Маленький ребёнок смотрит по телевизору “Сказку о царе Салтане” и вдруг спрашивает:
— А кто такой Емудя?
— ?????????????????
— “Князь Гвидон шлет ему-де свой поклон”
Анекдот
“Сказку о царе Салтане” А.С. Пушкин сочинил на основе записанной им народной сказки (М.А. Цявловский, Л.Б. Модзалевский, Т.Г. Зенгер - ред. “Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты”, с. 405-407, М.-Л., 1938). Но при этом, он создал оригинальное произведение, вложив в него свой творческий замысел. И не всегда поэт раскрывал замысел полностью, порой ограничиваясь лишь намёками. Поначалу всё вроде бы ясно: царь выбрал себе в жёны одну из трёх сестёр, а двух других девиц тоже поселил во дворце в качестве ткачихи и поварихи. Девицы настолько возненавидели свою удачливую сестру, что готовы были её погубить. И вдруг появляется ещё один персонаж, до того неизвестный:
“А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести ее хотят”
(Цит. по “Сказка о царе Салтане” // А.С. Пушкин “Сочинения в трех томах”, т. I, с. 606-629, М., 1985)
Бабариху Пушкин не придумал, это известный персонаж народных сказок: “Бабариха шуточ. баба, женка, женщина; баба-бабариха, в сказк.” (В.И. Даль “Словарь живого великорусского языка”, т. I, с. 33, М., 1955). Упоминается она и в одной из былин:
“Добро ты, баба,
Баба-бабариха”
(“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, №59, с. 203, М., 1977)
В общем, понятно, что именем стала переделка слова “баба”, но вот какое отношение имеет Бабариха к царю Салтану? В народной сказке вредоносным персонажем стала мачеха царя (М.А. Цявловский, Л.Б. Модзалевский, Т.Г. Зенгер - ред. “Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты”, с. 405-407, М.-Л., 1938), но у Пушкина баба Бабариха названа сватьей. Сватья – это мать одного из супругов по отношению к родителям другого супруга: “Сват м. сватья ж. родители молодых и их родственники друг друга взаимно зовут сватами, сватьями” (В.И. Даль “Словарь живого великорусского языка”, т. IV, с. 145, М., 1956). И если для царя Салтана баба Бабариха считалась сватьей, то это означает, что царь уже был женат первым браком и у него имелся сын, женой которого и стала дочь Бабарихи. Почему сын? Да если бы у царя родилась дочь, то она, выйдя замуж, должна была уехать от отца к новым родственникам. Бабариха же поселилась в царском дворце вместе с дочерью и зятем. К тому же, из трёх девиц Салтан выбрал себе в жёны ту, которая обещала родить ему сына. Такой выбор как раз и объясняется тем, что царь недавно потерял сына и мечтал о наследнике.
А где царь мог потерять своего сына, понятно из лаконичного сообщения: “В те поры война была”. Стало быть, царевич возглавлял войско и сложил голову в одном из сражений. Ничего не говорится о начале войны, она уже длилась во время рассказа о трёх девицах. Кстати, не упоминаются в сказке родители девиц. Если мать ещё могла заниматься исключительно домашними делами, то без участия отца, будь он жив, свадьба не состоялась бы. Значит отца у девиц совершенно точно не было. Скорее всего, погиб на войне.
Баба Бабариха породнилась с царём, а в его отсутствие помыкала боярами, как хотела, словно второе лицо в государстве. Совершенно очевидно, что она происходила из знатного (даже очень знатного) боярского рода. Её место было у самого трона (премьер-министр), такая политическая карьера обеспечивалась тем, что Бабариха возглавляла правящую боярскую партию. А ткачиху с поварихой она приблизила к себе, потому как родственницы. Родство устанавливается в рассказе о том, как в образе шмеля Гвидон ужалил Бабариху:
“Но жалеет он очей
Старой бабушки своей”
Для Гвидона Бабариха – родная бабушка, а ткачиха с поварихой приходились ему тётками, значит и они состояли в родстве с Бабарихой. Но матерью трёх девиц царская фаворитка быть никак не могла, иначе автоматически стала бы Салтану тёщей. А вот если она, в свою очередь, была тёткой трёх девиц (и, соответственно, сестрой их матери), то для Гвидона она становилась родной бабушкой, а для Салтана оставалась сватьей.
То есть, все три девицы тоже происходили из очень знатного боярского рода. Пряли под окном они для развлечения (телевизоров тогда не было), но не столько работали, сколько непринуждённо болтали. А болтали они о том, какими царицами могли бы стать. Так что, знали бойкие девицы, что одной из них суждено выйти замуж за царя. И царь выбирал себе жену из этой тройки, хотя желающих занять опустевшее место царицы нашлось бы множество. Но царь должен руководствоваться интересами государства, а эти интересы оставляли для него очень узкий круг возможных невест. Всего-то три соискательницы. Не иначе, как Бабариха подсуетилась. Чтобы остаться у власти, ей требовалось сделать царицей свою родственницу, и Бабариха использовала всё своё влияние, чтобы боярская Дума приняла соответствующее решение. Родственница, да к тому же сирота, должна была стать послушной игрушкой в руках опытной интриганки.
И две другие сестры получили придворные должности. Не могли боярские дочери стать обычной ткачихой и обычной поварихой, никак не могли. Не по чину им это. Царь из их разговора понял, в каких направлениях девицы могут проявить свои организаторские способности, и в результате одна стала министром лёгкой промышленности, а другая – министром промышленности пищевой. Вознаграждение более, чем достойное. А завидовали они своей сестре и злились на неё из-за поражения в конкурсе невест, победителем которого каждая видела непременно себя. И никак не могли обычная ткачиха и обычная повариха сидеть у царского трона и давать царю советы. Впрочем, и министры тоже не имели на это права. Бабариха помогла двум сёстрам возвыситься, чтобы обрести союзниц для плетения интриг против молодой царицы. Не угодила царица Бабарихе тем, что, по её мнению, совершила ужасное преступление:
“А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла”
Такое раннее рождение наследника спутало Бабарихе все карты, тем более что и ребёнок-то рос “не по дням, а по часам”. Аномально быстрый рост одного из персонажей создавал серьёзные проблемы для его конкурентов. Например, в хурритской мифологии быстрый рост каменного Улликуме привёл в ужас всех богов (Е.М. Мелетинский, ред. “Мифологический словарь”, с. 502, М., 1991). Невозможно проследить генетическую связь хурритского предания и русских сказок, но сам этот мотив для фольклора необходим – он позволяет максимально ускорить повествование. Бабариха испугалась, что на царского наследника вскоре может сделать ставку конкурирующая боярская партия, поэтому опасность срочно требовалось устранить. Условия для этого оказались подходящие: неожиданно царю пришлось отправляться на войну. Должно быть, обстановка сложилась крайне тяжёлая и, чтобы её выправить, царь Салтан был вынужден самолично возглавить войска. Вполне возможно, что врагам специально подыграли сторонники Бабарихи, чтобы выманить царя из столицы. Короткая фраза показывает, что одолеть врагов для Салтана было очень даже непросто:
“Между тем, как он далёко
Бьется долго и жестоко”
На войну Салтан взял с собой всех друзей и помощников, тем проще было Бабарихе и двум её сообщницам провернуть задуманную аферу. Поставить под свой контроль почту, дворцовую стражу, сочинить сценарий политического спектакля. Есть такой род людей, готовых интриговать постоянно, не считаясь с интересами страны, готовых загубить массу народа ради призрачной цели, такие люди не остановятся, пока их самих однажды не покусает некий северный пушной зверёк. Приговор был жестоким:
“И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян –
Так велел-де царь Салтан”
Подобный сюжет был известен многим народам: греческого Персея вместе с его матерью заточили в ящик и бросили в море (Е.М. Мелетинский, ред. “Мифологический словарь”, с. 437, М., 1991); аккадского царя Саргона (XXIV в. до н. э.) во младенчестве будто бы положили в корзину и бросили в Ефрат (там же, с. 483); в библейской мифологии так же поступили с Моисеем, только его бросили в Нил (там же, с. 372); а Ромула и Рема – в Тибр (там же, с. 469). По-видимому, в основе этих сказаний лежит образ погребальной ладьи, который постепенно забылся, и остался популярный фольклорный сюжет.
За время короткого путешествия царевич окончательно вырос и стал взрослым. А бочку волна выбросила на пустынный остров – вероятность такого исхода слишком мала, чтобы посчитать её случайностью. На острове царевича ожидало новое приключение. Он наскоро смастерил себе лук и вот какая тут пикантная подробность:
“Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый”
Без раздумий царевич жертвует нательным крестом ради ужина. Кем бы ни был царевич, но только не ревностным христианином. Его вообще не интересовала христианская вера, потому он и начал водить дружбу с языческими персонажами. А пока царевич отправился “у моря искать дичины” и там увидел, как на белую лебедь нападает коршун. Словно специально подгадали к появлению зрителя. Причём, лебедь оказалась девицей, а коршун – чародеем. Схватка с необыкновенной птицей составляла сюжет, кочующий по всевозможным мифам. К сказочному эпизоду ближе всего шумерский вариант мифа: огромная птица Анзуд в виде орла с львиной головой похитила у спящего бога Энлиля знаки царской власти, сын Энлиля Нинурта пускал в неё стрелы, но только с третьей попытки вынудил птицу вернуть похищенное (А.И. Немировский “Мифы древности. Ближний Восток”, с. 46, М., 2001). Но вот сказочный коршун оказался каким-то слабеньким чародеем, которого легко удалось подстрелить самодельной стрелой из самодельного лука.
Странно и то, что чародей напал на лебедь в море, где ей обеспечивали защиту тридцать три морских витязя. Да они этого чародея мигом бы нашинковали. С.В. Жарникова, ориентируясь на число тридцать три, сопоставила сказочных богатырей с индийскими богами, которых в общей сложности насчитывалось тоже тридцать три: по одиннадцать на земле, в воздухе и в водах (С.В. Жарникова “След ведической Руси”, с. 62, М., 2016), она ссылалась на индийскую мифологию: “Сюда, о Насатьи, с трижды одиннадцатью (“Ригведа”, Мандалы I-IV, с. 45, М., 1989). Но это же стандартная численность воинских отрядов на Руси (А.А. Гиппиус “Вожжей оленьих 28…” // “Живая старина”, 1997, №3, с. 21-23). Пушкин мог воспользоваться историческими свидетельствами, сообщавшими о людях, живущих в море. Наиболее раннее из них “О человецех, незнаемых в Восточней стране” (XV в.): “В той же стране иная самоедь, такова же, линная словет. Лете месяц живут в мори, а на сусе не живут того ради, занеже тело на них трескается. И они тот месяц в воде лежат, а на берег не смеют вылести” (А.И. Плигузов “Текст-кентавр о сибирских самоедах”, с. 85-86,
