направить на учебу на медицинский факультет Казанского университета с оформлением на третий курс, пусть мол «доучивается» и получает настоящую корочку.
Ильин взял направление, развелся с женой и, захватив свою пассию, отбыл в Казань.
-Сколько ж еще там осталось, бедолаге? – попытался прикинуть Снегирев. - По идее, или закончил уже, или год еще надо ему корпеть.
-Доброе утро, Пал Палыч! – хором прозвенели прыгающие девичьи голоса.
Молодые медсестры Валя, Даша и Тоня, спеша на работу, улыбаясь и радуясь летнему утру, запрыгали по ступенькам крыльца. Поздоровавшись с ними, Снегирев с удовольствием проводил взглядом тонкие фигурки разбегавшиеся к разным корпусам.
Дожевав бутерброд и допив чай, Пал Палыч затянулся очередной папиросой. Курил он много, часто получая мягкие упреки от Юли. Даже Алеша, наученный мамой, периодически повторял:
-Папа, не кури! Ты потеряешь свое здоровье!
-Ну, что-что, сынок, а здоровье свое я давно уже потерял, - с ироничной усмешкой хмыкал Снегирев, сознавая, что отчасти так это уже и есть.
Он, действительно, был болезненно худ, и голова мужчины венчала тело подростка акселерата («ты мой суповой набор», - шутила иногда Юля). Сказывался видимо хаотичный режим жизни, не дававший возможности ни полноценно отдохнуть, ни всласть выспаться, ни вовремя поесть. На работу его дергали в любое время суток и в будни и в праздники, даже из отпуска. В тяжелых и неясных случаях был он и акушером, и гинекологом, и терапевтом, и травматологом. Разве только что перед детскими болезнями Снегирев безусловно пасовал, вполне полагаясь на Галину Петровну, старейшего врача больницы.
Больница уже окончательно проснулась. Сновали во всех направлениях фигуры в белых халатах и полосатых пижамах. С небес накатывали первые волны грядущего дневного зноя. Постепенно таяло и очарование безмятежного утра. Оно исчезло окончательно при появлении у крыльца санитарки Васены.
-Пал Палыч, там мужик какой-то прискакал из Баева, говорит, что с женой его плохо, Вас просит.
- Где он сейчас?
-У хирургического корпуса ждет.
-Ну, позови его сюда, пусть придет или подъедет, я с ним поговорю.
Васена быстрыми мелкими шажками засеменила к хирургическому корпусу.
-Как колобок катится! - подумал Снегирев. - И почему это здешние бабы так быстро расплываются после замужества? Живут бедно, питаются чем бог пошлет, а вот, поди ж ты, каждая вторая расползается на глазах, сразу же после первых родов!
К крыльцу подошел худощавый жилистый и скуластый как все мордвины обутый в лапти мужик в засаленном старом пиджаке на голое тело и латанных домотканых штанах.
-Как звать-то тебя, дорогой?
-Иваном, доктыр. С женой у меня беда.
-Что с ней, Иван?
-Ай доктыр, второй день спиной мается, то накатит на нее так, что криком кричит, то отпустит.
-Так чего ж ты в больницу ее не привез?
-Ай доктыр, базар нынче в Тушеве, почитай вся деревня туда поехала, а мою телегу у меня брательник взял, своя-то у него сломалась.
-Ну что ж, придется ехать. Прощай речка! – подумал Снегирев, и вновь обратился к Ивану:
- Значит так, друг мой, скачи сейчас домой, к жене, а я минут через сорок, максимум через час подъеду. Как, кстати, мне дом-то ваш в Баеве найти?
-Дак, он второй слева у въезда в деревню, я сам у дома стоять буду, встречу Вас.
-Ну ладно, езжай с Богом, - напутствовал Снегирев и, взяв в руки стакан с остатками остывшего чая, направился в дом.
На пороге он столкнулся с Юлей, и нежно обнял ее, вдохнув тонкий аромат своей женщины, смешанный с уютными домашними запахами.
-Привет, как спалось?
-Спасибо, хорошо. Алеша еще спит. А ты давно встал?
-Да где-то в начале седьмого.
-Ты завтракал?
-Да, я перекусил тут. Знаешь, мне сейчас опять ехать надо в Баево на вызов, только что мужик приезжал оттуда, с женой его плохо. Так что поход мой на пляж вместе с вами сегодня видимо отменяется.
-Как, опять! – вспыхнула Юля, -Паш, ну сколько можно, все ты, да ты! Неужели больше некому туда съездить?
-Сегодня некому, Юленька. Станции Скорой помощи у нас, как тебе известно, нет, а дежурного хирурга я послать могу с тем только условием, что сам вместо него в отделении останусь. Хрен редьки не слаще, сама понимаешь.
-Ну, хорошо, - смирилась с неизбежным Юля, - но ведь до Баева всего полчаса езды. Час в дороге, максимум полчаса там – через полтора часа ты вернешься. Ну и приходи к нам на пляж на наше место, ты же знаешь где оно. Мы с Алешей будем ждать тебя, ладно?
-Придти-то я приду, но только при условии, что болезной моей срочная операция не потребуется. Так что вероятность нашей встречи – это фифти-фифти.
Надеюсь на лучшее, Пашенька. Мы с Алешей все равно будем ждать тебя, по крайней мере, часов до 12. Если в 12 не придешь, то мы домой вернемся не к трем, как планировали, а к часу. Хоть пообедаем вместе!
Чмокнув мужа в щеку и освободившись от его объятий, Юля пошла будить Алешу, а Снегирев побрел в свою комнату. Докторский саквояж, неизменный спутник его разъездов, стоял под кроватью; достав его, и, надев брюки с белой рубашкой, он отправился в хирургическое отделение. По дороге туда встретилась все та же веселая кубышечка, Васена, которую попросил он зайти к Якову Ильичу и сказать, чтобы тот на тарантасе подъехал к хирургии.
В хирургии было тихо, коридор пустовал, почти все ходячие больные в ожидании предстоящего завтрака грелись на лавочках перед фасадом корпуса. Зайдя в свой кабинет, Снегирев достал из шкафа чистый белый халат, аккуратно сложил его и, сунув в саквояж, вышел на крыльцо. У отделения стоял уже запряженный тарантас, а рядом с ним нещадно чадил своей самокруткой Яков Ильич.
-Здравствуй, дядя Яша! – обратился к нему Пал Палыч, - ну что, поехали в Баево?
Яков, коренастый пожилой мужик с густой окладистой бородой, сурово глянув на него из-под ветвистых бровей, поздоровался, бросил на землю самокрутку и, растерев ее лаптем по земле, тихонько, так, чтобы не слышали больные, сидевшие неподалеку, проворчал:
-Какой я тебе «дядя», Пал Палыч! Не зови ты меня так, Христа ради! Вдруг, кто сторонний услышит? Ты доктор, главный врач, а я – конюх. Вот и веди себя соответственно, не роняйся. Для тебя я Яков или Яков Ильич, это уж ты как сам знаешь, но только не «дядя»! Садись, давай.
-Ну да ладно тебе, Яков, ну вырвалось у меня просто, настроение сегодня какое-то особенное с утра, будто в детство свое вернулся, - смиренно вздохнул Снегирев, усаживаясь в тарантас. Яков сел рядом, дернув за вожжи, прикрикнул на лошадь и они поехали.
Тарантас мерно покачивался на стальных рессорах, обдавая седоков запахом свежескошенного сена набросанного Яковом под ноги и на сиденье. Ехали, молча, по нарастающей жаре оба разомлели и говорить не хотелось, воздух все более густел. Дорога была пустынна, пыль, вздымаемая экипажем, нехотя оседала позади. По выезде из больницы, метрах в тридцати от нее начиналось большое конопляное поле, раскинувшееся по обеим сторонам проселочной дороги. В те времена конопля выращивалась открыто, никто и понятия не имел ни о наркотиках, ни о наркоманах. Стебли ее шли на производство канатов, а из семян в колхозной маслобойне давили масло (подсолнечное было дорого, да и в сельпо завозили его крайне редко), а подсушенные или слегка обжаренные конопляные семечки с удовольствием щелкали тушевские ребятишки.
Поле заканчивалось у крутого спуска к пойме Мокши. Яков натянул вожжи, и лошадь пошла шагом, с трудом сдерживая тарантас с седоками толкавший ее сзади. После спуска метров через триста начинался несколько менее крутой подъем, на вершине которого красовалась мордовская деревня из двух десятков изб, крытых соломой, с огородами на задах. Единственная улица была безлюдна. У домов в поисках съедобного бродили кое-где одинокие куры. От второй избы слева, ушедшей в землю чуть не по пояс, размахивая руками, бежал навстречу тарантасу уже знакомый Снегиреву Иван:
-Сюда, сюда, доктыр! – кричал он.
Тарантас подъехал к избе и остановился. Яков принялся сворачивать очередную самокрутку, а Снегирев, набросив халат и, взяв саквояж, пошел вместе с Иваном. Пройдя темные сени, они вошли в не менее темную жилую комнату. Пал Палыч огляделся. Слева от него стояла большая русская печь с лежанкой, перед ним, в дальнем правом углу темнел иконостас, в центре возвышался некрашеный дощаный стол, окруженный лавками, вдоль свободных стен виднелись две широкие кровати, на одной из которых, стоявшей у окна справа, на груде лоскутных одеял лежала больная. Снегирев подошел к ней:
-Здравствуй, голубушка! Как звать-то тебя?
-Анфиса, - прозвучал слабый голос.
Снегирев обернулся:
-Послушай, Ваня, темно тут очень у вас. Так я ничего не увижу. Засветил бы ты лампу.
-Нету лампы, доктыр, - смущенно признался Иван, - не держим. Лучина вот есть, зажечь?
-Э-э, да что мне твоя лучина! – хмыкнул Пал Палач, -Ты уж лучше занавески раздвинь на окне, а еще лучше отвори-ка его. Стекла-то, небось, немытые?
Иван послушно растворил окно. В комнате стало намного светлей. Снегирев пригляделся. Перед ним лежала молодая, рано постаревшая женщина с огрубелыми натруженными руками и обветренным лицом. О молодости ее свидетельствовали разве что глаза.
-Иван, ты бы вышел, пока я жену твою посмотрю, - бросил Пал Палыч, не оборачиваясь.
Иван послушно удалился, а Снегирев присел на край кровати: -Ну что, голубушка, рассказывай, что с тобой стряслось?
В итоге длинного и путанного рассказа Анфисы, направляемого многочисленными наводящими вопросами, удалось выяснить, что вчера к вечеру у той появились сильные боли в пояснице, да такие, что она «каталась по полу». Длилось все это с полчаса, потом отпустило, а сегодня утром вновь повторился такой же приступ. Все это с ней впервые и раньше ничего подобного не бывало.
-А сейчас-то болит что-нибудь? – спросил Снегирев.
-Болеть не болит, доктыр, а ноет потихоньку там, где раньше болело, - ответствовала Анфиса.
Снегирев велел женщине оголить живот и поясницу. Стыдливо зардевшись и нехотя, та исполнила его пожелание. Помяв и постучав, где следует, Пал Палыч велел Анфисе накрыться, и вышел на улицу. Иван стоял рядом с Яковом, о чем-то беседуя.
-Ваня, подойди! – окликнул его Снегирев.
Тот подбежал:
-Ну что, доктыр, чего с бабой-то моей?
-Плохи дела у твоей бабы, Ваня. В больницу надо ее. У Анфисы камни завелись в почках и возможно придется их удалять, иначе можешь до срока и потерять жену.
-Ай доктыр, нельзя нам в больницу сейчас, никак нельзя!
-Это почему же нельзя, скажи на милость?
-Детишки у нас, четверо их, мал мала меньше. Не справлюсь я никак с ними без бабы!
-Так что же у вас родни что ли никакой нет и помочь некому?
-Да сирота она, Анфиска моя, а у меня из родни здесь брательник только, да у него самого детей куча. Вот разве если только мать попросить, но за ней в другую деревню ехать надо, а на это, туда - сюда, цельный день уйдет. Вот ежели бы послезавтра, доктыр, а? Я тогда сам ее к вам привезу, Анфиску-то мою.
-М-да! – вздохнул Снегирев, -Ну что мне с вами делать? А детишки-то твои где же?
-Да бегают где-то здесь,
