обеду, Эзра придёт.
Жак кивнул и скрылся.
— К обеду ещё будет Эзра, наш сосед-американец; он очень смешной и очень экстравагантный. Вы хотите чего-нибудь?
— Не отказался бы от стакана холодного сока. Сегодня такая жара! — пожаловался Бернар.
В доме было прохладно и светло. На стенах висели причудливые картины, предметы мебели не гармонировали одни с другими, огромный кактус высился в углу в гостиной; здесь царила типичная художественная обстановка. Доминик принесла Бернару абрикосовый сок.
— Вы так и не прислали мне главы из романа, — слегка укорила она его. — Забыли, наверное.
Они присели на диван.
— Забыл, вы уж меня простите. Пришлю обязательно.
— Я никуда не тороплюсь.
— Вы живёте здесь вдвоём? — зачем-то спросил Бернар.
— Да, с экономкой, но иногда приезжают родители. Нам здесь хорошо.
Бернар подумал, родись он позже, жил бы здесь с ней вместо Жака. Глупая была мысль. Жак ему не понравился, показался слишком поверхностным. Никакой ревности.
На обед Доминик вышла в комбинезоне — том самом, в котором пару часов назад снимался Жак. Бернар удивился этому, но отметил, что ей он несомненно идёт больше. Следом выплыл и сам Жак — в шотландской юбке и чёрной водолазке; Бернар чуть не поперхнулся, но вежливо промолчал.
— Я не голоден, — заявил Жак, усаживаясь за стол. — Посижу с вами за компанию, — он забросил себе в рот большую виноградину.
— Совсем отощаешь, — пожаловалась Доминик.
— Тогда ты с лёгкостью будешь носить меня на руках, — томно произнёс Жак.
Доминик расхохоталась и поцеловала его. Американец Эзра приехал через полчаса; на нём был аляповатый костюм, огромные очки и лаковые туфли на босу ногу. Общался он фамильярно, шутил скабрёзно и разговаривал в основном на английском, который так недолюбливал Бернар. Жак и Доминик болтали на английском не хуже Эзры, и это вдвойне оскорбило Бернара, который очень стеснялся своего акцента. Разговор тёк мирно, перемежаясь всплесками неприятного, чересчур вольного смеха Эзры, который и в остальном был слишком волен; Доминик только улыбалась, но в глазах у неё играли искорки — было видно, что она прекрасно проводит время. Жак не смеялся, и улыбка ни разу не тронула его губ; он сидел задумчиво, приставив тонкую кисть к подбородку, и взгляд его был полон лёгкой печали. Бернар недовольно отметил про себя, что Жак действительно красив.
Бернар выпил — пожалуй, слишком много; после обеда Доминик предложила танцы на свежем воздухе, но Эзра отказался, у него уже была назначена встреча, а у Бернара кружилась голова, и он просто смотрел теперь на танцующих. Вскоре они слились для него в одно целое, и он перестал понимать, где кончается Доминик и начинается Жак; ему казалось, что это Жак отплясывает в белом комбинезоне, а Доминик беспрестанно кружится в своей клетчатой юбке.
Ночью Бернар спал из рук вон плохо и отправился выпить воды. Проходя мимо комнаты Жака и Доминик, он увидел, что дверь немного приоткрыта, и не смог удержаться от того, чтобы не заглянуть внутрь. Они спали, сплетясь руками и ногами, и слышно было только их равномерное дыхание. Бернар аккуратно закрыл дверь и спустился вниз. В нём поднималось какое-то неуютное, беспокойное чувство, будто он не мог вдохнуть полной грудью.
Доминик предложила ему остаться хотя бы на неделю, и он согласился. Дни текли медленно, без особых происшествий; несколько раз заходил американец, столь надоевший Бернару. Жак бродил по дому и постоянно что-то бормотал; Доминик сказала, что он работает над пьесой.
Один раз они решили устроить съёмку, но Бернару не слишком понравился результат; он казался себе похудевшим, осунувшимся и уставшим. Он писал уже новую статью, роман продвигался вперёд, но Бернар не чувствовал должного удовлетворения; в конце концов, в глубине души он признал, что влюблён в Доминик. Она съездила в город и подстриглась совсем коротко. Жак любовно хихикал, глядя на неё, а Бернару казалось, что теперь она ещё больше похожа на смешного мальчишку, о чём он не преминул ей сообщить. Она только улыбнулась.
Вечерами они разыгрывали сценки; один изображал персонажа, остальным нужно было его угадать. Лучше всех изображал Жак, у него это было в крови, а Бернар чувствовал себя глупо, он никогда не любил лицедейство, и угадать его персонажей было непросто. За день до его отъезда они сидели с Доминик в столовой и пили кофе; Жак спал наверху.
— Вы знаете, я хотел с вами поговорить, — начал Бернар осторожно.
— Я слушаю, — Доминик внимательно посмотрела на него.
— Дело в том, что я больше не могу и не хочу хранить это в себе. Я понимаю, мы недавно знакомы, но я... Я люблю вас.
Эти слова дались ему легко, он произнёс их на одном дыхании, будто всю жизнь только и делал, что признавался в любви.
Взгляд Доминик подёрнулся печалью.
— Мне жаль, что так произошло, — только и сказала она.
Бернар ожидал от неё чего угодно, но не сожаления.
— Зачем тогда вы пригласили меня? Не предполагали, что это может случиться?
Она опустила глаза.
— Я позвала вас потому, что вы показались мне очень хорошим человеком, хорошим и одиноким. Я подумала, что смогу ненадолго скрасить вашу жизнь.
Бернар усмехнулся.
— У вас это прекрасно получилось, — съязвил он.
Удивительно, но у него ещё осталась способность язвить.
— Вы любите Жака? — спросил он вдруг.
— Я не должна отвечать вам на этот вопрос, вы не имеете права задавать мне его, — сухо произнесла Доминик. — Но я отвечу.
Она подумала немного.
— Вам когда-нибудь приходило в голову признаваться в любви собственному телу, воздуху над головой или земле под ногами? Вряд ли. Но, тем не менее, вы не смогли бы без этого жить.
— Вы слишком поэтизируете, — сказал Бернар.
Ему неожиданно стало очень не по себе.
— Вы говорите, что любите меня, но при этом неспособны меня понять, — она посмотрела на него с грустью. — Жак — часть моего мира, как родители, как этот дом, как стихи и фотографии. И Жака невозможно изъять.
— Как вы познакомились? — зачем-то полюбопытствовал Бернар.
— В театре, два года назад. Мне понравилась его необычная внешность, и я предложила ему съёмку. Он согласился. Больше мы не расставались.
— Если бы Жака не было, вы бы смогли меня полюбить? — с отчаянием в голосе спросил Бернар.
Доминик теперь смотрела на него так, будто он произнёс нечто очень глупое и бессердечное.
— Я даже не хочу об этом думать. Тем более, что тогда мы бы с вами не познакомились, ведь это благодаря Жаку я знаю Амели. Он работает в одном театре с её мужем.
Бернар не слышал и половины того, что говорила Доминик, в его голове крутилось только одно — она его не любит. Не любит.
— Пойду посмотрю, проснулся ли Жак, — сказала Доминик, поднимаясь из-за стола. — Если нет, разбужу его, а потом мы все вместе можем посмотреть что-нибудь.
Она улыбнулась Бернару, словно их разговора не было вовсе, и вышла, а ему представилось, как она заходит в комнату к Жаку, любуется его длинными ресницами (у кукольных мальчиков всегда бывают длинные ресницы), целует его тонкий нос с горбинкой и губы, а он ворчит, зачем же она его разбудила, смешно морщится, а потом принимает её ласку, и она его настигает, настигает, настигает...
Решение было принято в одну секунду. Бернар вернулся в свою комнату, наскоро собрал вещи и оставил Доминик записку, что ему срочно нужно в редакцию. Его любимое оправдание. Доминик, наверное, всё поймёт и, может быть, погрустит немного. Жаку будет неважно.
Может быть, Бернар даже позвонит ей вечером — и они поговорят как ни в чём не бывало. Нет, вечером должен прийти Эзра. Значит, завтра — конечно, завтра!
Бернар вдруг понял, что мимолётно прикоснулся к чужой жизни, в которой ему не было места.
Хорошо!