Реванш по умолчанию

Операция  длилась пятый час, и Марина, сидя на жестком диванчике в холодном фойе больницы, начинала клевать носом. Спать в то время, когда  мужу оперируют сердце – это ли не кощунство –  сквозь дрёму смутилась она и, с трудом подняла голову.  Циферблат  настенных часов высвечивал три пятнадцать.  Часы были до пошлости стандартными – под такими же сидела приемная комиссия театрального института, когда, читая  монолог из «Анны Карениной», Марина запнулась и громко икнув, завершила выступление неожиданными рыданиями. В тот момент казалось, что жизнь  закончилась за дверью института, но через три месяца незапланированная беременность вылилась в скоропалительную свадьбу.

Внезапно потерявший холостяцкую свободу, Серафим был старше Марины на шесть лет, и если она после рождения дочери взрослела пропорционально семейному опыту, то он, казалось, застрял между мальчишеской восторженностью миром и ролевой неуверенностью в качестве мужа и отца. Разумеется, он самозабвенно любил жену и боготворил дочь, но обожание Серафим проявлял как-то, между прочим, впопыхах между работой, телевизором и рыбалкой. Дефицит степенности семьянина  восполнялся редкими нравоучительными беседами по воскресеньям или обсуждением приближающегося отпуска за ужином.  Врождённая интеллигентность сочеталась в нем с деревенской непритязательностью –  универсальный склад характера подкупил  будущую супругу.  Светловолосый, с намечающейся лысиной, с глубоко посаженными темными глазами, средней комплекции и небольшим ростом, Серафим неуверенно ступал по жизни, пока судьба, а точнее,  Марина не преподнесла ему себя, как заслуженный приз за скромность.

Марина дождалась, когда ребёнку исполнится три года, устроила дочь в детский сад и получила долгожданную свободу. Она  устроилась работать  в ближайший ресторан через день официанткой и переложила вечерние заботы о дочери на Серафима. Сначала он тяготился непривычными обязанностями, стал хмур и неразговорчив, но постепенно втянулся, приобретая от общения с дочерью неожиданное ощущение собственной исключительности. А Марина наравне с дополнительными доходами, иногда  внушительными, получала от работы эмоциональную удовлетворенность, чувствуя себя интересной во всех отношениях женщиной. Она научилась читать многозначительные мужские взгляды, иногда флиртовала, однако лишнего не позволяла: залогом верности служила любовь и преданность супруга.  

Вечеринка по случаю дня рождения подруги обещала быть веселой: многолюдье, «живая» музыка, изысканные коктейли. Но в завершение праздника, когда самоконтроль и приличия утонули в обильном возлиянии,  ревнивый муж подруги  выбил дверь в ванной комнате и под скандирующие возгласы пьяных гостей  выволок из нее жену и Серафима – голых и запыхавшихся. Удар, в одночасье разрушивший веру в незыблемость  семейного мирка, Марина перенесла с достоинством: без истерик,  банального отлучения от тела, угроз развестись. Но мысль о  реванше бальзамом обволакивала растерзанное самолюбие. Ответная измена?! Необязательно. Унижение подставленностью  тоже сошло бы на «ура».   Если бы не сердце супруга... Когда сослуживец Серафима привез его с работы полуживым и посоветовал Марине  показать мужа кардиологу,  она с пронзительной ясностью  вдруг поняла:  реванша не будет…

Дремота накатила с новой силой. «Реванш – по умолчанию!» – полыхнули огромные кумачовые буквы. Марина нервно поёжилась. Какой  только бред не приснится! Реванш по умолчанию – вот уж несуразица, прости господи! Увидев направляющегося в её сторону кардиохирурга, поспешно вскочила на ноги, но, столкнувшись с  разочарованно усталым взглядом, безотчетно опустилась на диван…

Серафим проснулся и, не открывая глаз, блаженно потянулся. Странно…   Не сумев сразу определить, что ему не понравилось – неподвижно замер. Необычные ощущения и воспоминания выстроились по ранжиру. Операция! Серафим вспомнил тошнотворный запах лекарств  и хлора, холодные руки медсестры, настраивающей капельницу и белый потолок с тускло жёлтым подтёком в углу – кажется, это было последнее, что запомнилось. Он слегка напрягся, но ожидаемой боли не почувствовал. Осторожно пошевелил ступней – действие прошло без последствий, с опаской приподнял левую руку – боль настырно не появлялась, и Серафим растерянно открыл глаза.

Четырехместная палата поразила исключительной белизной. Кровати затянуты белоснежным бельем, в унисон тональности на приоткрытом высоком окне колыхались молочные занавески. В центре комнаты на изрытой земле, пережевывая  мокрую солому, копошилась испачканные навозом поросята – потешно поддергивая пятачками,  негромко похрюкивали и терлись боками.  Серафиму соседство с поросятами показалось очень оригинальным – он умильно расчувствовался.

Люди в  красных халатах появились неслышно. Они дружно выстроилась вдоль  кровати  шеренгой, и Серафим  почему-то представил себя незащищенным боевым горнистом.

– Ну, что, голубчик, как Вы себя чувствуете? – широко улыбаясь и оголяя выпирающие вперед желтые зубы, спросил толстый косоглазый господин в красной шляпе с позолоченной лентой на тулье.

– Я, доктор, боли совершенно не чувствую – запинаясь, прошептал Серафим, безуспешно пытаясь поймать взгляд разбегающихся  глаз  врача.

– Вот и прекрасно, голубчик! Новейшие технологии позволяют совершать чудеса. Завтра же отправитесь домой, так сказать, добротно отремонтированной и годной к  эксплуатации куклой  – доктор коротко хохотнул и обернулся к молодой блондинке. – Жанночка, голубушка, примите  на попечение этот казус природы.

– Почему казус? – обиженно пролепетал Серафим.

– Потому, голубчик, что мы, не жалея живота своего, придаем Вам, так сказать, художественный вид, а Вы брюзжите.

– Я не…

– Если чем-то недовольны,  жалуйтесь. Говорите, не стесняйтесь – ласково перебил Серафима молодой мужчина, постриженный наголо, с вареникообразными оттопыренными ушами. – Я  инспектор  по задушевным жалобам, внимательно  всех слушаю –  он наклонился и обдал больного запахом огуречного рассола.

– Халаты  красные… – неожиданно для себя, прошептал Серафим.

– Вашей кровью окрашены, голубчик – пробасил доктор. – Тут столько материала принимать и обрабатывать приходится,  в запой сходить некогда, не то, что халаты окровавленные сменить.

– Свиньи в палате… – осмелевшим голосом проговорил больной.

– Кого Вы свиньями называете? – громогласно возмутился доктор, в то время как глаза его налились белизной.

– Это оскорбление! –  взвизгнула медсестра. – Доктор, мне срочно нужно в обморок – требовательно заявила она.

– Вы еще предыдущий не отработали – отрезал толстяк. – Сделайте больному укол, пусть проспится.

– Мне необязательно спать, я только проснулся – испуганно сжавшись, пролепетал Серафим.

Жанночка неожиданно сильным рывком перевернула его на живот, оттянула резинку на трусах, и Серафим почувствовал, как жгучая струя врезается в плоть – он безнадёжно ойкнул и отключился.

Солнечный луч пробился сквозь ресницы и с любопытством заглянул в заспанные глаза - не обнаружив ничего, кроме  потерянности и страха,  разочарованно ретировался. Серафим боялся пошевелиться, странные воспоминания издевательски перемешались, и он уже начинал сомневаться в их подлинности, поскольку ничего абсурдней вчерашнего докторского визита, он в своей жизни не видывал. Не поворачивая головы, оглядел палату – за ночь ничего не изменилось. Скосил глаза на пол –  поросят там не было, и, разумеется, быть не могло. Аккуратно обследовал рукой грудь – пальцы ощутили залепленную лейкопластырем безболезненную область размером с карманную книжку. Он счастливо улыбнулся, но радость быстро сменилась волной  ужаса: от бесшумно распахнутой двери  к  кровати гуськом двигались три человека. Сегодня они были в белых халатах, но толстый доктор с раскосыми глазами ехидно улыбался – Серафим безотчетно натянул одеяло до подбородка и истерично икнул.

– Ну, что, голубчик, как Вы себя чувствуете? – спросил врач, широко улыбаясь.

– Я, доктор, боли совершенно не чувствую – автоматически проговорил Серафим и ужаснулся от воспроизведения вчерашней ситуации.

– Вот и прекрасно, голубчик! Новейшие технологии позволяют совершать чудеса. Это раньше операции совершали варварскими методами, а нынче хирургия прогрессирует, как гангрена. Так, что Вы, голубчик, завтра же домой отправитесь: долечиваться и отдыхать.

– Но, как же доктор…

– Без дискуссий, милейший – перебил толстяк Серафима. – Жанночка, голубушка, включите больного в патронажный список под Ваше непосредственное попечительство – обернулся он к стройной блондинке с высокой воздушной прической.

– Жалобы, претензии имеются? – спросил инспектор, почесывая лысину.

– Н-н-нет – испуганно пробормотал больной, застыв под прямым пронзительным взглядом левого глаза доктора, в то время, как правый, скосившись, подмигивал блондинке.

Инспектор  авторучкой  черканул что-то в широком блокноте и обвел всех прокурорским взглядом.


– Обход закончен – разворачиваясь к выходу, торжественно объявил он, толстяк с Жанной двинулись  следом.

-Спасибо, доктор! – запоздало выкрикнул Серафим.

– Рано благодарить, ещё встретимся на премьере. Редкостно колоритный персонаж! –  причмокнул толстяк. – Забыл предупредить: возможны последствия анестезии,  видения разные или необоснованная чувственность, так Вы не обращайте внимания  –  добавил он и закрыл дверь.

В коридоре раздался взрыв сумасшедшего хохота, и Серафим понимающе усмехнулся: людям при ответственной работе крайне необходимо снимать нервное напряжение, и лучше юмором, чем спиртом. Значит, вчерашние события – галлюцинация из-за воздействия наркоза, с облегчением подумал он. Ну, слава богу, а то ведь мысли подозрительные начинают беспокоить, так и до нервического припадка докатиться можно. Доктор сказанул что-то заковыристое.  Премьера? Терьера? Портьера? Ах, глухая тетеря! Не удосужился внимательно слушать, вот и поделом! Он досадливо сморщился  и в изнеможении прикрыл глаза.

На следующий день после недурственного обеда, съеденного Серафимом с редким аппетитом, медсестра Жанночка в короткой шубке и лакированных, выше колен, черных сапожках на шпильках  препроводила больного домой. Они ехали в машине, которую Серафим не успел рассмотреть снаружи, потому, что его бесцеремонно втолкнули в нее сразу из выходных дверей больницы. Затемненные окна автомобиля были наглухо закрыты, и попытку подопечного  приоткрыть окошко, Жанночка  торопливо пресекла.

– Какой же Вы, право, легкомысленный! Простудитесь…

Спустя некоторое время машина, взвизгнув тормозами, резко остановилась, и Серафим с размаху ткнулся носом в переднее сиденье. Жанночка выпорхнула из автомобиля, открыла дверцу и чуть не волоком вытащила его из салона. Упираясь острыми кулачками в  спину, с силой втолкнула в подъезд, так, что, поскользнувшись,  он чуть не грохнулся на кафельные плитки.  

– Ай-я-яй, такой молодой, а уже в покойники определился – неодобрительно покачал головой лифтер и дворник в одном лице –  лице деда