протестовать и возмущаться, мол какого, спрашивается, Черномор с ним как с необразованным обращается? Поскольку, де, он в университории учение принял, физический труд для него – сплошное противопоказание и вред для организма. В ответ Черномор лишь смеялся и давал ему всё новые и новые задания, одно другого неприличнее, не по статусу. А вы что подумали?
Так пришлось Ивану навести порядок в саду Черномора. Не сказать чтобы сад был уж очень большим, но запущен был дальше некуда. Ивану пришлось собрать всю опавшую листву, ветки там всякие, снести всё это в одну кучу и сжечь.
Приходилось терпеть, никуда не денешься, и жаловаться Черномору и себе на судьбу свою хоть и учёную, но несчастную. Но зато, когда все задания Черномора были выполнены, выглядел Иван прямо как на картинке – весь молодой, симпатичный и премудрый, хоть сейчас в князья–бояре определяй. Отёки от сна долгого и следы от подушек сошли, а бока теперь если и болели, то не от дивана, а от трудов, здоровью помогающих.
После, по мнению Ивана, всех этих некультурных издевательств, Черномор позвал его к себе и объяснил, что тому надо будет делать по возвращении домой. Не знаю, что он там ему говорил! Пытался было подслушать, но сами понимаете, волшебство и всё такое – защита от посторонних ушей надёжная.
– А это, – Черномор вытащил откуда–то из–за спины и положил перед Иваном обыкновенную тарелку и яблоко. – чтобы со мной разговаривать о том, что сделал рассказывать, советы мои выслушивать и всё такое. Куда руки тянешь?!
– Ай! Ты что дерёшься–то?! – Иван потянулся было за тарелкой с яблоком, но получил от Черномора по рукам.
– Объясняю. Эта штука называется Ябтар.
– Чего, чего?
– Ябтар говорю, яблочко по тарелочке. Надо тебе со мной связаться, кладёшь яблоко на тарелку, оно по ней кататься начинает и в тарелке этой моё изображение появляется, ну и голос соответственно. Короче, поговорить можно будет. Понял?
– Да что ж я, дурнее паровоза что ли? – обиделся Иван.
– Это ещё что за паровоз такой? – переспросил Черномор, видать не знал что это такое.
– Это механизация такая, – довольный, что показал свою учёность и премудрость принялся объяснять Иван. – вся из железа сделанная. Она из железа, и ездит по железу, людей возит ну и грузы разные. Там где я учился такого добра навалом. Учёные и образованные люди придумали, не то что наша голытьба и темнота кромешная. А ты что, не слышал ничего про эту механизацию? – сволочь Иван, причём язвительная сволочь.
– Слышал, не слышал… Не твоё дело! – было видно, Черномор про паровоз этот ничего не знал, но вида старался не показать, волшебник всё–таки. – У нас, у волшебников, не очень–то по другим землям пошляешься, там свои волшебники имеются. А про паровоз этот, слышал конечно. Ладно, не отвлекай.
Значит так, будешь со мной каждый день разговаривать, отчитываться. Каждый день, потому что премудрый весь, дальше некуда, из–за премудрости своей этой можешь так напортачить, что потом я исправлять замучаюсь. Оно мне надо?
– Не надо, конечно. – согласился Иван. – Да не переживай ты так. Ничего я не напортачу, не придурок какой–нибудь там, всё–таки университорий за плечами имеется.
– Вот этого–то я больше всего и опасаюсь. – вздохнул Черномор. – Значит так! С тарелочкой с этой и с яблочком поосторожнее обращайся. Как самого себя храни! Тарелочка то небьющаяся, а вот за яблочко опасаюсь я. Смотри, не вздумай сожрать, а то я тебя знаю!
– Да ты что! – Иван аж подскочил, до такой степени его обидели слова Черномора. – Чтобы я да благодетеля ослушался?!
– Ладно, хорош врать–то. – отмахнулся Черномор, но словом «благодетель» остался доволен, даже улыбнулся. – Дома наврёшься, там тебе только этим и придётся заниматься.
– Не беспокойся, Черномор, не привыкать. Эта премудрость мне хорошо знакомая.
– Ну а раз знакомая, значит отправляйся–ка ты домой, прямо сейчас. Да, чуть не забыл, вернёшься ты в то же самое место и в то же самое время, ну как будто вообще никуда не исчезал. Это значит, пропажи твоей никто не заметит, ну а сам языком насчёт того, что у меня гостил, не мели, а то сам понимаешь…
– Не изволь беспокоиться. – Иван подскочил и встал по стойке смирно. – Всё будет исполнено в лучшем виде! Доволен останешься, ну и я тоже.
– Хм, знамо дело…
– Черномор, а как же с Русланом–то, с ним что делать? – хоть и было это обговорено и договорено, но Руслан этот Ивану покоя не давал.
Ничего не поделаешь, тот хоть и дурак, зато богатырь, а Иван, хоть и не дурак, премудрый весь, дальше некуда, но не богатырь. Вот душа и не на месте.
– Говорил же тебе, не беспокойся. Руслана я беру на себя. Я его к Бабе–Яге перенаправлю, она с ним быстро разберётся. Ладно, хватит лясы точить, ступай домой. – Черномор взмахнул рукой и Иван, вместе с яблочком и тарелочкой, а больше при нём ничего и не было, исчез, растворился в воздухе.
***
Как нитка тянется, да наматывается, так и разговор. Вся разница лишь в том, что если нитка остаётся, то слова исчезают неизвестно куда. Опять же, из пряжи можно варежки связать, например, рукам тепло и сердцу приятно. А что можно связать из слов? Бывает, что можно, а бывает что и нет. Это смотря какие слова и по какому поводу сказаны, и как.
Старуха поначалу хотела Царицу в слушательницы определить да рассказать ей о своём житье–бытье, выговориться, но, как–то само–собой всё получилось, по–другому.
Оно чудно конечно, но если немного подумать, так и получается. Человеку ведь на что способность говорить дадена? Правильно, чтобы о себе рассказать, чтобы люди знали, кто он такой есть и какая от него всем польза. Ну и, желательно конечно, чтобы восхищались, но можно и попроще – одобряли то, о чём он думает и что делает. Вот для этого разговоры и существуют.
Опять же, внутри каждого человека, в душе если хотите, гораздо больше находится, чем снаружи. Иными словами, ну если сравнить с мешком крупы какой–нибудь, то наговаривает он за свою жизнь примерно столько, сколь крупы потребно, чтобы кашу сварить и то на один раз. А всё остальное внутри томится и страдает. Ему, тому, что внутри, тоже наружу хочется, чтобы кашу из него сварили, вот поэтому и любит человек, да что там любит – хлебом не корми, дай о себе рассказать.
Но сами знаете, жизнь наша, как всех вместе, так и каждого по отдельности – штука несправедливая. Насчёт того, какими мы задумывались и планировались, ничего не скажу – не знаю потому что. А вот получились мы все какими–то одинаковыми.
Если по справедливости, то должны мы были получиться двух видов, так что ли: одни для того чтобы говорить, а вторые для того чтобы слушать. Если кто не согласен, я аргумент приведу. Посмотрите по сторонам, из кого род человеческий состоит? Правильно, из мужчин и женщин он состоит, или наоборот, неважно. Справедливо? Здесь конечно разные точки зрения присутствуют, но в общем и целом всех это устраивает. А насчёт поговорить, о себе рассказать, душу раскрыть – сплошные однобокость с несправедливостью. Все любят поговорить и никто, ну разве что придурки какие, никто не любит послушать. Наверное у Создателя желание на то, чтобы разделить нас на мужчин и женщин было, а на то чтобы разделить на говорящих и слушающих закончилось, а может быть это нам, сразу и авансом, наказание такое определил, правда неизвестно за что.
Кто–то возразит и правильно сделает, мол, хорош ерунду городить, давно всем известно: женщина создана для того, чтобы говорить, ну а мужчина для того чтобы её слушать, это ему наказание такое определено. Оно верно и спорить всё равно, что самому себя дураком называть. Когда мужчина и женщина разговаривают – всё понятно, кому что делать, а когда два мужчины разговаривают или две женщины, тогда как, а? Насчёт мужиков ладно, они сами меж собой разберутся, а вот что делать с женщинами, вернее, что женщинам делать, когда они меж собой разговаривают?
Обидно конечно, но никуда не денешься, женщины нас, мужиков, и здесь по всем статьям обошли. Повторюсь, ну да ладно. Когда мужчина и женщина меж собой разговаривают, там всё понятно, там мужикам терпеть надо и желательно во всём с ней соглашаться. Единственная радость, после того как выслушал и согласился можно и нужно всё сделать по–своему, всё равно недовольная будет. Но это ладно. Оно само вырвалось, потому что несправедливо это всё, а значит обидно.
А вот когда две женщины меж собой разговаривают, тогда не ленись, подглядывай, любуйся, умиляйся. Они как–то умудрились сделать так, что когда разговаривают, то говорит одна, долго говорит, а вторая слушает и тоже долго. Как это у них получается, не то что науке, вообще никому неизвестно. Да и вообще, женщины, они странные какие–то, не такие как все.
***
– Царь сначала было зачастил в палаты Матрёнины, – продолжала Царица. – а потом интерес к ним вдруг, раз, и потерял.
– С чего бы это? – удивилась Старуха.
– А кто его знает? Не была я в палатах этих. Что там происходило и что происходит сейчас, сказать не могу, сама понимаешь. Но ничего хорошего там не происходило, это точно. Бояре, те кто по–новой жениться согласились, стали все какие–то уж очень всем довольные и почему–то на тех, кто заново жениться не захотел, очень злые.
Скандалы в думе боярской начались, большие скандалы. А тут и Матрёна, говорила уже тебе, царю нашёптывает, мол, те, которые за старых жён держатся – чуть ли не первые враги царю Салтану и царству его изменники.
А царю что, ему наследник нужен, вот он и слушался Матрёну. А та и рада стараться. Выжила она тех бояр из думы, а на их место других определила. Царь же после этого как–то ко всему равнодушным стал: целый день или на охоте, или рыбу ловит, а по вечерам по дворцу всё ходил, в каждую комнатку заглядывал. Вот так и жили…
– А ты что?
– А что я?! Как жила при дворце, так и продолжала жить. Батюшку моего из думы боярской тоже согнали, не захотел он жену менять, хоть и была она такой что хуже не придумаешь, не захотел воспользоваться случаем. Но меня никто не тронул, да и что трогать, если меня не видно и не слышно?
И вот однажды, вечером было дело, сидим мы троём, пряжку прядём, вот как сейчас и о своём, о девичьем, разговариваем. Хоть житьё в царском дворце и сытное, и привольное, а всё равно не то.
– Чего ж не то?! – удивилась Старуха. – Какого рожна вам ещё надо?
– Замуж надо, вот чего. Годы подошли такие, требуют своего, мол, хватит в девках–то сидеть, пора косу девичью под кокошник прятать, пора детей рожать. Хоть и боязно, но хочется, аж трясёт всю как хочется.
– А что женихи, неужели нету? Или девки те всех женихов к себе переманили?
– Нет. Которых с собой Матрёна привезла, они только на бояр и заглядывались, на тех кто постарше. А на молодёжь они внимания вообще не обращали.
– Ну и что же тогда? Мешал–то кто?
– Выходит, что сама себе и мешала. О других, таких как я, кто тоже во дворце царском жил, не скажу, пусть сами за себя говорят. А вот о себе скажу: женихов вокруг много, да так много что выбрать кого–то одного – не выбирается. Так чтобы влюбилась без оглядки, такого не было, а выбирать с расчётом, сама понимаешь, кажется что следующий будет лучше, чем предыдущий, вот и ждёшь неизвестно кого и чего. Вот и дождалась…
Сидели мы, значит, в тот вечер, пряжу пряли и о своём, о
