послужили костюм и пальто. Так что, несмотря на ссадины, меня совсем не почли за пьянчужку, уткнувшегося в сугроб, и не прогнали за ненадобностью, как какого-то безродного бомжа. И за день, что я провёл в клетке, обвинения в мой адрес выросли как снежный ком. Теперь меня подозревали не только в попытке вскрыть чужой автомобиль и не только в его угоне, но каким-то образом выяснилось и про липовый паспорт. Единственное, что не удавалось выяснить, так это кто я такой. Но в этом и я уже был не помощник, потому что помнил лишь имя, указанное в паспорте. Так и очутился в следственном изоляторе.
Камера, куда меня поместили сначала, оказалась буквально набита людьми. Некуда было присесть. И нестерпимо долго не отпускало ощущение, что нечем дышать. Воздух был спёртый и прокуренный. Всюду царил тяжелый запах. И было жарко и дымно, как в бане. В первый день меня не только не трогали, но, казалось, почти что и не замечали. Приходилось самому с кем-то заговаривать, чтобы обрести возможность не то что поспать, а хотя бы ненадолго где-нибудь прилечь. Спали по очереди, но и уснуть не всегда удавалось.
На следующий день ко мне пристали из-за одежды. Парень показался знакомым. Позднее выяснилось, что он вор-карманник. Он не отставал от меня несколько часов, сначала то и дело заговаривая со мной. То он приставал с одним и тем же вопросом, откуда он может меня знать, то как будто в чём-то желал уличить. Потом всё предлагал с ним подраться – так, для потехи. В результате принялся во всеуслышание обвинять меня то в трусости, то ещё в чём-то, чего я не сразу смог уразуметь. Когда же понял, к чему он подводит, то перестал отвечать ему вежливо, после чего он перед всеми заявил, что я отнёсся к нему неуважительно. Я чувствовал, что за нами наблюдали сокамерники. И догадывался, что всё из-за моей одежды. Впрочем – не только, потому что разворачивавшаяся сцена уже многих заинтересовала. Но всё-таки главное – одежда. В общем, мне было всё равно, в какой оставаться одежде. Но я сознавал, что если позволю отобрать у себя одежду, то мне не только не станет там легче, но, наоборот, проблем лишь прибавится. А мне и так было тяжело из-за невыносимого воздуха и постоянно преследовавшего тошнотворного запаха. В конце концов парень не утерпел и первым кинулся на меня. Ему удалось раза три меня больно ударить. Но после того как мне удалось, увернувшись, ударить его, ему на помощь выскочил ещё участник. Тогда-то я и оказался вынужденным сопротивляться по мере своих сил. В результате, когда я уже не смог устоять на ногах, на меня накинулось сразу несколько человек. И я бы, конечно, сдался – ведь раньше, почитай, и не дрался по-настоящему. И сжался б в комок, и, конечно, меня бы попинали, но, раздев, может быть, на какое-то время оставили в покое. Но случилось так, что я стал задыхаться и в какую-то секунду, решив, что она последняя в моей жизни, смог одновременно вспомнить о трёх эпизодах из прошлого. Однажды я утонул, но спасся, когда вдруг принялся решительно размахивать руками и ногами. Это помогло выплыть наружу. Другой эпизод оказался похожим на то, что происходило в камере. Как-то в детстве на меня навалилась группа заигравшихся пацанов, и я начал задыхаться. Тогда неожиданно для себя я напрягся и, громко закричав, руками и ногами расшвырял ребят по сторонам. Меня после этого происшествия долго обзывали психом. И ещё об одном случае из детства я вспомнил в эту опасную минуту. Как-то на зимней прогулке ребята замуровали меня в импровизированном танке, сооружённом из теннисного стола и со всех сторон, кроме лаза, залепленном большими комьями из снега и льда. Задыхаясь, я закричал и сумел ногами пробить лаз с другой стороны. Видимо, всё, что случилось со мной тогда, произошло непредвиденно и инстинктивно. И вот, в этот самый момент, когда я снова стал задыхаться, я словно взбесился и, очень громко заорав, сумел высвободить ноги и руки и со всей мочи стал лупить ими по всему, что попадалось. Человека два сразу же отлетели в стороны. И я, машинально вскочив на ноги и продолжая истошно орать, принялся метаться и изо всех сил размахивать руками и ногами, нанося отчаянные удары. Наверное, я был в исступлённом состоянии, потому что осознанно помню лишь момент, когда через распахнувшуюся дверь в камеру проник свежий воздух. Я инстинктивно метнулся в сторону двери и, едва не сбив с ног надзирателя, выбежал в коридор, вероятно, для того, чтобы отдышаться, и долго не мог отдышаться, валяясь и катаясь по полу. После инцидента меня заперли в карцере, и лишь позднее я узнал, что покалечил несколько сокамерников.
***
В карцере было спокойно. Сняв пальто и подстелив под себя, улёгся прямо на полу и беспрепятственно проспал до тех пор, пока за мной не пришли. Во сне много раз слышал одно и то же: «Раб Божий Стефан, раб Божий Стефан, раб Божий Стефан». А проснувшись, был полон сил и решимости, потому что вдруг почувствовал, что должен сделать что-то правильное.
Потом меня проводили в просторную камеру, в которой находилось человек пять, не более. Среди прочих был и тот пристававший ко мне парень, вид которого мне показался напуганным. Меня позвали и подвели к одной из шконок. На кровати сидел верзила, в руках он держал банковскую карту.
– Знаешь, что это? – спросил меня верзила.
– Где-то видел, – ответил я, – но где, не помню.
Отвечая на вопрос, я действительно не мог вспомнить, где видел эту карту, но в уме отчётливо мелькали цифры. Они так настырно просились наружу, что я еле сдержался, чтобы не выкрикнуть. И всё думал, что это ещё не то, ради чего я сюда пришёл.
– Не, Стёпа – точно он! Отвечаю! – встрял в разговор знакомый парень.
– Не помнишь, говоришь? – обратился Стёпа ко мне.
– Не помню, – улыбнулся я. – Но, кажется, знаю, что тебе нужно.
– Что? – по-бычьи уставился на меня Стёпа.
Я огляделся по сторонам и отошёл к столу.
– Стоять! – заорал на меня мужик с загипсованной ногой и побитым лицом.
Не обращая внимания на окрик, я быстро схватил карандаш, валявшийся на газете, оторвал от газеты клочок, написал на нём цифры и, вернувшись на прежнее место, протянул бумажку Стёпе. Стёпа прочёл и заинтересованно посмотрел на меня.
– Точно? – спросил.
– Всё, что помню, – ответил я.
– Что ж, псих, живи, – произнёс Стёпа, поднимаясь со шконки, – не такой уж ты и дурак, как тебя рисуют.
Оттолкнув злосчастного парня, Стёпа направился к умывальнику. А мне указали моё место.
Лёжа на шконке, я ждал своего часа. Не знал, что именно, но чувствовал, что случится скоро.
Всё произошло ночью. Сначала было тихо, и все спали. Задремал и я. Внезапно на меня навалился человек и крепко вцепился в горло. Пока один душил, второй держал ноги. Прежде чем увидеть того, кто душил, я узнал его по запаху. Ещё днём обратил внимание на смрадный дух, исходивший от мужика в гипсе. Не знаю, как это вышло, но мне удалось соскользнуть с кровати, и в следующую секунду над нападавшим навис уже я и принялся безостановочно бить его по больной ноге. Мужик орал и матерился, а я методично продолжал бить со всей мочи, пока не растрепался гипс. Вторым из нападавших был тот самый парень-вор. Теперь он обессиленно стоял и ошарашенно взирал на приобретшее столь неожиданный поворот происшествие. Я же, оторвав кусок гипса, стал засовывать его в рот своей жертве, отчего края рта разорвало, и оттуда хлынула кровь. Мужик уже только хрипел и с ужасом смотрел на меня вытаращенными глазами. Наверное, я не осознавал, что происходило со мной, но, безжалостно совершая эти действия, не чувствовал и ненависти. Единственное, что сознательно ощущал, так это приятно разливавшееся по телу удовлетворение, какое бывает, когда уверен, что делаешь то, что должно.
Не помню, что происходило потом, но, придя в себя, я оставался ещё в камере и сидел на полу, прижавшись спиной к окровавленной кровати. Надо мной присел Стёпа. Остальные притаились на своих местах.
– Да, псих, – задумчиво произнес Стёпа, – удивляюсь всё больше и больше.
Помолчав, продолжил:
– С тобой не соскучишься. Такого концерта я ещё не видал.
Я молчал, у меня болела голова, и меня подташнивало.
Как бы извиняясь, что пришлось меня «вырубить», Стёпа обмолвился, что с Бешеным всё в порядке, что он в больничке, что голоса ему никто не давал, но что он больной на всю голову и что от задуманного не отступится.
– Хм, – усмехнулся Стёпа. – Бешеный сломал бешеного. Не боись! Я сказал, что он со шконки упал. Хм! И зачем это он с больной ногой полез на верхние нары?!. Чудак человек!
Стёпа засмеялся.
– Потреплют тебя, готовься! Но ты, конечно, справишься. Ну, бывай, псих! Почитай, доброе дело сделал. Многие за Бешеного тебе здесь спасибо скажут.
А утром надзиратели устроили мне экзекуцию. Заставив раздеться, провели перед всеми. Затем, избив дубинками, облили водой и нагим заперли в карцере. Когда били, кричал от боли. Смеялись и били, пока не примолк. Потом потихоньку ревел и стонал. В карцере хотел лечь, но не позволили, пригрозив дубинкой. И очень долго стоял и мёрз, изнывая от болей и усталости. Лишь после того как начало сильно знобить и я в изнеможении рухнул на пол, я перестал обращать внимание на дальнейшие действия надзирателей и мне, наконец, вернули одежду. Смог ли одеться, не помню. Помню, как лежал на койке: полные ненависти глаза Бешеного, Стёпа, обрывки фраз:
– Шмотки… Бешеному за ущерб… Они того не стоят… Куртка…
Собственные путающиеся мысли:
"Куртка знакомая… На ком же я мог её видеть?.. Вечер… Гоголь… Кафе… Телефон… "
Снова слова Стёпы:
– Переводят тебя… Подальше от греха… Следственный эксперимент… Кореша... Помогут.
Снова открыв глаза, почувствовал, что боль стала приятной. Главное, она не мешала теперь думать. Я поднялся и сел на кровати. На мне чья-то куртка. Сунув руку в карман, нащупал что-то – салфетка. Спросил:
– Откуда эта салфетка?
– Из ресторана, откуда же ещё? – ответили мне.
– А где цифры?
Мне не ответили. Долго думал. Даже когда кричали и требовали встать, я думал о цифрах. Когда не вставал, меня сбрасывали на пол и пинали. И, корчась от боли, катался по полу и думал о цифрах. Когда же вставал, всё равно кричали и снова били. Но, загибаясь от боли, я думал о цифрах, и в конце концов боль стала приятной и уже помогала думать. Иногда, отвлекаясь от мыслей, принимался искать салфетку и спрашивал, куда она могла пропасть, но все отмахивались, пока не подошел кто-то и сказал, что салфетку выкинули. Я перестал думать о цифрах и уже просто лежал или сидел и просто думал.
Подошёл человек и спросил, узнаю ли я его. Сказал ему первое, что пришло на ум.
– Что?! Откуда ты знаешь?! – заорал и схватил меня за грудки.
– Мама, не хочу! Мама, не хочу! Мама, мама, не хочу, не хочу! – закричал я.
Он отпустил и, отпрянув, сел на лавку.
– Вспомнил! – заорал я и вскочил с кровати. – Тебя мама привела! Мама привела! Ты – раб Божий Стефан!.. Раб Божий Стефан! Раб Божий Стефан! Раб Божий...
– За-мол-чи-и-и! – раб Божий Стефан вскочил с лавки, и приятная боль повергла меня в тишину.
***
Я стоял рядом с мамой. И всё хотел спросить. Но не осмелился и выбежал на улицу.
Увидев качели, стал кататься. Но просто так кататься было неинтересно. Тогда я подбегал к ним снова и снова, пока не придумал, как
