НОВЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ АВАНТЮРИСТА (по страницам дневника изгнанника)

шевалье де Лоррена.
      - Да, яблоко от яблони не далеко падает.
      - Это верно. Думаю, необходимо проверить, действительно ли он там живет, и установить за ним и его подругой слежку.
      - Я уже дал соответствующие распоряжения. Если наблюдение не даст ничего важного, то окажу ему честь и приглашу его к себе на аудиенцию. Своих возможных врагов, как ты знаешь, необходимо держать при себе, чтобы при случае их можно было немедленно достать и наказать.         
      - Тебе виднее. Но я бы к нему присмотрелась. Он может нам оказаться полезным.
      - Посмотрим. Время покажет.
      - Да, Луи. Если ты пользуешься потайным ходом, то для вящей безопасности выставляй рядом караул.
      - Гхм..
      Весь остальной разговор царственных супругов не представлял для нас никакого интереса и мы, чтобы не искушать больше судьбу, осторожно удалились к себе домой. Да, теперь нам будет трудно пользоваться павильоном, ведь по совету своей пассии Людовик всего скорее выставит возле него специальный караул против таких любопытных соглядатаев, как мы с Кайрилет.

      8 июня 1693 г. Прошла почти неделя, прежде чем я удостоился приема у короля, что свидетельствовало о том, что я прошел проверку. За последнюю неделю, чтобы занять себя, я заглянул в книжную лавку и там нашел помимо сочинений моих любимых мыслителей, еще трактаты двух неизвестных мне философов: парижского последователя Картезия Николя Мальбранша и голландца Бенедикта Спинозы. Я взялся сначала за трактат Мальбранша под названием «Разыскание истины» на французском языке. Прочитав немного страниц трактата, я нашел чтение занимательным, соответствующим моему интеллектуальному настрою. Кайрилет заинтересовалась, чем я занят. Я ей в ответ прочитал несколько фрагментов текста Мальбранша и стал ее расспрашивать, читала ли прежде она такую литературу и что сама думает о прочитанном.
      - Франсуа, извини, забылась, Шарль, как я заметила, изучая вашу историю, есть интересные мыслители, которые ярко выделяются на фоне массы непросвещенных людей. У нас же не было такой разительной разницы между мыслителями, которых тоже было немного, и всеми остальными авенлойцами и тауронцами. Я сама никогда себя не причисляла к мыслителям, хотя, думаю, умею, если не мыслить, то размышлять. Или я о себе слишком высокого мнения?
      - Нет, что ты, Кайрилет. Я редко когда встречал женщин таких умных, как ты, даже среди авенлойек. Еще реже их можно найти среди землянок. Впрочем, среди землян их тоже мало.
      - По тому, как ты относишься к женщинам можно судить, что ты так же мало связан с предрассудками, как и мыслители Авенлои и Таурона.
      - От всей души благодарю тебя, Кайрилет. Но ты думаешь обо мне лучше, чем я есть на самом деле. И все же, что ты можешь сказать о позиции Мальбранша. Разделяешь ли ты ее? 
      - Как я поняла из отрывка, Мальбранш полагает, что в боге как абсолютной сущности дух и тело находят друг друга. Вне бога они существуют раздельно как самостоятельные субстанции. Для Мальбранша все вещи познаются, видятся в боге. Мне интересно, чем его позиция отличается от позиции Декарта? У нас иной взгляд на соотношение указанных сущих, чем это видится Мальбраншу и Декарту, и я придерживаюсь этого взгляда.
      - В чем заключается суть твоего  подхода к духу и телу?
      - В том, что для меня тело и дух составляют единое целое разумного живого существа. У вас же тело и дух раздельны. И делит их душа как средний термин.
      - По-твоему, выходит, что дух эмпиричен и конечен?
      - Конечно.       
      - Так в этом и заключается позиция Мальбранша, полагавшего дух конечным сущим. Вы с ним расходитесь в том, что он признает бога абсолютной инстанцией, связывающей противоположности, существующие сами по себе отдельно друг от друга, а вот ты полагаешь то, что эти противоположности, как дух и тело, не нуждаются в таком посреднике, так как вступают в связь друг с другом, сообща преодолевая возникающее противоречие.
      - Я хочу уточнить свою позицию относительно такой инстанции, как бог. Из современных тебе земных мыслителей она больше всего напоминает позицию Спинозы.
      - Мне он незнаком: просто я до него еще не дошел. Хотя как ты видишь, я купил его книгу «Этика». И в чем заключается ваша точка зрения на бога?
      - В том, что бог является всеобщей субстанцией. А вот дух, сущностью которого является мышление, и материя, сущностью которой является протяжение, не существуют самостоятельно отдельно друг от друга, но являются атрибутами всеобщей субстанции, которую ты называешь богом. Эта субстанция и есть не только бог, но и мир в целом, то есть, есть как природа, творящая саму себя, или творец, так и природа сотворенная, или свое собственное творение.
      - Получается интересная мировая линия развития мысли: Декарт – начальная точка движения мысли в направлении двоения субстанций, Мальбранш – середина линии такого движения или его средний термин, а Спиноза – конец мыслительного движения, сводящий его противоположности: идею и материю к абсолютной субстанции, в той же мере богу-творцу, в какой природе-творению.
      - Да, в этом есть своя логика.
      - Это логика единства бытия и мышления. И все же здесь есть неясности. Я об этом подумаю про себя, и потом мы это обсудим, - предложил я напоследок.
      - Буду ждать в нетерпении, - ответила мне со смехом Кайрилет.
      На досуге я подумал о нашей беседе. То, что Кайрилет сообщила мне о Спинозе, я решил проверить сразу после того, как я осмыслю то новое, что после Декарта внес в философию Мальбранш. Как я понял из его книги о разыскании истины, этот достославный философ, с которым я решил познакомиться, как только я появлюсь в Париже, критиковал выведение вещей из идей, идей из вещей, существование врожденных идей и творение идей из ума. У него бог был за все в ответе. Дух понимался как конечная величина, причем не материальная, а идеальная, сущностью которой является мышление. Дух мыслит, но идеи производятся не путем мышления по воле конечного духа человека, а благодаря воле бога.
      По мне же дух и есть бог, а не бог есть дух. Если же говорить о конечном духе, то это не сам дух, а его душевное воплощение в теле человека. Да, действительно природа духа разумна в том смысле, что его телом (духовным телом) является разум. Только в воплощенном виде в человеке дух приходит в противоречие с телесными желаниями и душевными страстями. В человеке дух находится не на своем месте, привходящим образом. То есть, его явление в человеке искажается инородными примесями, характерными для человека. Вероятно, есть более адекватные его разумной природе существа, чем люди, как например, авенлойцы. Но и они, в конце концов, явились жертвами страстей своих неадекватных родственников – темных сириусиан.
        И все же в человеке есть инстанция, близкая духу, которая способна и в телесной своей определенности стать на время хозяином положения, прикинувшись страстью, но уже к самому разуму. Эта инстанция есть человеческая душа.
      Как, кстати, она познается, по мнению Мальбранша? Она познается через чувство, ощущение самого себя. Самочувствие, сознание себя есть особый вид познания, по Мальбраншу. Но такое познание не дает определений  ни души, ни ее модификаций в виде свойств, ибо есть познание не из идей, как в случае познания вещей, а из ощущений. Ведь если бы он имел только определение сознания, а не его ощущение или чувство самого себя, то он не знал бы сознания. С этим можно согласиться, если понимать под идеей то, что обычно называют «представлением». Так мы представляем вещи. Но это не философское понимание идеи, впервые данное Платоном, увидевшим в ней то, что видится лишь умом, а именно «чистое качество вещи», ее сущность. Я склонен как раз так понимать идею, то есть, истолковываю ее как явленную уму сущность сущего.
      То, что Мальбранш считает познание других людей, основанным не на ощущении или идее (представлении), а на предположении, возможно верно. Однако когда он также говорит о познании чистых духов. Это предположение Мальбранша вызывает у меня возражение, если под этими духами он понимает не духовные существа, а сам по себе дух. Дело в том, что для меня бог, познание которого Мальбранш полагает четвертым видом или родом познания, и есть чистый дух в единственном числе. Действительно дух познается не из ощущения, предположения или идеи, то есть, в чистом виде, а из него самого как первопричины познания.

      10 июня 1693 г. Вчера я бегло почитал Спинозу перед моей беседой с Кайрилет и нашел у него то, что, к моему удивлению, вполне совпало с тем, что я думал прежде. Я об этом уже писал выше и назвал обманом ума или его хитростью. Ум, чтобы быть принятым чувствами человека как чувственно телесного существа, должен стать сам чувством. То же самое я нашел у Спинозы в его теории интеллектуальной любви к богу как наивысшего аффекта. Об этом мы беседовали с Кайрилет, в итоге сойдясь на том, что разумное или душевное существо познает, исходя из чувств или аффектов, представлений, идей или понятий и того, что Декарт называл первой интуицией как врожденной идеей в смысле рождения вместе с ней самого сознания или ego cogito, а Мальбранш именовал видением или познанием вещей в боге.
      С философией у нас с Кайрилет была относительная ясность, от которой мы получали неподдельное удовольствие. Осталось только обсудить наши немногочисленные возражения на учение Мальбранша об истине с самим автором в Париже.
      А вот с политическими интригами при королевском дворе Людовика XIV была полная неясность. Сама аудиенция у короля меня разочаровала. Король меня представил своему двору как отпрыска славного рода ла Тремуйль, умолчав о моем родстве с семьей Ларошфуко, о чем кое-кто из приближенных короля прекрасно помнил. Этим кое-кто был шевалье Лоррен, который, несмотря на свой уже солидный возраст, выглядел красавцем. На него до сих пор заглядывались не только содомиты, но и дамы, по слухам недавно устроившие скандал по поводу права обладания над нарочно оброненным им шелковым платком. Он мне мило улыбнулся, когда король упомянул меня в качестве спасителя от бродяг, рыскающих в поисках, чем бы и кем бы поживиться вокруг Версальского дворца. Но ангельская улыбка шевалье не могла меня обмануть, ибо глаза его говорили обратное, желая мне провалиться сквозь землю в кромешный ад. Я только этого и ждал, чтобы свести с ним счеты за убитых близких.
      В тот же день давали «оперу короля» Люлли «Атис», которая мне напомнила его же оперу-балет «Флора», чьи звуки и 30 лет спустя звучат в моих ушах, ведь одну из женских партий в ней исполняла моя дочь Мадлен. Опера была так прекрасна, что я был растроган до слез. Теперь я понял то, о чем прежде только догадывался: Люлли – гений.
      Король в последнее время не жаловал лирической музыки покойного придворного композитора из-за строгости своей педагогической Мадам, предосудительно относившейся к искусству и считавшей его забавой для распутных бездельников. И новость о том, что в самом Версале будет исполнена самая любимая опера короля, заставила двор взволноваться и вспомнить то время, когда молодой король сам любил