Смотрит: внизу пропасть, вверху отвесная скала. Сверху веревочная лестница свисала. Как будто специально для него. Он обрадовался. Дернул за нее, а она гнилой оказалась, порвалась. Стал кричать. Что мы услышим, надеялся… Когда рассвело, вниз посмотрел, пригляделся…
– И увидел выступ. Слез на него и вышел на гребень, – закончил я за Катю.
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Да… Только слез со скалы, смотрит: Санек поднимается. Он быстро подходящий камень нашел, спрятался… Что дальше было, я рассказала…. А откуда ты про выступ знаешь?
– Я тоже на тот выступ слезал. Тоже тот лаз раскапывал. Значит, снова обвал был…
– Нет. Это он его камнями забросал. Когда кляп мне в рот засунул и в пещеру спустился. Чтоб никто с той стороны пещеру не обнаружил… Подожди. И ты раскапывал?
После моего краткого рассказа она воскликнула:
– Ужас!.. В начале декабря это было?
– Да.
– Теперь я все понимаю… Это он… Мы тогда за мумием приехали. Палатку не в нашем ущелье разбили, а в соседнем…
– От нашего ущелья справа?
– Ну да… Ну и вот, когда в пещеру спустились, Антон разозлился. По-моему, говорит, здесь кто-то побывал…. Я тоже мумие отбивала. Антон хотел, чтобы я была постоянно рядом. В пещеру я первая спускалась, из пещеры он первый вылезал. Антон мне не доверяет… Отбитое мумие оставляли в пещере. Забрать мы его должны были, когда домой поедем. Так надежнее, он говорил. Два дня погода стояла классная. А на третий, в ночь, снег выпал. Мы уезжать собрались. Мумие только надо было забрать. У меня обувь для такого снега неподходящая была. Он меня пожалел, один за мумие пошел. Вернулся возбужденный, злой. С пустым рюкзаком. Замерз, говорит, другой раз заберем. Очень странным мне это показалось. Мы во Фрунзе уехали…
Чай мы выпили. Я заварил новый.
– В контору не заходили?
– В ноябре с Антоном зашли. Он сказал приемщику, что бригада сейчас подтаскивает мешки к дороге, это займет уйму времени, беспокоиться не надо. На самом деле Антон решил чикинду, которую нарезали, бросить. Мне жалко было. Своего труда жалко. Да и он жалел. Но мумие, конечно, бабок больше приносит. Он все твердит: «Побольше надо бабок сделать. Побольше и побыстрее. Пока не запретили Бабки – это власть». А повелевать ему нравиться…
– Все им повелевали – теперь он повелевать хочет.
– Два раза в Россию ездили продавать. Рекламирую мумие, продаю я. Он только рядом молча сидит. И деньги потом забирает. Я их не вижу. Правда, что ни попрошу – платье, сапожки, серьги – покупает без разговора. Ни разу не отказал. На деньги от мумие Антон дом хороший во Фрунзе купил. Только с местом не повезло: соседями криминальные типы
оказались. Он с ними дружбу завел. Они вначале хотели его подчинить. Но не вышло. Он себя независимо поставил. – При этих словах что-то вроде уважения прозвучало в ее голосе. Меня покоробило. – Волгу купил...
– Волгу? Черную?
Она снова удивилась.
– Черную. Откуда ты знаешь?
Я рассказал о вчерашнем происшествии.
– Это Антон! – убежденно воскликнула Катя. – Ему убить человека ничего не стоит… Значит, тем более нам надо поскорее уехать!
– Катя, заявление в милицию на него думаешь писать?
– Да ты что, Олег! Если он догадается, что я его заложила, мне точно не жить! А он догадается! Из зоны достанет. Я ж говорю: у него криминальные дружки.
– Очень его боишься, Катя?
– Очень. Когда он рядом, нет у меня ни воли, ни гордости. Все исполняю, что скажет. Об одном лишь думаю – как бы его не рассердить.
– Бил он тебя?
– Нет. Ни разу не ударил. Не обозвал ни разу. Он предпочитает изощренно унижать. Лучше бы уж он бил!
– Воспитывали бы его, уважая в нем чувство собственного достоинства – и он бы людей уважал, – продолжал я развивать свою мысль.
Она немного помолчала.
– Последнее время я за свою жизнь бояться стала. Разлюбил он меня. – Горечь вдруг прозвучала в ее тоне. Нет такой женщины, которой все равно, любит мужчина ее или нет. И не важно, как она сама к нему относиться: с любовью, равнодушием, презрением, ненавистью. – Иногда случайно глазами с ним встречусь, когда он не ждет, и вижу угрозу и злобу. Он
сразу смягчить выражение пытается, а уже поздно.
– А раньше любил?
– Да, по-своему… Теперь я ему не нужна. Только мешаю. Он любовницу завел, я это чувствую. Уезжать стал куда-то. Дня на два. Говорит, в Токмак, предков навестить. А он их не любит. За то, что в узде его держали, наказывали, помыкали. Он же самолюбивый.
– Низкорослые мужчины все самолюбивые.
– Почти никогда к ним не ездил, а тут вдруг сыновья любовь проснулась! С братьями у него натянутые отношения. Завидуют они теперь ему. С сектой своей он порвал. Не в Токмак он ездит. По телефону стал подолгу разговаривать. Ворковать, вернее. Бывает, когда его нет, звонят, я трубку снимаю – молчание, потом гудки… И знаешь, он видит, что я ревную, и словно наслаждается.
Слово «ревную» неприятно поразило меня. Я сам почувствовал ревность.
– Катя, это все уже в прошлом, – напомнил я. – А ты его действительно ревновала?
Она смутилась, стала как будто оправдываться:
– Ну, он же все-таки мой муж… Был.
– Значит, он лишь доволен будет, что ты от него ушла.
– Не скажи. Слишком много я знаю!
– Катюша, я тебя в обиду не дам!
Она нежно взглянула на меня. Нежно и плотоядно улыбнулась. Спросила вдруг:
– Ты меня любишь?
– Да! – ответил я с жаром. – Всегда любил.
Да, я продолжал ее любить. Только теперь любовь была смешана с жалостью. А такая
любовь – самая сильная.
– А я это знала! И я тебя полюблю, Олег. – Она положила ладонь, сухую и горячую, на мою руку. – Я всегда знаю, кого могу полюбить, а кого – нет. Ты мне сразу понравился. – Она усмехнулась. – Любишь, а Лису выбрал?
– Знала бы ты, Катя, сколько раз я себя за это проклинал!.. Обидеть ее побоялся…
– Я так и подумала.
Она потянулась ко мне. Мы поцеловались. Я вскочил, обнял ее.
– Свет выключи… – прошептала она.
Я выключил. Комната погрузилась в полумрак. Повернулся к ней. Катя раздевалась…
…Разбудил меня голос Кати:
– Олег, попить принеси.
Душа ликовала. Только вот Катин голос звучал странно: просительно, слабо, беспомощно, жалко. Мы лежали на кровати. Я включил настольную ламу. Часы показывали половину четвертого. Вставая, нечаянно зацепил одеяло и стянул его с Кати. Я посмотрел на нее, на ее худосочное обнаженное тело. И опешил. Ее руки были исколоты! Она поспешно натянула на себя одеяло.
Я принес воды. Она с жадностью выпила полкружки. Тихо сказала:
– Олег, я тебя полюбила.
Я наклонился, поцеловал ее. Лег рядом. Спросил:
– Катя, ты колешься?
– Это Антон меня на иглу посадил… Хотел еще сильнее к себе привязать, наверно…
Чтоб я еще больше от него зависела… – Чувствовалось, что она подавлена,
встревожена. – Чтоб умоляла его дозу мне вколоть… И ведь умоляла!.. А он захочет – вколет, захочет –
нет… – Катя замолчала.
Я тоже долго молчал. Наконец, спросил:
– А что он колол?
– Мурцовку.
– Мурцовку?
– Да. На основе чикинды… Его научили. Дружки его. В подвале целая химлаборатория… Там он и мумие готовит. Туда не пускает, запирает всегда…
– Сам он колется?
– Очень редко… Контролирует себя… Курить и пить стал, всегда хотелось, говорит. А от мурцовки удерживается… Но ты не бойся, Олег… Я все, завязываю… – Она
помолчала. – К утру отход начнется…
– Отход? – с тревогой переспросил я. – Это как?
– Это когда к мурцовке уже не тянет… И жажда проходит… Спать только хочется все время… Мурцовка свой цикл имеет… Два дня приподнятое настроение… Энергия… Только надо колоться каждые четыре часа… Потом выход из этого состояния… Поганое в это время самочувствие, угнетенное… Тревожное… Сейчас у меня началось… Часа четыре длится… А потом – отход. У меня он долго тянется, десять дней … Потому что недавно начала… Чем дольше человек колется, тем отходы короче, а выходы длиннее…После отхода опять мурцовки хочется… Но я – все... – Катя говорила, глядя в потолок. – Если не бросить, может и крыша поехать… У Антона такие друзья есть, видела… При передозировке… можно и вообще… загнуться…
Катя стала засыпать.
28 января
Проснулся я рано утром. С трудом разбудил Катю.
Мы стали собираться в дорогу. Катя была вялая, сонная. Как тогда в троллейбусе. Часто зевала.
И вдруг я вспомнил!
– Катюша, мы сегодня не сможем поехать. Поедем завтра.
– Как завтра, любимый? – испуганно пролепетала Катя. – Почему?
Я вспомнил, что сегодня приезжает хозяин. Представил себе: он приезжает, а меня нет. День нет. Два, три… Хозяин, конечно, решает, что я сбежал, чтобы не платить. Что я бесчестный человек. Мне стало не по себе. Не мог я допустить, чтобы кто-то, хоть на минуту, посчитал меня бесчестным человеком. Не мог ни за что на свете!
Я постарался объяснить.
Она сидела на кровати и смотрела на меня недоуменным, непонимающим взглядом. Как тогда в Иссык-Су, когда я остался с Алисой. Я ходил по комнате взад и вперед.
– А Антон? – тихо и беспомощно произнесла она.
– Он же на два дня уехал, Катюша.
– Скорее всего… Ну а вдруг раньше вернется?.. Приедет, а меня нет… – лепетала Катя. – Догадается, что я к тебе сбежала…. Нагрянет сюда с дружками со своими и поубивает
и тебя, и меня...
– Если и нагрянут, что же, я не смогу нас защитить?
– Ты этих отморозков не знаешь… А на каком автобусе – или поезде – хозяин приедет?
– У него своя машина.
– Олег, можно ведь что-нибудь придумать… Записку оставь…
– Записке хозяин не поверит.
– Тогда деньги оставь, а в записке напиши, где…
– А если кто-нибудь залезет? Через этот забор перелезть можно.
– Можно?
– Хозяин говорил, что дом не раз обворовывали. И недавно попытка была. Я – свидетель… Катя, сделаем так: ты снимешь номер в гостинице… Или будешь ждать меня на вокзале.
– Ну что ты, Олег!.. – Она вяло всплеснула руками. – Теперь мы не должны расставаться... Ни на минуту… – Она протянула руки ко мне. Я подошел, погладил ее по голове. – И ты думаешь, мне легче будет, если я жива останусь, а тебя здесь убьют?..
– Будем надеяться на лучшее, Катюша… Может, хозяин прямо сейчас приедет.
Она вздохнула.
– Уважаю… тебя… за твою… за твою щепетильность… Тогда я снова спать лягу…
Заснула она сразу.
Хозяина все нет. Сел писать записки. Да, много трудностей нас ждет. Но я верю, что все наладится. Верю, что у нас с Катей начинается новая, счастливая жизнь!
Удачи тебе и Здоровья. Виктор.