встать грудью за униженных и обездоленных, что готовы бороться за правду, не думая о своём комфорте, а подчас рискуя жизнью. И я тянулась к ним всей душой.
С Заирой мы тоже оказались незнакомы. В этой реальности тихая музейная сотрудница, она и понятия не имела, кто такая Нина Берестова. Впрочем, теперь уже Ёлкина – когда я выходила за Витю, взяла фамилию мужа. Нам пришлось заново подружиться друг с другом. Правда, когда я по-старинке называла её отважной дочерью Кавказа, она несколько удивлялась, ибо в тех реалиях, в которых мы оказались, ей как-то не доводилось проявлять особой отваги. Но я-то знала, какова она в иной ситуации.
Впрочем, ни Заире, ни кому другому я не рассказывала о том, что реальность была изменена. Лишь с Магомедом, которого я порой, забывшись, называла просто по имени, я могла поговорить об этом. Ведь мы единственные на Земле знали о том, что существовала и другая реальность – та, где каждый вынужден был выбирать между страхом и совестью, между справедливым протестом и конформизмом.
Да, изменённая реальность определённо была лучше. Я с трудом привыкала к тому, что получаю в два раза больше, чем прежде, что пенсия моих родителей позволяет им каждый год ездить в Испанию, что наша полиция всегда готова защитить наши законные права, а суды – по справедливости наказать тех, кто нарушают оные, вне зависимости от материального положения, родства, национальности, веры и политических убеждений, что президент и Госдума сменяемы и поэтому вынуждены считаться с мнением народа. Конечно, сказать, что всё гладко, и все всем довольны, я бы не смогла, однако похоже, никому, кроме нас с Магомедом, не приходило в голову, что за высказывание недовольства можно схлопотать штраф, арест или тюремный срок. Если что, высказывают ещё как. Что коррупция пропала совсем, тоже не посмела бы утверждать. Есть такие, которые воруют. Однако тихо и понемногу. Потому что если попадутся – им сильно несдобровать.
Да, я получила то, о чём мечтала. Однако для этой реальности, для живущих в ней людей я была несколько странной. В эпоху паутовского мракобесия я считалась белой вороной за то, что отказывалась считать Паутова нацлидером, без которого России бы вовсе не существовало, и за откровенную симпатию к оппозиции. Сейчас же людям непонятны были критерии, по которым я определяла, хороший человек или плохой. Как-то пришёл к нам в кондитерскую тот самый чинуша, который в той реальности убил моего отца и оставил нас с матерью без сафоновской квартиры. Здесь он тоже был чиновником, однако, не чувствуя вседозволенности, держал себя в рамках и вообще вёл себя как приличный человек. Самым неприятным было то, что я ему приглянулась, и он пришёл в кондитерскую с цветами, намекая на то, что у него есть два билета в кино. Меня охватило такое бешенство, что я едва сдержалась оттого, чтобы кинуть эти цветы ему в лицо и послать его с билетами по известному адресу. Но здесь он мне ничего плохого не сделал, поэтому вряд ли заслужил подобное обращение. Поэтому я просто холодно сказала: нет. Он немного растерялся, спросил, есть ли у него хоть малейший шанс, что я передумаю и всё-таки соглашусь. На что я решительно ответила: нет, никаких. Алина, которая слышала весь этот разговор, недоумевала: почему я его отшила? Вроде бы мужчина приличный. Но меня не устраивало, что человек приличный при демократии. Мне нужно было, чтобы он оставался человеком при диктатуре. А при диктатуре такие люди превращаются в конченых подонков. Впрочем, превращаются ли? Просто диктатура и бесправие вкупе с агрессивной пропагандой провоцирует людей на проявление своих самых гнусных и низменных качеств. Которые в них изначально есть. Это как прорыв канализационной трубы, когда наружу выливается известно что. Но для того, чтобы это известно что вылилось, оно должно там быть изначально.
Или вот зашёл в кондитерскую скандальный тип, которому всё не так, всё не эдак. Алина едва сдерживала раздражение, и только профессиональный долг заставлял её натянуто улыбаться и стараться угодить клиенту. Я же старалась угодить ему не из чувства долга, а потому что всей душой желала сделать ему приятное, вызвать его искреннюю улыбку и удовольствие. Когда он, наконец, выбрал то, что ему пришлось по нраву, и ушёл, Алина удивилась моей искренней приязни к этому типу. Я в ответ сказала, что хоть он и непростой человек, но, по всему видно, у него справедливое сердце, которому претит любая ложь, подлость и несправедливость, и за тех, кого обижают, он готов встать горой, даже если для этого придётся чем-то пожертвовать. На вопрос, знакома ли я с ним? – я ответила: да нет, просто интуиция подсказала, что он именно такой. Хотя на самом деле дело было не в интуиции. В той прошлой реальности он был известным гражданским активистом. За то, что он посмел вступиться, когда омоновец на митинге лупил дубинкой паренька, его обвинили в нападении на полицейского, посадили в тюрьму и там избили так, что сломали позвоночник. Собственно, эта травма и стала причиной его смерти. Но здесь он был жив, здоров.
Разумеется, моя «интуиция» не всегда работала. Ведь сколько незнакомых людей мне приходилось видеть, о которых я в прошлой реальности ничего не знала. Поэтому тут мне оставалось довольствоваться тем, что вижу сейчас. Однако люди, не познавшие диктатуры, не понимали, почему я, когда сужу о людях, заморачиваюсь вопросами: если бы да кабы.
Первое время я, как только слышала о том, что где-то кто-то стоит с плакатом или где-то кто-то выложил в Фейсбуке неодобрительную статью про власть, выражала надежду, что его не задержали. А люди искренне не понимали, с какой радости его задерживать? Человек просто культурно высказал своё мнение. Сейчас же, тьфу-тьфу-тьфу, не тридцать седьмой.
Однако больше всего я удивляла собственных родителей. Во-первых, разводом с Витей, которого вдруг так внезапно разлюбила. А ведь были такой прекрасной парой и жили душа в душу. Даже ребёнка планировали завести. Во-вторых, они искренне не понимали, почему я вдруг стала так привязана к отцу, словно не видела его целых сто лет, а на мать будто бы за что-то обижена. А что я могла сказать? Что в реальности, где я жила, отец трагически погиб, а мать добила меня упрёками, когда узнала о моём задержании на митинге?
Впрочем, все мои странности довольно быстро списали на посттравматический стресс. Что меня так напугало ночью в Балашихе, я так и не рассказала. Сослалась на то, что ничего не помню. Однако очередной раз удивила родных и знакомых кардинальной сменой имиджа. Никогда прежде не красившая волосы (ни в этой реальности, ни в той), я стала огненно-рыжей. Даже не потому, что захотелось поменять что-то во внешности. Просто встреча с демоном, который стоял в двух шагах от меня, не прошла бесследно для моего цвета волос – из тёмно-русого он радикально изменился до пепельно-серого. И это ещё легко отделалась – могла вообще разума лишиться.
Словом, из-за того, что я не жила в этой реальности, а помнила ту, другую, я чувствовала себя как инопланетянка, которую неизвестно каким космическим ветром занесло на Землю. Магомед, хоть и никогда не жаловался, было видно, чувствовал то же самое. Заира рассказывала, что после поездки в Москву её дядя стал каким-то странным и неразговорчивым. К некоторым своим друзьям вдруг стал значительно холоднее - я так поняла, это были те, кто после ареста племянницы повели себя не лучшим образом; а к малознакомым прежде людям, в том числе и к тем, кого прежде недолюбливал, неожиданно стал относиться чуть ли не как к братьям родным - видимо, именно они в трудное время подали ему руки. Я понимала, что ему так же нелегко, как и мне. Помнится, один из президентов Чили как-то сказал такую фразу: история принадлежит нам. Кто это был, и при каких обстоятельствах он это сказал, не помню, но если бы он, как мы с Магомедом, взял на себя вольность изменить прошлое, уверена, он бы добавил: и за эту принадлежность нам приходится расплачиваться. Ведь наш народ не отвоёвывал свободу, не винтился по автозакам, не сидел по тюрьмам за свои убеждения, не заполнял собой площади, рискуя испробовать на вкус омоновские дубинки. Мы двое принесли свободу на блюдечке, помешав Паутову стать президентом. И помним не ту реальность, которая стала, а ту, какой она была до изменения. Потому мы для этого самого народа какие-то странные, какие-то не от мира сего. Да, реальность стала такой, какой мы хотели её видеть, но мы не помнили самих себя, живших в этой реальности.
Мы общались с Магомедом по Фейсбуку и таким образом как-то компенсировали свою отчуждённость. Но неожиданно Магомед куда-то пропал – перестал отвечать на мои сообщения и вообще появляться в соцсетях. И оказалось, не только из виртуального пространства – Заира была очень обеспокоена внезапным исчезновением своего дяди. Пыталась связаться с ним по телефону – номер не отвечал. Обзвонила всех знакомых, но никто ничего не мог сказать. Расстроенная, она сетовала на то, что, видимо, такое случилось из-за того, что накануне дядя Магомед потерял оберег. «Была у него такая берёзовая ветка, которую он всё время с собой носил. Говорил, от всякой нечисти и от проклятий защищает. Боюсь, вдруг с ним теперь что-то плохое случилось».
Потерял ветку. Я вдруг вспомнила легенду про сестру Алексея Прокофьева, которая после потери оберега также куда-то исчезла. И мне реально стало страшно за Рамазанова. Что случается с теми, кто теряет эту ветку? Неужели погибают? Или демон утаскивает их с собой?
Однако через несколько дней мне пришёл печальный ответ на этот вопрос. Заира написала мне о том, что дядя ей позвонил. При этом говорил такие странные вещи. Спрашивал, как ей там сидится в СИЗО, принести ли ей чего-нибудь, передавал приветы от каких-то правозащитников, говорил про какого-то адвоката. Потом связь прервалась. Заира пыталась дозвониться дяде, но трубку он так и не взял. «Дядя Магомед сошёл с ума!» - написала она с отчаянием.
Наверное, и вправду сошёл. Так и не привыкнув к новой реальности, он, очевидно, вообразил, что до сих пор находится в той, которую мы изменили. По-видимому, ветка берёзы оберегала его рассудок, который теперь помутился.
Я писала ему сообщения, надеясь, что он всё-таки прочтёт их. Но Магомед больше ни с кем не связывался. Я осталась совсем одна в этой реальности.
Вот раззява! Каким местом я, спрашивается, думала, когда оставляла свою сумочку на столике для покупок? Видимо, слишком привыкла к новой реальности, в коей уровень преступности на порядок меньше. И вот стоило на пять минут отлучиться в кофейный отдел, как её умыкнули. Ладно, кошелёк, мобильник – всё это наживное, да и карточка всё-таки осталась при мне. Но в этой сумке у меня была веточка берёзы, которую я всегда носила с собой. А теперь её украли. Что со мной будет? Неужели потеряю разум, как Магомед?
Однако это в мои планы не входило. Я решила, что в выходные непременно поеду на дачу в Суетово и, если эта берёза ещё стоит, сорву с неё ещё веточку. Поэтому на вечер пятницы я немедленно взяла билет до Сафонова.
Утром меня разбудил телефонный звонок.
- Нина, слава Богу! – услышала я встревоженный голос матери. – Ты куда пропала? Я уже третий день не могу до тебя
