достоинствах.
Более не мыслящая о пересдачах и хвостах, о непонятой теории, о
неподдающихся задачах, падшей с удивлением для себя я себя все же никак не
ощущала, но с имеющимися приоткрывшимися новыми возможностями и направлением.
Также я никуда не могла деться от неугасаемого во мне чувства предназначения, и это придавало мне очень неслабые внутренние
силы, намеренность и все ту же решимость.
Университет должен был отдалиться на время, чтобы я все же
разобралась в себе, но возвращение к знаниям было неминуемым, я это точно знала
наперед, но как, с какой стороны?
Я также чувствовала иные, пока невидимые мне четко дороги,
которые должны были вместить в себя некую самоотверженность, некое новое
проявление себя, но отнюдь не знала, что все эти уготованные мне дороги шли
мимо поступков общезначимых, но неизменно направлялись на строительство самой
себя, где не было место ни моему патриотизму, ни лидерству особому, но,
напротив, продолжение все тех же испытаний, дабы привнести в меня, собственно,
элементарные знания о жизни без прикрас, как она есть, со всеми ее негативами и
позитивами и настолько, насколько я была все готова принять и пропустить через себя, свой ум и качества.
Бог просто начинал серьезно трудиться надо мной, не оставляя место для
юношеского особого разгула, дорожа каждой минутой моего пребывания на Земле,
вручая мне опыт через только боль и нескончаемый осознанный мыслительный
процесс, охватывающий все, что мне подается извне и втягивает меня в свои
материальные игры.
Я же мыслила куда проще, видя всему свои подаваемые изнутри
причины, имея основание думать, что, возможно, мне следует пойти по пути
писательства или журналистики, ибо приход музы учащался, но как бы сталкиваясь
с моей внутренней пустотой и неопытностью, как и незнанием жизни, вздыхал и
уходил до следующего раза, наказывая мне все же внутренне обогащаться, как и
скорое возвращение.
Духовные и материальные пустоты порою, казалось, зияли столь
откровенными дырами, что невозможно было это как-то игнорировать, но мыслить и
действовать в сторону отъезда из Горького, причем скорого, подальше. И таким
полем деятельности мне виделась суровая Сибирь, труд, общение с простыми
людьми, определенность в плане поступления и все же поступление в вуз, но так,
чтобы это было уже окончательно, бесповоротно, с непременной пользой для того
дела, которое я в огромной мере, но лишь
предчувствовала в себе.
Это был выход все же в люди. Но каков он был, когда и через что
– было сокрыто, но с едва уловимым пока намеком, что надо писать книги. Поэтому
все другие человеческие чувства не должны были меня остановить, диктовать мне,
но и не должны были изолировать себя от меня, ибо и этот опыт я обязана была
пропустить через себя во многих вариантах и уцелеть, ибо это тот путь, который
также подминает и останавливает. Но Волей Бога над этой пропастью я должна была
пока пролететь, нигде не задерживаясь и выполняя программу минимум, которая и
ломала мои человеческие планы вплоть до того, что вручала мне неразумность,
которая теперь гнала со столь представительного и много обещающего места,
поскольку эти вопросы решать собой не могла.
Откуда было мне знать, что по своим причинам струились в этом
направлении многие человеческие души, ведомые не только великими идеями и
целями, но и жизненной необходимостью, гонимые обстоятельствами, самыми
близкими людьми прямо и косвенно, и заполняли собой и своими судьбами уже
где-то зияющие для них пустоты, находя себя, свое дело и свою судьбу, как и
обогащаясь, как и теряя себя, но нигде не сами по себе, а по высшей на то Воле,
дабы дать им тот пласт знаний и те
качества и понимания через мытарства и поиски себя, которые, если не в этой жизни, то непременно в
следующей открывали многие врата, как материальные, так и духовные.
И никто, ныне успешный и разумный человек, не получил свой разум и успех бесплатно, но
пройдя через многие муки в этом или прошлых воплощениях, где не обязательно
было место подвигу, но порою и долгим и больным человеческим падениям,
неразумности, гонениям. Именно из сокровищницы своей и чужих человеческих судеб
и отношений и можно было черпать великим и признанным в последствии свои
гениальные высказывания, суждения и науки, кои пригождались Всевышнему, чтобы
через красоту строк, мудрость и
притягательность учить и поднимать других и вносить в других незримым и не очень
больным путем истину, которая многим стоила в одной жизни и не одной многих
страданий, их добывая.
Не много мысля в подобном направлении, я понимала лишь то, что
банальные мысли всегда шиты белыми нитками, неубедительны даже в своей
простоте, недоказуемы в своей ограниченности и не могут дать или повести. Это
не то, чтобы заявить, провозгласить, привнести новое, направить. Для этого
нужен выход в люди, выход в большую жизнь, надо уезжать, надо потрудиться, надо
вдохнуть другой воздух, увидеть другие нравы, лица, судьбы, оценить другие
ценности, все пропустить через себя. Видимо, со мной можно было изнутри об этом говорить, ибо мои качества это
допускали, не рождая во мне ни страха, ни особых сомнений по поводу
правильности такого решения.
Все чаще и настойчивей вспоминались объявления, которые на тот
период в Горьком попадались на каждом шагу, зовущие по организованному набору в другие города,
склоняющие мой взгляд именно в эту сторону, сулящие заработок, общежитие,
подъемные, саму новую жизнь, встречи, опыт. Что-то во мне отстраняло решить
вопрос через комсомольскую путевку и настойчиво звало именно сюда, в
Красноярский край, по организованному набору, и двери сюда действительно были
открыты. Это был реальный выход из моей ситуации, все мои проблемы решались
быстро, мне давалось то, что я и могла себе пожелать: кров, еда, опыт общения, удаленность от родителей и
возможность через несколько лет тем же путем, путем подготовительных курсов все
начать сначала, но более определенно и успешно.
Однако, и отъезд был вещью немного рискованной, ведущей в
неизвестность, за грани моих реальных представлений и ожиданий. И тогда мысль
начинала прокручивать другие варианты, идти как бы на попятную, пытаясь
зацепиться за Горький и уже действовать, идя не на поводу идеи, но вылетевшего
из университета нерадивого студента.
Остаться на второй год было невозможно, перевестись на вечернее
отделение – надо было где-то работать, и суть моя начинала кричать мне прямо в
ухо, что это не то, что здесь я лишь завязну и никак не наполню свой багаж тем
опытом, который мне необходим для серьезной и долгой работы писателя. Мой путь
на самом деле был путь впотьмах, где судьба четко устраняла всяких советчиков и
вела сама. Бог во мне разрешал прокручивать все варианты, но успокаивался во
мне и давал внутреннюю благость, как только я выбирала именно отъезд. Но у меня
было небольшое время, месяц, может быть, два… Нужны были хоть небольшие деньги, ибо присланные отцом сто
рублей имели свойство улетучиваться, а других доходов у меня не было. Надо было
где-нибудь подработать, чтобы поддержать себя и определиться окончательно.
Так, за неделю пройдя медосмотр, пользуясь еще горьковской
пропиской, я стала посудомойкой в небольшом стеклянном кафе в центре города,
где весь ассортимент умещался в кофе, пирожных, бутербродах, сосисках и салатах.
Рабочий день начинался в десять утра и
заканчивался в одиннадцать вечера. Здесь
также три раза кормили и при уходе распределяли всем подсобным рабочим бутылки
и оставшийся хлеб. Но это казалось мне крайне унизительным, и я отказывалась от
своих льгот в пользу других, как и не очень охотно принимала здешние кормления,
желая знать их природу и подозревая, что эта пища была ворованной. Но мне
поясняли, что это распределение пищи здесь в порядке вещей, из зарплаты не
вычитается, и что я ее честно зарабатываю уж тем, что работаю сверх нормы, как
и все. Новый немногочисленный коллектив был прост, совсем из другой оперы,
озадачен земными вопросами.
Чуть ли ни с первых дней
шеф повар, молодой высокий парень начал приударять за мной, льстя тем,
что мне подходит мой белоснежный колпак, что у меня отменная фигура, которую
непонятно как он углядел, и тем рождал
досаду у молоденькой официантки, которой
я тотчас пояснила, что у меня есть
парень и другие меня не интересуют, и вскоре подружилась с ней и начинала
как-то входить в этот коллектив почти безболезненно, но все же немногословно,
поскольку мытье посуды и фужеров, оказывается, тоже было дело отнюдь не простым,
и первое время фужеры бились один за
другим, вводя меня в тоску по поводу себя самой, столь неуспешной в столь
простом деле.
Шеф повар, однако, меня
покрывал, припрятывал осколки битой посуды, утешал и находил, что со мной интересно общаться. Не
очень-то здесь мой опыт обогатился новыми знаниями о жизни и не очень-то я
намеревалась здесь задержаться. Тем более, что работать посудомойкой, стоя на каблуках столь продолжительное время,
было не просто, да а не интересно, руки были крюки и меня часто отправляли
прибираться в зале, вытирая столы и разнося салфетки, солянки, цветы.
Здешняя уборщица мне благоволила за то, что я незарилась на
бутылки, хотя хлеб охотно предлагала, подводя под это свои существенные
причины. Но я свою цель все же достигла, получив первую зарплату, и, не
увольняясь, бросила эту работу, однако,
впоследствии воспользовавшись сан книжкой, которая мне существенно пригодилась
когда я начала оформлять документы для орг. набора. Мне оставалось выписаться
из общежития, взять справку, что я училась в университете, и уже был известен день отъезда из Горького,
были выданы билеты на поезд, указано место встречи всех отъезжающих в этом
направлении, или, короче говоря, завербованных.
Таким образом, меня уже ожидал Красноярский край, город
Черногорск, КСК, комвольно-суконный комбинат, с которым был заключен трудовой
договор на два года, мне выдавались подъемные в два приема, далее следовало
обучение текстильной выбранной профессии, общежитие, чистая теплая работа,
заработки и возможность все начать сначала, но в рабочей трудовой среде, где уж
точно внутренние и продолжительные для себя страдания я для себя не ожидала, но
раздвижение моих горизонтов.
Уже почти сидя на чемоданах, я вдруг почувствовала, что все еще
можно изменить, мучительно колебалась и решила пойти к Саше, рассчитывая не на
его обиду, но на совет, ибо все еще очень хорошо помнила его обещание прийти
мне на помощь, когда мне будет плохо или безысходно. В совете я все же очень
сильно нуждалась, желала, чтобы кто-то,
более мудрый по-взрослому, без
привязанности и диктата растолковал мне мои возможные реальные пути. Хотя…
отъезд уже был реален, здесь дверь была открыта и все остальное не отбросило ли
бы меня назад в те же страдания и размышления с тем, чтобы опять предпочесть
именно отъезд.
Но услышать совет я хотела, как и хотела посмотреть на свою
ситуацию с другой стороны, а
