!
Но откуда бывшая соседка Рина могла знать это имя? Да и она ли это…
Со скамейки меня окликнула грузная, широколицая женщина.
От ее былой востроносости не осталось и следа. Нос крохотной пипеткой утопал в темных мясистых щеках. Они словно живая манишка прикрывали шею, дрожали на плечах. Глаза тоже скрылись за складками век. Только блеск их остался прежним. Сейчас они были темно-синими, почти черными.
‒ Тетя Рина, Октябрина Мих…
Она махнула рукой, втянула воздух носом-пипеткой.
‒ Садись. Там же живешь? ‒ Вопрос был больше для порядка, казалось, что Рина давно знает все.
После нескольких дежурных фраз она улыбнулась заговорщицки.
‒ Вижу, что на языке вертится. Не терпится узнать, почему с гаданием завязала? Видно, крепкую я всем задачку задала, а? – она рассмеялась, обнажив ровный ряд белых зубов с отличными острыми резцами. Они выпирали над остальными зубами и придавали лицу сходство с лесным зверьком.
‒ Дара у меня никакого не было. Не любила это слово и не люблю. Но вот чутьем судьба меня не обделила. И бабушка моя со стороны матери это знала. Они разные были бабушки мои: одна бедовая, жена красного командира – моего деда, а другая тихая, и ходила так тихо, вкрадчиво, будто прислушивалась к самой себе. Говорила тоже мало и тихо, и все ко мне приглядывалась. А когда мне исполнилось 12 лет, подарила стальной молоточек с янтарной ручкой, наподобие тех, какими врачи-невропатологи пользуются, только крохотный как игрушка. И сказала:
‒ Дано тебе, внученька, чутье на чужую боль и несчастье. И умение их поправить тоже дано. Помогай людям, как сможешь, а перед тем, как выслушать человека, подержи в руках молоточек, он тебе поможет увидеть Смерть.
Я не поняла тогда ничего, а бабушка серьезно так рассказала мне легенду, которую я уже потом прочла в книгах. О том, что жил когда-то чудесный доктор, учителем которого была сама Смерть. Научила она его распознавать целебные травы и лечить людей. Но сказала при этом:
‒ Одному тебе я буду являться, никому больше. Всегда увидишь меня рядом с больным. И если я над ногами его витать буду, смело берись за лечение – поправится больной. А если над головой – отступись,
