может быть и принять другой выбор. Почему меня так
неудержимо влекла Сибирь? Может быть, здесь свою роль сыграли рассказы отца?
Может быть, эти суровые условия мне
казались лучшей средой развития своих
качеств и приобретения другого опыта? И все же,
набравшись мужества, уповая на ум и милосердие Саши, как и прощающую
силу любви, я подошла к его фотолаборатории и постучалась.
Уже много раз Саша,
проходя мимо, отводил от меня взгляд, уже не пытаясь ни о чем говорить, словно
вычеркнул меня из сердца раз и навсегда. Но я не молила о его любви и не
ответила бы на нее… Мое желание было скромней. Я полагала, что его чувства ко
мне перегорели, а может быть были лишь его заблуждением, не надеялась на эти
чувства, не желала его вновь завоевать,
но только услышать совет, хотела откровенный разговор, хотела именно его поддержку с тем, чтобы более к нему не
возвращаться. Я рассчитывала, что вот-вот он откроет дверь, и я увижу его
слабую улыбку, что он не должен отвергнуть мою просьбу помочь мне, хотя и самый
непредвиденный ответ я уже не могла воспринять с болью, но просто бы
отошла…
Но дверь никто не открыл. Я постучалась еще и еще. Тишина.
Судьба не давала мне никаких шансов, не давала советов, не давала переигрывать.
Были собраны все вещи, два чемодана. Вещи, которые казались мне лишним и ненужным
грузом, я поместила в меньший чемодан,
также определила в него школьный аттестат и отнесла в камеру хранения горьковского университета. Оставляя здесь
аттестат с умыслом, я давала себе на развитие никак не больше года или двух,
забирала у себя всякий шанс укорениться там, куда я ехала, ибо без аттестата я
точно не могла бы поступить учиться там,
куда ехала. Но поскольку эта цель была во мне изначально основной, я как бы
запрограммировала себя на непременное возвращение в Горький, чтобы уже отсюда
продолжить свой дальнейший марафон, который уже точно должен был быть связан
с получением высшего образования.
Я не должна была никак соблазниться вузами красноярского края,
ибо никак не могла устроить свою жизнь вдали и от своих родителей, ибо я у них
была одна, тем более не могла выйти там
замуж. Такие две установки были строго во мне произнесены, и я себе в этом
плане доверяла почти абсолютно. Также я написала прощальное письмо Федору,
сунув его в дверь, еще раз попыталась достучаться до Саши, но теперь уже в его
комнату и, увидев, что судьба не передумала и что все достаточно серьезно и необратимо, я подхватила свой
огромный, набитый всяким барахлом чемодан и поволокла его вниз по ступенькам
общежития и далее, не позволяя себе раскошелиться на такси, ибо денег было
очень и очень немного и неизвестность, где я могла рассчитывать только на
подъемные по прибытию. С девчонками я попрощалась, оставляя этот, в общем-то
неплохой мир позади.
Своим отчислением и
отъездом я выходила, вырывалась за пределы всякой родительской охраны, за
пределы охраняющих отношений интеллектуального слоя общества, где царил свой дух и порядок, и устремлялась судьбою к людям совсем другого
уровня, где в порядке вещей были мат, пьянки, разборки, где просто царили
рабочие отношения, я ехала туда, где искали свое последнее прибежище люди, битые семьей,
обществом, судьбой, где бежали от самих себя, которые отнюдь не были патриотами
и как могли латали свою судьбу.
Такой маленький, совсем крошечный опыт в Горьком у меня уже был,
едва мелькнул, когда однажды мы с Нафисой ради интереса пришли на танцы в
городской парк. Невозможно было сравнить эти танцы с танцами в студенческом
общежитии. Крики, мат, почти оголенные девицы, резкие грубые движения, свист,
прокуренный воздух, визги… под оглушающую беспорядочную музыку… Это было для меня неописуемым откровением.
За стенами университета была другая жизнь, другие понимания,
другие отношения и культура, которыми я была хранима, и выход мой во вне был выходом дикарки, был
путь сильного осуждения и противопоставления, было ярким проявлением
внутреннего невежества, которое я отмечала в себе. Я должна была войти в этот
мир умом и судьбой, чтобы оправдать его, чтобы увидеть судьбы, чтобы не
возвышать себя над ним, чтобы дать ему оценку, чтобы не проводила границу,
давая себе более выгодное положение. Необходимо было войти в другой мир, в
другие отношения и на себе проиграть не самые лучшие игры, чтобы отсюда в свое
время и черпать. Бог знал, что мне
нужней и не ставил перед Собой задачу дать мне науки в чистом виде, во имя
самой науки, но так, чтобы не потерять саму личность, как духовную душу, не
сделать ее мыслящей односторонне, но глубоко, многогранно, чтобы было на что
положить совершенные духовные знания и извлечь лучшее духовное понимание,
которое будет угодно Богу, чтобы в свое время со мной заговорить.
