- И все=таки я возьму эту полуметровую высоту! Да, пока недосягаемая. Но я ее досягну, - сказал Ленька. - Или пусть я не ношу славную фамилию Трахтергенц! - И его, недавно приобретенные по случаю близорукости, отчаянно заблестели.
- В этом мире возможно все, - заметил Ганнибал Ильич. - Кроме невозможного. Ты говоришь о невозможном. - Он вздохнул. - По Сеньке и шапка.
- Я не понимаю, при чем здесь какой-то Сенька с его дурацкой шапкой! - воскликнул Ленька.
Ганнибал Ильич опять вздохнул и сказал:
- Даже твоему папе, а он в твоем возрасте был гораздо здоровее тебя, так вот, даже ему эта высота не покорилась.
- А какая ему покорилась?
- Вот ты у него и спроси. По-моему сантиметров тридцать-сорок.
Как потом рассказывал Ленька, его папу неприятно поразили слова Ганнибала Ильича, и он сказал, что брал такие высоты, что никогда и не снились физруку. А прыгал он, аж на два метра!
- Я никогда не вижу снов, - ответил на эти слова Ганнибал Ильич. - А вот что приснилось твоему папе, якобы он птицей на два метра взлетает, то это все фантазии, или плод расстроенного воображения. Рожденный ползать... Нет, это надо же! Барон Мюнхаузен, и тот такого бы не выдумал. Даже мне, - и то не удавалось прыгнуть выше трех метров.
Услышав это, Ленькин папа чрезвычайно расстроился и велел передать через сына, что допрыгнул до поста заведующего бюро технической эстетики, а он, Ганнибал Ильич, только до учителя физкультуры.
Узнав об этом, Ганнибал Ильич сильно нахмурился и сказал Леньке, чтобы он передал своему отцу, что он очень удручен его словами, и если получит еще одну такую весточку, то тот точно допрыгается. Правда, он не уточнил - до чего.
Ответа не последовало. Наверное, Ленькин отец усиленно тренировался, чтобы совершить новый прыжок.
А Нина Федоровна нас очень рассмешила. Сказала, что придумала скороговорку: МАМА МЫЛА МЫЛОМ ШУРУ. И как мы не пытались ее выговорить, ничего у нас не получалось.
Потом она сказала, что придумала еще одну: ЮРИСКОНСУЛЬТ ЛЬЮИС СИНКЛЕР. Но это уже совсем для нас непонятное. Мы ее даже выговаривать не пытались.
Тогда учительница оставила скороговорки и сказала:
- Вот были у вас каникулы, целых три месяца. Наверное, вы прочитали много книг...
Мы тут же поспешили заверить ее в обратном. Когда уж тут читать на каникулах! Совершенно нет времени. Да и пролетели эти три месяца незаметно.
- Но что-то вы все-таки читали? - спросила она, внезапно погрустнев.
Что-то мы читали.
- Ну и какая из книг вам больше всего понравилась? Давайте, не стесняйтесь, поделитесь со мной и с товарищами.
С товарищами мне делиться не хотелось, да особенно и нечем было. Поэтому я промолчал. Похоже, товарищи испытывали такие же чувства. Тогда слово взяла Наташка Клещева.
- Пожалуй, ни одна книга не произвела на меня столь сильное впечатление, как Хаврошечка. Это можно сравнить с ударом молнии, - она чуть не испепелила меня. Мое воображение поразило образ главной героини. И еще - какие яркие выпуклые характеры! А как развивается сюжет! Нет, безусловно, Крошечка-Хаврошечка!
- Я согласна с Наташей, - сказала Алла Колисниченко. - Крошечка меня потрясла, взволновала до глубины души и показала пример! По накалу страстей ей нет равных. И образ рябой коровки - это нечто! А Хаврошечка лучится неброской и потаенной красотой. Сияет, можно сказать.
- А можно и не сказать, - заметил Славка.
- Дурак! - Алка была категорична.
- Можно мне? - подняла руку Юлька Мамолова.
- Можно, - без энтузиазма разрешила учительница.
- Удивительная книга! Захватывает с первой строчки и не отпускает до последней.
- Ты о какой книге говоришь? - спросила Нина Федоровна.
- О Хаврошечке, конечно, о какой же еще! - удивилась Юлька. - Так вот, ты хочешь ее оставить, а она не отпускает, хочешь ее отбросить, опять не отпускает. Так и начинаешь читать по новой.
- Верно, хочется читать и перечитывать, - поддержала ее Лидка Федоткина. - Крошечка - моя настольная и путеводная книжка!
- Даже путеводная? - скривилась учительница. - Я понимаю, сказка хорошая и о вкусах не спорят. Прекрасно, что вы так любите наш фольклор. Но нельзя же по жизни руководствоваться Хаврошечкой... Есть много других замечательных...
- Нет, нет, и еще раз нет! - с жаром воскликнула Светка Панина. - Как вспомнишь богатого, кудрявого, сильного молодца... Так сердце и начинает стучать, - и она с презрением посмотрела на мальчишек.
- А как же Иван-дурак! - заволновались мы, намереваясь вступить в дискуссия с девчонками.
- Да, - сказал Сережка. - Простой человек из народа поднялся над обстоятельствами, и в силу отпущенных ему дарований...
- Дурак, он и есть дурак, хоть из народа, хоть еще откуда, - отрезала Мамолова.
- А что, Хаврошечка умнее Ивана! - возмутились мы.
- Умнее, еще как умнее, - явно пренебрежительно сказала Цветочкина.
- Конечно, он умнее тебя, ни никак не Ивана!
- Что?!.. Но это уже слишком! - задохнулась от негодования Ленка, привстала с парты, напряглась, и уже готовилась разразиться ответным грозным обвинением, но шум в классе заглушил ее.
Обстановка накалялась. И мнения разделились. Мальчишки были за Ивана. Девчонки стояли горой за Хаврошечку.
Пришлось вмешаться Нине Федоровне.
- Все! Закончили дискуссию. Ничья.
Но мужская половина класса на ничью была не согласна. Также как и девчонки. И еще долго глухой ропот негодования волной пробегал по классу, вызывая недовольство учительницы, и заставляя ее на время прерывать урок и хмурить брови. Правда, к концу урока она немного оттаяла и даже поинтересовалась - какие песни теперь слушает молодежь, что нам невероятно польстило.
- Ну. ну, Юля, что ты из платья выскакиваешь, давай говори!
- Мне очень нравится песня: "Ах, Черное ты море, ах, черный мерседес!" - затренькала Мамолова.
- Фу! - поморщилась учительница, поправляя плотно сидящие на носу очки в металлической оправе. - Это пошлятина... Я надеялась...
- Я! Я - воплощение вашей надежды, Нина Федоровна! - закричала Борисова.
- Песня без слов, - пробормотал Толик Каребин.
- Нет, напротив, много, очень много слов, - возразила Майка. - Это ария Лизы из "Пиковой дамы". - И она запела: "Прости небесное созданье, что я нарушил твой покой, прости..."
- Прости, Майя, но петь не надо, - твердо сказала учительница. - Это не музыкальный театр, а школа.
Мы с облегчением вздохнули. Слушать, как поет Борисова - это испытание не для слабаков.
- А мне нравятся песенки сладкого Линкорова, - сладко сказала Людка Свиридова.
- А мне эта... Ну, про это... Да как же ее!
- Про кого? Про любовь?
- Да про какую любовь! Что-то из рекламы...
- А мне про черный пистолет нравится!
- Да... сумрачно сказала учительница. И спустя некоторое время опять повторила: - Да... Ужас... Знаете, если бы у нас существовал музей восковых фигур, то ваш класс занял бы одну из самых почетных экспозиций. В жанре ужасов, конечно... Смотрю я на вас и дивлюсь... Кстати, Витя, сейчас дивлюсь на тебя. Почему у тебя шишка на лбу? Неужели подрался с кем? Да и не только у тебя... У других тоже вижу.
- Это все хулиганы, - вздохнул Меднис.
- Им надо предложить заниматься в кружке юных авиамоделистов, - сказал Ленька. - Тогда свою энергию они будут направлять на создание моделей, а не нас.
- Нет, этим ребятам нужно что-то посерьезней, - не согласился Витька.
- Например?
- Думаю, их устроила бы школа юных ассасинов или кружок юных киллеров... Что без разницы.
- Может, предложить им в баню сходить. Нахлестаются там вениками, вот пар и выйдет.
- Весь не выйдет, - мрачно изрек Сестренкин. - И на нас останется. Вениками теми будут нас стегать, да мочалками драться. А это больно.
- Да, развелось этих хулиганов, как грибов после дождя, - вздохнул Ленька. - Говорят, новый появился - Казбичем кличут. Не удивлюсь, если сейчас он стоит около школы и нас дожидается.
Нина Федоровна бросилась к окну. И правда стоит, сигаретку смолит, пиво попивает.
- Сейчас же Ганнибала Ильича пошлю! - воскликнула она. - Ах, забыла, он же в тяжкой болезни сегодня... Тогда завуча!
И когда Нина Федоровна выбежала из класса, мы жадно прильнули к окнам. Похоже, разговор завуча с Казбичем получился непростым. Скоро, Юлий Цезаревич, краснея лицом, размахивая руками и бубня что-то себе под нос, вернулся в школу.
После появился охранник, и Казбич, отбросив окурок, нехотя, но с достоинством удалился. Но, удаляясь, обернулся и погрозил кому-то кулаком. Надеюсь не нам, а завучу или охраннику.
- Гаже хулиганов только комсомольцы были, так говорит мой папа, - поведал нам Сашка Прохоров. - Напьются в бане или в подворотне пива с портвейном - и ну давай, пионеров гонять, да еще ругаются при этом. Правда, потом папа сам комсомольцем стал.
- И тоже пионеров гонял?
- Не без этого. Это вроде как пропуска было. Надавал пионеру по шее - добро пожаловать в комсомол.
- Ребята, послушайте, ну не все же такие были, - вмешалась в разговор Нина Федоровна. - Я вот лично знала двух комсомольский вожаков. - Тут она слегка смутилась. - Один - милый и славный, Митя Спиридон... В Америку после уехал... А второй, славный и милый, Саша Бах... Тот в Израиль укатил... И ведь ни гу-гу, негодяи! Хоть бы один о себе дать знал. Пригласил бы на вторую родину... Я бы съездила...
- Хорошо, что хоть двух насчитали. Могло быть и не одного...
- Нет, нет, было много хорошего! Бывало, попудришься слегка, губки подкрасишь...
- Слегка?
- Ну, конечно. Бровки пинцетом пощиплешь.
- Тоже слегка?
- Только слегка! Потом причешешься, красоту, одним словом, наведешь. Губки бантиком сложишь, перед зеркалом повертишься...
- А бантиком-то зачем?
- Так говорю же - для красоты.
- А-а...
- Ну вот, с туалетом закончишь, начистишь комсомольский значок до блеска ослепительного, так чтобы глазам больно стало, нацепишь его на платьице, и идешь гордо, вместе с юным отрядом впереди. Прохожие рты разевают. А значок блестит - сил нет! А на значке том - Лукич. Ой, я хотела сказать - Ильич! Такой молодой! А мы, значит, впереди, типов антиобщественных выглядываем. А как выглядим, то быстро его и повяжем - и прямой дорогой его в кутузку, то есть в милицию, перевоспитывать.
- Перевоспитывались?
- А как же! Ну, а потом напишешь отчет о проделанной работе, дашь тычка дружеского нарушителю, а то и подзатыльник влепишь, если сильно не в настроении, или оттого, что нецензурные выражения употреблял, касательно моей внешности. Да, начистишь...
- Физю?
- Фи! Как ты выражаешься, Баларев! А еще космонавт будущий...
- А что, космонавтам выражаться нельзя?
- Оставим это. Я имела в виду значок... Начистишь его до небывалого блеска, чтобы глаза слепил, пришпилишь его на платьице красивое - синее у меня было... в горох. Да... И вперед! Вместе с юным отрядом. А прохожие смотрят, дивятся...
- А какие именно выражения употребляли антиобщественные элементы? - спросил Витька Меднис.
- Некрасивые. А какие - не скажу.
- Мы хотим знать, - настаивал Меднис. - Как учительница, вы должны нас просветить.
- Ничего я
