Попрощавшись с Мерикаром, Уна миновал скромные дома, сложенные из глиняных кирпичей, служившие местом обитания храмовой прислуги, и едва не столкнулся в темном проулке с молодым жрецом, спешившим куда-то по своим делам. Служка пробормотал извинения и быстрым шагом отправился дальше, крепко прижимая к груди кожаный чехол, в котором переносили ценные свитки. Не иначе, позднее послание Мерикару. Тревожное чувство стиснуло грудь, но молодой князь отогнал его, списав на усталость. Утром он отбывает Мемфис...
Празднование в честь Амона и дня восшествия на престол царя ввергло Фивы в бессонную ночь и Уна оценил это сполна, выйдя на главную улицу. Многочисленные попрошайки, покрытые струпьями и язвами, протягивали руки, кривили страшные, изъеденные оспой лица и трясли пыльными чашами, кляня скупость равнодушных прохожих и призывая гнев Сэта на их головы. Подвыпившие наемники в обнимку с местными жрицами любви, которых Одноглазый Пиопи отпустил в город, рассчитывая увеличить наживу, отчаянно препирались с торговцами, требуя дармового пойла и громко рассказывали о своих сомнительных подвигах. То тут, то там возникали стихийные драки с матросами, которых легко было узнать по одежде из грубой сетки с заплаткой из кожи на спине, спасавшей их при гребле от палящего африканского солнца. Приехавшие крестьяне бойко раскупали нехитрую пищу простолюдинов — хлеб, лук, бобы и рыбу, втайне надеясь оказаться среди тех счастливцев, которым повезет угостится вином, по обычаю выставляемому Владыкой в честь Амона. Иногда некоторые из них имели несчастье попасться под горячую руку меджаям — ливийским наемникам, следившими за порядком, которые опасаясь вступать в конфликт с буйными данаями, от души вымещали злость на натруженных спинах земледельцев. Уна внимательно следил за тем, чтобы в толпе не лишиться своего ценного груза, покоящегося в походной суме. Мастерство фиванских воров было известно во всей Стигии и он не хотел собственным примером подтвердить их репутацию. Он добрался до перекрестка и свернул на темную улицу, выходившую к кварталу, застроенному домами вельмож и писцов средней руки, где находился и его одноэтажный дом, в котором он останавливался во время пребывания в столице. Он тихо следовал мимо спящих домов, выходивших на улицу глухой, без окон стеной. Ночной стражи нигде не было видно и князь подумал, что припозднившиеся прохожие сильно рисковали получить на свою голову неприятности, столкнувшись с падкими на легкую добычу обитателями фиванского дна. Окружающие дома, большей частью пустующие, просто источали безразличие и в случае беды помощи было ждать неоткуда...
Уже предвкушая скорое сонное забытье, Уна ускорил шаг, но вдруг услышал женские рыдания, мольбы и издевательский гогот, перемежаемый скабрезными ругательствами на языке ливийцев. Прямо за углом, рядом с полуразрушенным пожаром зданием, три меджая окружили маленькую, совсем еще ребенка девушку и тыкали в нее наконечниками копий, медленно срезая остатки одежды и без того превратившейся в лохмотья. Девушка закрылась руками и сидела, поджав ноги, тихо всхлипывая, и лишь непроизвольно вздрагивала, когда ее тела касались наконечники копий, оставляя порезы. Похожая на маленького котенка в окружении бродячих псов, она уже рассталась с надеждой разжалобить своих мучителей. Воины в шлемах из дубленой шкуры антилопы живо обсуждали, азартно переругиваясь, кто будет тем селезнем, который первым вскочит на маленькую стигийскую уточку...
Один из ливийцев, пошатываясь, запрокинул голову и стал жадно глотать пиво из кувшина, отступая нетвердым шагом назад, пока внезапно не был остановлен чье-то твердой рукой и бесцеремонно повернут вокруг своей оси. Помянув Сэта, он оперся на копье и всмотрелся в лицо того, кто осмелился нарушить его ночную забаву. Встретившись с холодным взглядом блестящих черных глаз статного юноши, взиравшего на него, как на шелудивого пса, он отступил немного назад и выронил кувшин. Громкий звук заставил обернуться двух других стражников, у одного из которых в руках была булава, символ его власти. Девушка что-то шептала, свернувшись на земле и избегая смотреть в сторону меджаев. Уна чувствовал тяжелый запах алкоголя, к которому примешивался дух раздражения и нарождающейся ярости. Запах страха...
После некоторого замешательства, стражники поняли, что Уна один и осмелев, приблизились к нему. Командир, высокий ливиец с обезображенным шрамом лицом, оценивающе разглядывал дерзкого незнакомца. К изнеженным обитателям столицы, давно превратившихся в жалкое подобие своих славных предков, он относился с едва скрываемым презрением. Встретить в Фивах настоящего воина было практически невозможно. Поэтому ливиец с удивлением смотрел на статного юношу, замершего в отдалении, будто дикий пустынный кот, готовый к прыжку. В его сердце зашевелились и распустили щупальца древние страхи, когда он видел блеск глаз путника, словно отблески луны на страшных изогнутых «хепеш скиматарах», мечах древних стигийских воинов, громивших грозных хеттов и тысячами приводивших из Ливии и Нубии «живых убитых». Однако, будучи навеселе и стараясь не показать перед подчиненными своего все более укреплявшегося страха, он указал булавой на князя и грубо спросил:
– Кто ты такой, что посмел прикоснуться к меджаю? Отвечай!
Уна понимал, что схватка с ливийской стражей может быть опасна. Они совсем потеряли голову от безнаказанности, пользуясь покровительством Сенефера. Но оставить девушку на поругание пьяным наемникам он тоже не мог. Да, это всего лишь простолюдинка. Но сейчас она была для него самой Стигией, безжалостно унижаемой и насилуемой ордами наемников. Он с грустью подумал, что Мерикар явно не одобрил бы его шаг. Он даже на миг увидел лицо старого жреца, укоризненно качающегося головой и будто говорившего ему: «Ты князь Мемфиса. Его будущее неразрывно связано с твоей жизнью. Не позволяй безрассудству и ложной гордыне овладеть тобой». Прости, старый друг, видимо, я плохой ученик...Знать ливийцам о том, с кем они разговаривают, совсем необязательно. Иначе Сенефер непременно представит случившееся в выгодном для себя свете. А Уна был полон решимости наказать зарвавшихся меджаев.
– Меджаи? - Уна сделал вид, что удивленно рассаматривает стражников, - Я вижу лишь бешеных собак, которые выбрали единственную добычу, доступную их гнилым зубам. Может, сами разбежитесь, поджав хвосты или вас сопроводить пинками?
Стоявший к нему ближе всех стражник взревел и попытался проткнуть его грудь копьем. Князь развернулся боком и, перехватив древко, нанес страшный встречный удар кулаком, ломая гортань ливийца. Тот упал, хватаясь за горло и хрипя. Перекинув копье в правую руку, Уна метнул его в ринувшегося на помощь товарищу стражника, стоявшего рядом с командиром. Пробив незащищенную грудь, копье отбросило его назад, к ногам стигийки, которая, вскрикнула при виде истекающего кровью тела. В следующий момент безоружный князь уже уклонялся от яростных выпадов булавы, которые на него обрушил командир меджаев. Это был опытный воин, но размеренная жизнь столицы и излишества, которым он предавался, плохо сказались на его боевых навыках. Издеваться над припозднившимися пьянчугами и превращать в кровавое месиво спины торговцев, осмелившихся вступиться за свой товар, оказалось много сложнее, чем схватиться с молодым, подготовленным ветеранами мемфисской гвардии воином. Меджай уже чувствовал, как слабеют руки, а дыхание становится все тяжелей. Уна, видя, что противник выбился из сил, перехватил его руку с занесенной булавой, вывернул ее и, выхватив оружие из практически онемевшей кисти, нанес удар по затылку ливийца. Тот рухнул, не издав ни единого звука.
Уна огляделся. Меджай с перебитым горлом затих. Маленькая стигийка, когда он подошел к ней, попыталась отползти, но, упершись в стену, замерла, покорно ожидая своей участи. Большие миндалевидные глаза, подведенные колх, краской из сажи, смотрели на него с благоговейным ужасом. Князь протянул ей руку и осторожно взяв ее за изящную кисть, покорно протянутую навстречу, помог подняться. Ее трясло. Уна достал из сумки статуэтку Бэса и развернув ее, протянул девушке ткань, в которую была завернута статуэтка карлика. Та схватила ее и, прикрыв наготу груди, с благодарностью посмотрела на Уну. Повесив сумку на плечо, Уна сказал как можно более мягко:
– Пойдем. Мой дом неподалеку. Там ты сможешь придти в себя. Как тебя зовут?
Стигийка стояла, закрыв глаза и опустив голову, и лишь нервное подрагивание рук выдавало ее напряжение. Уна развернулся и неспешно пошел вдоль безмолвных домов. Девушка, почувствовав, что осталась одна, открыла глаза и, прошептала, глядя в спину уходящему князю:
– Меня зовут Ти, господин...
