31.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 15(1). ОДНОКЛАССНИКИ. И СТАРЫЕ НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ.

31.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 15(1). ОДНОКЛАССНИКИ. И СТАРЫЕ НОВЫЕ
ПРОБЛЕМЫ.

 

 

Блажен, не искушен тот, кто мыслит, что, после жизненных
перипетий наконец-то оказавшись в вожделенном затишье, благополучно миновал все
жизненные ухабы и теперь имеешь право на расслабление, ибо уже и шторма ждать
как бы неоткуда… Если уж  жизнь начала
скакать по кочкам, то скакать ей и скакать… 
Вообще, материальный мир так уж устроен, что не пропускает и секунды,
чтобы не поднапрячь, не подучить достаточно простеньким вещам, но путями уж
слишком надуманными, когда куда проще было бы показать на чужой пример и
сказать, что и так бывает. Однако… видимо так неубедительно. И то, что
кажется  логически завершившимся, позади
и теперь ничего и ни с какого бока…, то лишь оказывается только началом, а то и
серединой грядущих событий и перемен, которые в отношении тебя уже выстроены в
очередь и поджидают своего неотвратимого боевого часа.

 

 

Однако, великая Иллюзия открещивается от всего неблагоприятного
и тешит вновь великими идеями или планами, зазывая вновь в гущу событий, лаская
твое понимание смыслом, надеждой и потихонечку разъясняя тебе новую роль в
новой игре. Что поделать? У каждого человека, у каждого живого существа с
рождения есть одна проблема, причина всех его причин и следствий – это его
личное развитие. И хочет он или нет, но будет протянут судьбой в любое игольное
ушко, на самом деле его личное, порою невероятно больное и непредвиденное, что
называется на ровном месте, ибо Бог из всего и каждому делает бесконечный
учебный полигон, и если ты еще живешь, то значит успешно проходишь через все
предназначенные баталии и потихоньку укладываешь в свой багаж личный опыт,
который мудрым и непостижимым образом переплавляется в новые понимания, опыт,
суждения, в новую цепочку ошибок, без которых также не добыть конечной истины,
хотя бы относительной… Ну, а если что, все один к одному переносится в следующее
рождение, нигде не теряясь.

 

 

 

Всех и каждого и на протяжении всей жизни и жизнь за жизнью в
этом материальном мире  Бог держит в
состоянии необходимого напряжения, однако учитывая внутренние возможности, как
и внутреннее сопротивление в зависимости от природы этого сопротивления: или
наработанный нравственный духовный опыт и 
качества добродетельные, или, увы, невежество и безнравственность, стоящие
столбом и вешающие на этот внутренний столб все оправдания материальной
греховной деятельности. Так что и для меня передышка была кратковременна,
причем все-равно неся и в затишье свою азбуку нравственности.

 

Великолепно в Азербайджане лето, ибо здесь нет изнурительного
зноя, жара не несет усталость, ибо Кавказские горы обеспечивают вечное движение
прохлады большими и малыми ветрами, воздух наполняется детским многоголосьем,
не умолкающим до поздней ночи, азербайджанская музыка, удивительно народная,
чистая, безбрежная насыщает и наполняет собой весь город, все квартиры, все
души, становясь неотъемлемой частью каждого, ибо имеет свойство становиться
родной любому.

 

Базары и базарчики на каждом шагу щедро сулят и отдают почти за
бесценок великолепные дары природы, магазины ломятся от ароматных, благоухающих
свежестью лавашей, ранним утром на заветных местах на улице уже зазывают  покупать парное молоко или мацони. Огромные
продолговатые дыни и пузатые арбузы бесконечно соблазняют взгляд на каждом
углу, на всех остановках, даже на площадях города, ночуя там и встречая
рассвет, поджидая своих непременных покупателей… А что говорить об
азербайджанских национальных блюдах и сладостях, о самом прекрасном азербайджанском
языке,  о шатрах, предвещающих свадьбы, о
вечном почтении к женщине… Все летом ярко, насыщенно, оживленно, добродетельно…
Как и великолепные  почтенные развесистые
чинары, мусульманские четки достойных и почитаемых глав семей,  сами мусульманки, или увешанные золотом, или
взбивающие шерсть, или моющие посуду тут же, у подъездов песком или землей;  а что может быть хлебосольнее  азербайджанских семей или щедрее, что может
быть трогательнее или сильнее, чем гордость мужчин за рождение сыновей, что
может быть заманчивей чайханы,  а как
непостижимо  влекут взгляд строгие Святые
мечети и Христианские церкви…

 

Все бы было хорошо, если бы не безработица, если бы не худая
слава текстильной фабрики, не произвол местных чиновников, да вечные
национальные неурядицы… Но непрост мир материальный и непросто в нем ужиться,
ибо изначально несовершенный, ибо изначально перетягивающий одеяла изобилия
везде и за счет всего…

 

 

Приезд в Кировабад как бы поставил многие точки многим событиям
в моей жизни, ознаменовал собой завершение первой эпохи моего становления, на
первый взгляд неудачного, но давшего мне на самом деле бесценные азы земного
бытия и незаметно скорректировав кое-какие углы моего характера и понимания.
Вообще, жизнь никогда с первого захода мне не давала, но предлагала побороться,
поплутать в лабиринтах человеческих отношений и материальных игр и устремляла
далее, держа всегда наготове мой флаг постижения материальных наук, однако,  сама не придавая им должного значения, но
через эту эгиду меня вдохновляя и верша свои надо мною незыблемые планы.

 

Теперь меня покоряло не только лето с его достоинствами и
незримой духовностью, но и то, что я была, пусть не на долго, предоставлена
самой себе. Идя с работы со второй смены, я с наслаждением и предвкушением
покупала дыньки не очень большие, скромные и с превеликой радостью уплетала их,
сидя на балконе, почти в ночи, никем не обозримая, умиротворенная, чуть
мечтающая и строящая планы, не отягощенная ни любовью, ни памятью, ни особыми
надеждами.

 

Однако, бывало и так, что вдруг откуда-то сверху не громко, но ясно
начинались литься все те же песни «Не надо печалиться… вся жизнь
впереди…»,  «Смуглянка-молдованка…».
Этажом выше не спалось и Роману, и он тихонько слал свои прощальные весточки,
но такие, чтобы не обеспокоить свою молодую жену ревностью… Однако, судьба
никак и ни в чьих глазах не давала мне выглядеть печальной, и скоро мой дом до
приезда мамы наполнился шумом и весельем. А дело было в том, что как-то,  сидя в автобусе, я на остановке увидела
одноклассника, Сергея Малышева, мы встретились взглядом... Автобус увозил меня
в центр,  и я меньше всего придала этому
значение. Уже на следующий день Серега был у меня и притащил ко мне не только
всю славную компанию остатков нашего класса, коротавших свой летний отпуск в
Кировабаде или  все еще безвылазно живших
здесь, но и тех, кого я не знала. Так что человек пятнадцать ввалились в мою
пустовавшую квартирку, решая за меня, как лучше обставить свободное время и
возникшие неплохие возможности.

 

И следа, камня на камне не осталось от неприязни ко мне класса.
В первый же свободный вечер  мы
организовали чаепитие и танцы, долго беспокоя соседей музыкой, болтовней и
смехом. Я была влекома этой нежданной стихией, ибо сердце желало своего уюта,
своего общения, своего понимания… Помню, весь вечер я танцевала с Кейзиком Израилем,
ибо он неутомимо приглашал на новый и новый танец, по детски посапывая и
краснея, какой-то близкий, как и все остальные. Это был уже тогда выдающийся,
много обещающий скрипач, очень талантливый и еще более скромный паренек, всегда
державшийся в классе как бы в стороне от всех, немногословный, не очень
устремленный к учебе, человек внутренне духовный, как и я живущий своей великой
идеей достичь высоты. Серега Малышев был также в классе едва заметным, ни на
что не претендующим, однако, имеющим свою цель, которая была более материальна,
никак не связана с науками или творчеством. Его бессменной музой, его
направляющей в жизни идеей был Ленинград, с которым он связывал все свои планы
и юношеские мечты, все свои надежды, а потому желал найти себе в Ленинграде
жену и обустроиться там навсегда.

 

Странным образом каким-то эпицентром встреч становился  мой балкон, к которому приходили целыми
группами, вызывая меня на те или иные мероприятия, уводившие зачастую  в горы, на озеро Гель-Гель,  на Мингичаурское море, на Куру…  Все свободное от работы время наполнялось
праздником молодости, чистоты, долгими разговорами и откровениями.

 

Среди моих друзей появилась новая пара возлюбленных,  Нина и Ашот, которые были неразлучны, но
время от времени между ними происходили скандальчики, и они теряли друг друга
на какое-то время из виду и каждый тяжело переживал  эти расставания. Он был высокий  стройный армянин, удивительно красивый на
лицо, чуть смуглый, со смоляными глазами, с великолепной шапкой густых кудрявых
волос, со спокойным ровным характером, за которым проявлялась его
самоуверенность, граничащая с безмерной гордостью и достоинством. Она же была
не высокого роста, однако, очень хорошо слажена, прекрасно владела армянским
языком, но на лицо была некрасива или едва симпатична, хотя и обаятельна. Так
получалось, и я это начинала понимать, что, то он, то она обращались ко мне за
советом. Вообще, многие смотрели на меня, как на ту, которая может убеждать,
подсказывать, успокаивать, давать советы… Этот незнакомый для меня мой статус
возник и как-то держался независимо от моих усилий, и находилось каждому, что
сказать, чем смягчить, на что акцентировать внимание. Странно, но я становилась
каким-то внештатным советчиком,  и это
было отнюдь не сложно, хотя  и непонятно,
где и в чем это во мне безошибочно учуяли, ибо я сама действительно легко
отзывалась на проблемы и чаще всего поддерживала удачно. Я замечала, что люди,
мои одноклассники, одногодки со мной  часто достаточно откровенны, что ими руководит
иногда и боль, и растерянность, и внутренняя неудовлетворенность, ибо каждый
уже успел вкусить свои плоды недетской жизни и, 
несмотря на мнимую летнюю праздность, каждый уже был вовлечен в свои
дилеммы, пытаясь как-то вырулить из окружающей суеты, не столько дающей, сколько
сулящей….

 

Мои одноклассники,  часто
вспоминая школьные годы, только теперь признавали правоту многих моих слов,
сказанных и отстаиваемых еще в школьную бытность…; и я чувствовала, что  имею среди них  некий негласный авторитет и как бы стояла на
своем маленьком постаменте, признаваемая и в этом чувствующая себя комфортно.
Иногда некоторые выходили на достаточно долгие и серьезные диалоги, касающиеся
вещей сокровенных, тайных, сугубо личных.

 

Однажды Ашот долго беседовал со мной без посторонних, желая уяснить,
что делать ему с его любовью, если внутри себя он почувствовал, что что-то
между ними надломилось, да и подходит ли ему его девушка… Тема разговора
несколько шокировала меня, ибо я не была сторонницей обсуждать чувства
глубокие, достаточно интимные, не имея к ним отношения ни с какого боку. Что-то
красующееся, себя оправдывающее было в таком жесте, как и недостойное мужчины,
который первый отвечает за двоих, как бы отношения ни строились. Но вопрос был
задан и говорить о его неуместности не представлялось возможным, ибо,  что поделать, если и мужчины бывают