Необразованный валенок

Шимка держала в руках шприц, наполненный тремя кубиками лекарства, но вместо того, чтобы сделать укол, почему-то задумалась.
- Ну, что ты стоишь? – нетерпеливо раздалось с дивана, - коли давай уже, не тяни резину!
Шимка вздрогнула, как если бы слова застали её врасплох и, подойдя к лежащему на старом, скрипучем диване свёкру, начала протирать место  укола ваткой, смоченной в салициловом спирте.
- Не больно? – легонечко шлёпнув по мягкому месту, нагнулась она к  Ивану Егоровичу, потому что знала, что укол диклофенака весьма  чувствителен.
- О чём ты? – свёкор, которого никак не отпускала подагра, скривил рот и нетерпеливо замотал головой, - вводи давай быстрей.
Можно было, конечно, поддаться на уговоры и сделать укол быстрее, но Шимка продолжала нажимать на пластиковый поршень шприца так же медленно, как  начала.  С  другой стороны это  было даже лучше: медленное введение лекарства  было не таким болезненным.
- Ну, вот и всё, -  Шимка аккуратно приложила ватный тампончик к месту укола. И снова спросила: «Не больно?»
- Эх, Катюша, - проговорил Иван Егорович,  -  обращаясь к Шимке, - да если бы все медсёстры в больницах  так делали уколы, как ты…
- Если бы все медсёстры так делали, - отозвалась Шимка, аккуратно складывая в полиэтиленовый пакет использованный шприц и обломки пустой ампулы, - тогда бы рабочий день у них длился не восемь часов, а все двадцать четыре.
И она пошла в туалет, чтобы выбросить  мусор.

Давно уже забылось, кто её так прозвал ещё в первом классе, сократив фамилию и имя Шиманова Катя до более короткого – Шимка. Новое имя настолько быстро приклеилось к девчонке, что вскоре уже казалось, что её всю жизнь именно так и звали.
Студент машиностроительного техникума, с которым Катя познакомилась, заканчивая школу, позднее стал её  мужем. Узнав, как к девушке обращаются одноклассники, он влюбился одновременно и в неё, и в столь необычное имя.
- Тебя так зовут интересно, - с первой встречи заявил Толик, - имя у тебя и какое-то мягкое, и в то же время забавное и озорное. Ты не будешь возражать, если я тоже буду звать тебя так?»  Катя не возражала. Ей, по сути, было всё равно, потому что имя и фамилия, «слитые в один флакон», как она сама, смеясь, повторяла, уже сопровождали её бóльшую часть жизни. Единственное, о чём она предупредила парня, было то, что Шимка – это совсем не имя. Но теперь уже было всё равно Толику.
Позднее, в замужестве,  фамилия Шиманова поменялась на Ивченко, но все настолько привыкли звать Катю по-старому, что никто не задумывался, что в её, комбинированном с лёгкой руки одноклассников, имени главенствовала девичья фамилия.
Нет, по всем документам она уже год была Екатериной Ивченко, а вот Шимка… Шимка осталась.

Надежды на то, что после укола Иван Егорович заснёт, как это частенько бывало, в этот раз не оправдались. Он долго лежал с открытыми глазами, подперев кулаком подбородок.
- Эх, - прокряхтел он с дивана и перевернулся на бок, - знал ли я, Катюша, что вот такой развалиной стану?
В отличие от  остальных, разменявший  седьмой десяток, свёкор не признавал никаких, как он сам не раз с усмешкой говаривал, «кличек и прозвищ», поэтому он называл сноху так, как это было записано в свидетельстве о рождении, паспорте и прочих официальных документах. 
Шимка, услышав эти слова, уже открыла рот, чтобы возразить, что никакой  «развалиной» Иван Егорович, по её мнению, не был, но заговорить он ей не дал.
- А знаешь, - задумчиво протянул он, и при этом стало понятно, что боль стала потихоньку отпускать осунувшегося после бессонной ночи пожилого мужчину, - я ведь тоже когда-то был молодым. И по хозяйству помогал,  и в армии служил. И эти ноги знаешь, как легко и бодро по плацу маршировали? – и он, скосил глаза вниз, будто сетовал на то, что лёгкость и бодрость куда-то исчезли.
Шимка сделала вторую попытку вставить слово, но у неё опять ничего не получилось.
- А из армии я пришёл, - продолжал Иван Егорович, - и так мне на гармошке захотелось выучиться играть -  ты даже не представляешь. Ужас, как захотелось. Да…- и он вздохнул, вспоминая ушедшую молодость.
- Почему же ужас? – удивилась Шимка, пожав плечами, - это совершенно нормальное желание для молодого парня. Взял бы да выучился, раз так захотел.
- Ага, захотел! – передразнил Иван Егорович, - ты, Катюша, забыла, какой год на дворе был?
- Ну… - глубокомысленно протянула Шимка, подняв глаза к потолку, - какой-нибудь тысяча девятьсот лохматый.
- Не тысяча девятьсот лохматый, а одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый, - строго проговорил свёкор и сразу же прибавил:
- Откуда в нашей местности было гармошке взяться, когда всё, что было можно, люди в войну продали?
- Так война закончилась в сорок пятом, - недоуменно воззрилась на Ивана Егоровича Шимка, - неужели за десять лет никто не мог гармошку купить?
- Как же! – в голосе Ивана Егоровича послышалась усмешка, - только люди после войны стали приходить в себя - так сразу за гармошками и побежали! Да ты что такое говоришь, Катя! А то проблем больше не было, кроме как той, что гармошку где-то искать.
Шимка, которая поняла, что произнесла что-то неподходящее, замолчала. Зато Иван Егорович разговорился.
- На гармошке я так играть и не выучился, а вот на завод меня учеником сварщика всё-таки взяли, - улыбнулся он былым воспоминаниям. – А это, знаешь, как интересно было? Я и про гармошку вскорости забыл.
- А учиться? – спросила Шимка, - разве можно было вот так прийти и устроиться на завод работать? Надо было хоть какое-то училище закончить.
- Какое ещё там училище… - досадливо поморщился  Иван Егорович, - взяли просто так. Рук-то мужских после войны в стране ещё долго не хватало. Было у меня пять классов образования – и это я ещё грамотным считался. У других в нашем посёлке и пяти классов не было, - с какой-то едва уловимой гордостью произнёс он.
Шимка посмотрела в окно. Небо сделалось совсем серым, и на окне появились капельки мелкого дождя. Она перевела взгляд на Ивана Егоровича. Тот лежал на диване с какой-то блаженной улыбкой и куда он смотрел в тот момент – понять было невозможно. Такой задумчиво-отсутствующий взгляд человека, который о чём-то задумался и ничего не видит и не слышит...

Глядя на него,  Шимка не заметила, как её саму закрутили и завертели воспоминания. 
Недели через две или три после знакомства, сейчас она уже этого точно не помнила, Толик пригласил её к себе домой, но ввиду того, что у него никогда раньше не было девушки, он не знал, как её развлечь. Поэтому парень, ни до чего так и  не додумавшись,  то и дело предлагал ей чаю. Пока его возлюбленная пила чай, Толик то и дело посматривал на неё со стороны и, чувствуя, как сердце его потихонечку охватывает что-то очень приятное,  любовался тёмными волосами и проступившим после горячего чая на щеках румянцем. Но в особенное восхищение приводил его аккуратный, словно вылепленный лучшим скульптором, носик…
Когда была выпита третья чашка, и живот настойчиво стал напоминать о том, что людям положено не только заливать в организм жидкость, но так же  периодически от неё освобождаться, гостья отлучилась в туалет.
Когда она вернулась в комнату, Толик, понимая, что чаепитие на сегодняшний день окончено, достал с полки альбом с фотографиями.
Они уселись на диван поближе друг к другу, и Толик открыл первую страницу.
- Ой!  - засмеялась Шимка, увидев забавного малыша в ползунках и распашонке, - это ты?
- Я… -  смутился Толик, - ну, тут я совсем маленький, месяца два мне, наверное.
- Надо же, - изумилась Шимка, - два месяца, а уже заметно, что это ты. Показали бы мне эту фотографию, я бы сразу определила, кто на ней снят.
- Правда, что ли? – не поверил Толик, переворачивая страницу, - неужто я за семнадцать лет ничуть не изменился?  И он улыбнулся.
Но следующее фото заставило студента покраснеть, потому что родители, видимо желая запечатлеть чуть ли ни каждый момент дорогого чада, сфотографировали его в ванной, что называется, «в чём мать родила».
- Ну, - заторопился Толик, - давай перелистывай уже. И он поспешно закрыл свою фотографию ладонью.
- Да ладно тебе, - и Шимка поправила ему загнувшийся воротник на рубашке, - нашёл, чего стесняться, - ты же здесь совсем маленький.
- Перелистывай, правда, - продолжал краснеть Толик.
В этот момент раздался входной звонок.
Толик забыл про альбом и побежал открывать. Через минуту он уже затаскивал в квартиру большой мешок с яблоками. При этом Шимка обратила внимание на то, как он ловко пристроил серо-коричневый мешок в угол. А ещё бросились ей в глаза руки Толика – сильные и жилистые, и она внутренне даже спросила сама себя, как это раньше ей не приходила в голову мысль о том, что с виду неприметный студент, оказывается, был самым настоящим силачом.
- Здравствуйте! - раздался у входной двери приятный баритон, и в следующий момент Шимка увидела его обладателя.
- Это мой папа, - заторопился Толик, - вот, знакомьтесь.
- А Вы, стало быть, Катя, - и бархатный баритон вновь заполнил всю прихожую. Шимке на момент показалось, что  небольшое пространство  моментально окрасилось в красивый вишнёвый цвет, потому что никакой другой оттенок этому голосу не подходил.
- Да, - не смутившись, ответила девушка, подавая руку отцу Толика. В тот день её тонкая изящная рука словно утонула в широкой ладони Ивана Егоровича.
Каким он тогда был…  Красивым, ухоженным. Даже не верилось, что с тех пор прошло всего пять лет.
Резко сдал Иван Егорович полтора года назад, когда не стало жены. И не болел ничем, вернее, никогда ни на что не жаловался – и вот надо же! Сердце, головные боли, желчный пузырь, который срочно пришлось удалять из-за того, что ему вздумалось внезапно воспалиться. А, потом ещё и подагра прибавилась. Постоянные волнения, стресс, а затем наступившая за ними депрессия медленно, но верно делали своё дело.

Первое время после похорон Галины Сергеевны Иван Егорович всё на кладбище пропадал. Уходил с утра, возвращался вечером, иногда не совсем трезвый, но всегда с опухшими глазами.
- Уйду я скоро, - неожиданно заявил он Толику за завтраком, - не могу без твоей мамы на свете больше жить. Не могу… И он, трясущимися руками вытащив из кармана носовой платок, начал сморкаться.
Но серьёзный и возмужавший Толик, который к тому времени успел отслужить в армии, поддерживать отца в его слёзных беседах не стал.
- Ты вот что, бать, - нахмурившись, сказал он Ивану Егоровичу, у которого предательская слеза скатилась прямо в стакан с чаем, - давай заканчивай слёзы тут проливать. Похоронить тебя – это дело не хитрое. Только давай договоримся, что перед тем, как ты в своё дальнее путешествие отправишься, ты дашь мне сделать ещё одно дело.
- Маме, наверное, памятник гранитный поставишь, да? – с надеждой посмотрел на сына Иван Егорович.
- Памятник – это само собой разумеющееся, - не терпящим возражения тоном ответил Толик, но сейчас я не об этом.
- А о чём тогда? – уныло спросил Иван Егорович, словно кроме установки памятника дел у двух мужчин больше не было.
- Жениться я хочу, - серьёзно сказал Толик, - на Шимке, то есть на Кате жениться. Так что это ты того… правда, давай прекращай уже.  А то я скоро включу душ – и оттуда вместо воды мне целая ванна из солёных слёз нальётся.
- Ну, что ж, жениться – так жениться,