Утром первую попавшуюся мысль Юрий Фёдорович Сигаев сложил вчетверо и аккуратно придавил мозгами к стенкам черепа - чтобы не смылась ненароком. Повертел головой, обстучал её ладонями со всех сторон, проверив надёжность фиксации и, на всякий случай, сверху наложил тугой бинт, а его прикрыл тюбетейкой.
Конечно, проще было записать, но тогда у мысли исчез бы полностью эмоциональный окрас и ещё что-то важное, которое обычно, пробегая токами по маршруту второй сигнальной системы терялось на кончиках пальцев. Мысль превращалась в хаотичный набор букв без мелодичности, полифонии и перманентного смысла.
Сигаев умылся, побрился, оделся, побрызгался, отдышался и спустился на улицу.
Там был июль и два соседа в нагрузку. Все трое излучали блаженные улыбки возле большого внедорожника марки «Шруслер». На белом капоте машины чем-то пунцовым было выведено послание: «Мразь! Сдохни!»
- Хочу, но не могу порадовать! Это - не моя машина, - признался соседям Юрий Фёдорович, усаживаясь в привычное гнездовье своего автомобиля, припаркованного между Пегеотом и Ренаультом: -Кстати, птицы очень боятся красного цвета и, пролетая мимо, обычно от страха гадят с аптекарской точностью на весь пролетарский багрец. Отойдите от греха подальше!
- Досада! - выплюнул один сосед по фамилии Шушкин и остатки соплей схрюкнул в себя: - Опять собачница ошиблась адресом.
А другой сосед по фамилии Гапон, более лояльный к окружающей среде, вкупе с июлем решил, что ещё не всё потеряно, что будет праздник и на их улице. Разумеется, оба трое прекрасно знали машину Сигаева, но высказать Юрию Фёдоровичу своё почтение считали делом непременным и обязательным.
Шушкин - ортодоксальный пенсионер. Первый раз он выпал из окна ещё в детстве и в течении 65 лет регулярно подтверждал свой стаж инвалидности. Этим утром он рухнул в клумбу с мальвой из любопытства и неуёмного желания немедленно прочитать, что же там, на капоте, рисовала собачница, повизгивая от творческой эйфории. У собачницы тоже была фамилия, но никто её вспомнить не мог. Все знали её, как фанатку и собирательницу бродячих собак. Их у неё в квартире содержалось штук шесть и могло быть значительно больше, если бы корейцы не приезжали раз в месяц и не покупали по сходной цене конвейерную продукцию. Только одного пса собачница не хотела продавать: то жеманилась, то в цене с корейцами не сходилась.
Пёс был сложной породы: помесь таксы со шницель-сникерсом и подпалинами от удачно пробегавшего мимо его мамы-сучки во время замеса, хомяка по кличке «Дохлик». Кличку хозяйка прикрепила за ним тоже соответствующую - Нафаня, не предполагая, что полное имя Нафанаил было у одного не очень известного архангела. Ну, Нафаня и - Нафаня. Лишь бы не Шарик, Тузик или Стёпа. Характер у пса должен был состоятся арийским, нордическим и стойким, но из-за глупой клички всё получилось наоборот. Однажды Сигаев слегка подпортил шницелю-сникерсу товарный вид, наехав колесом во дворе на его левую переднюю лапу. Сделал Юрий Фёдорович это неумышленно, извинился и даже погладил пса. Тем не менее, собачница затаила месть, хотя постоянно мстила всем автомобилистам 160 квартирного дома.
- Куда ты собрался? - поинтересовался Гапон: - Во второй половине дня нас посетит стихийное бедствие в виде грозы, дождя и града. Пей здесь, не отъезжая от причинного места.
Надо признаться, что Сигаев вообще не потреблял горячительных напитков, поскольку однажды купил японскую таблетку бражника, и теперь, что не съедал - всё шло в святое дело опьянения. Короче, повезло. Внутри Сигаева эти бражники переваривали пищу в алкоголь. Стоило Юрию Фёдоровичу что-нибудь съесть и запить газировкой, как он уже был недосягаем для хронического алкаша по показателям промиллей на один кубический литр крови.
Гапон завидовал Сигаеву лютой завистью. Предъявлял претензию, выговаривая, что все люди, как люди, заразились от своих кошек токсоплазмозом и таскаются с этой болячкой по ойкумене, один Сигаев нерадивый , - кошек не целует, из всех видов алкоголя предпочитаю дистиллят , что легко определяется по выхлопу из всех Сигаевских возможных отверстий; недрожжевой хлеб с прожаренным мясом, луком, помидорами, грибами и свежим дурианом.
«Моя машина - моя крепость».- любил нашёптывать себе Юрий Фёдорович. После всех путешествий по миру, он догадался, что лучшего наблюдательного пункта, чем машина, ему не сыскать. Из неё мир просматривался объемно, красочно и вкусно. Двор, как на ладони. Ни одна сволочь ещё не ускользала от его пытливого взора. Это у Сигаева в генах, в родимом пятне на правой ягодице и в турецком седле, полностью обезвестлённом. Его прабабка - дама элитных синих кровей с пурпурной примесью - шла однажды домой с такой же синей курицей в авоське, как сама. Присела, мучимая любопытством у забора, за которым хозяин в порыве страсти носился за всеми, впредь до последнего цыплёнка, и умерла с ехидной улыбкой на графском лице: мол, мир изменить нельзя, пока в нём превалирует животная страсть, разбавленная моральным кодексом молодых строителей коммунизма.
Гапон запил таблетку галоперидола шкаликом водки «Русь Матушка» и пошёл вразнос. Он сказал Юрию Фёдоровичу: - Жизнь - не только движение белков, но и роговиц со зрачками во всём структурированном организме глазниц. Береги организм, не перенапрягайся и чаще смотри на мир через оптический.
- Чего? - спросил Сигаев, искренне полагая, что в его жизни давно уже не осталось вещей, на которые он не смотрел бы через оптический прицел. Глупца всегда выдают его умные советы, заквашенные на чесоточном желании продемонстрировать своё превосходство в житейской мудрости. Гапон без раздачи советов никак не мог. Ещё во времена, когда родители заставляли его донашивать только третью пару сандалий из свиной кожи, он случайно и неосознанно прочитал сборник афоризмов и цитат классиков марксизма-ленинизма. Этого запаса знаний ему вполне хватило на отпущенную праведную жизнь. Больше он книжек не читал, прибавляя к своему уму твёрдое убеждение, что лишние знания - лишние хлопоты для тех, кто родился уже умным; называл гнусным словом «скорбноголовые» всю заграницу, а всех внутренних врагов - политическими проститутками, и по сей день обувал сандалии из свиной кожи на коричневые шерстяные носки, хотя хорошо помнил, что дарили ему лет девять назад носки сверкающе-белого цвета.
На всякий случай Сигаев не стал спорить с Гапоном. Последнее место работы было у Гапона в похоронном бюро, и о трупных пятнах он знал значительно больше. Утро, вместе с размазанным по небу перистым облаком, нехотя переплывало в день. Прилетали голуби, их быстро прогнали вороны, а ворон потеснили речные чайки.
За неполный час Гапон сумел убедить Шушкина в том, что словосочетание «гнойный пидор» - это не ругательство вовсе, а диагноз, потому что по результатам последней диспансеризации такое медицинское заключение терапевт вывел недрогнувшей рукой в его больничной карте и прописал ещё лекарств на три тысячи рублей. А, вот, если слова поменять местами, то выражение «пидор гнойный» вполне может соответствовать ругательству.
Речные чайки сорвались с мусорных баков и улетели. Их места тут же заняли не надолго голуби.
Вышла собачница с Нафаней и тремя неизвестными собаками. У Сигаева сразу перестало сосать под ложечкой. В двух кварталах от автостоянки корейцы в своём ресторане «Нац.Кух» включили электропечь.
Из северо-западной гнилой дыры выползла чёрная туча и, тряся безразмерным брюхом, поползла в сторону солнца. Опалённый молнией, кинулся ветер в спешке крутить и гонять по двору столбы пыли. Следом под грозовой грохот отовсюду рухнула вода и град.
- Не знаю, как у тебя, а у меня от такого пейзажа одновременно встают дыбом волосы на голове и жопе, - признался Шушкин, притираясь к пассажирскому креслу, хотя в гости Сигаев его не звал, так же, как и Гапона.
- Это острицы тебе волос шевелят, - со знанием дела диагностировал с заднего кресла Гапон и уточнил: - Острицы - маленькие, беленькие, нитевидные глисты или гельминты. Я тоже в детстве страдал. Ничем не могли вывести, даже клизмой с чесночным настоем. Пока не хлопнул полстакана водки. Пацаны во дворе подсказали. Как рукой сняло. С тех пор за шестьдесят лет - ни одного глиста. Главное, процедуру надо проводить было регулярно. С регулярной процедурой ни один глист не уживётся, даже самый хитрый и вероломный.
Сигаева сильно тряхнуло и судорогой свело конечности предположение, что он безвозвратно утерял ту единственно мудрую мысль, которую утром родил в болезненных потугах. Но нет! Мысль по-прежнему была мощно придавлена левым полушарием мозга к черепной коробке. Юрия Фёдоровича отпустило: ещё была возможность вставить её в разговоре с Шушкиным и Гапоном о чем-нибудь умном и прекрасном с культурологическим оттенком.
Между тем, туча незаметно на брюхе отползла в сторону и оттуда, продолжая в экстазе полосовать молниями и сотрясать сухим треском грома, любовалась на ею нанесённый, как вселенским катаклизмом, ущерб. Высыпались и забегали по траве жёлтыми цыпами лучи света.
Шушкин предложил съездить быстренько за грибами в татарский лес. Всё равно татары не едят грибы. Им Коран запрещает.
- Может, и не едят, - засомневался Гапон, - но по-прежнему собирают их и продают на рынке, чтобы на вырученные деньги купить себе халяльной свинины под закусь к кошерной водке.
Сигаев уведомил Шушкина, сказав: - Не подстрекай на совершение ДТП! Я уже съел батончик Сникерса и плавленный сырок «Дружба», а это, в переводе на алко-калории, - не меньше полстакана «Боярышника».
- Нет! - возразил Шушкин: - Только банка крепкого пива. Я по глазам вижу. В пьянстве я дока! Меня вокруг пальца провести не просто.
Гапону не понравилось слово «провоцировать». Он непроизвольно стянул лицо в кучку и стал похож на морщинистого новорождённого младенца без женской пышной титьки во рту. Дело в том, что четвёртой жене Гапона очень нравилось провоцировать его на всякие необдуманные поступки.
Провоцировала она с удовольствием, подкрепляя это дело богатыми фантазиями и отчаянной решимостью. Например, однажды, размазав тушь и помаду по счастливому лицу, она сообщила, что её в лифте чуть было не изнасиловал Сигаев, и сопротивление его наглому напору выглядело бессмысленным. Надо что-то делать, как-то мстить, используя овечьи ножницы или кувалду. Гапон поддался на провокацию, пообещав в безумной ярости закопать Сигаева на Северном кладбище - там директором был его старинный приятель - и поднялся к похотливому соседу. Хозяин принял гостя радушно, хотя Гапон с порога предупредил, что целью его визита является вендетта за поруганную честь гражданской четвёртой жены путём кастрации или прицельным ударом молота по мошонке - на выбор Сигаева. На что Юрий Фёдорович, кривя улыбкой и душой, сказал, что ему всё равно, поскольку, во- первых: относительно отношений с его гражданской женой, он относился к ней по-разному, потому что она была не в его вкусе, во-вторых: он, Сигаев, давно уже импотент с больными, бесчувственными руками из-за сахарного диабета. На что Гапон парировал