Реванш по умолчанию

Семена.

– Что Вы, дедуля несёте? Какой я покойник? –  сердито взбрыкнул Серафим.

– Какой покойник? – непонятливо переспросил лифтер. – Я сказал, алкоголик.

Что меня понесло?!  Предупреждал же доктор о последствиях, а я на людей набрасываюсь, подумал Серафим и смущённо шмыгнул носом.

Лифтёр расторопно сметал веничком  комки грязи, занесенные жильцами. Веничек был жиденький, обглоданный временем и работой, – деду Семену пришлось несколько раз проводить им по одному месту, пока грязь не собралась в угол. Старик машинально потёр макушку – верхушка черепа азиатской пиалой скатилась с бритой головы, и, упав на кафель, прокатилась и замерла. Лифтёр безмятежно продолжал заниматься делом,  и только оголенный мозг серым студнем колыхался движениям в такт.  Медсестра втолкнула Серафима в спустившийся лифт, а он не отрывал взгляда от трепанированного черепа, пока дверцы кабинки чуть не сомкнулись на  ушах.

Марина распахнула входную дверь, как только Серафим с Жанночкой вышли из лифта. Предупредительность супруги приятно пощекотала самолюбие. Как женушка квартирку-то прибрала, думал Серафим, сидя на диване и с любопытством оглядывая зал, который вроде и площадью прирос и в сочные цвета обрядился. Вот ведь и не заметил бы до болезни, какие огромные розы на новых портьерах, а багровость-то невероятно сказочная! Анфиса, двоюродная сестра Марины, наверняка скажет – моветон, но Серафиму розы  понравились, и он решил постоять за супругу, если злыдня Анфиска начнет, как обычно, умничать. Необычные светильники в виде софитов  показались до слёз оригинальными. Прав был доктор, говоря о повышенной чувственности: Серафим до операции никогда не замечал в себе куражливой сентиментальности  на грани плаксивости.

– Дорогая, представь себе, врач с сильным косоглазием сделал превосходную операцию – громко, чтобы супруга на кухне могла расслышать, сказал он.

– Надо бы его отблагодарить – выкрикнула в ответ Марина. – Я пригласила доктора на ужин.

Звонкий смех Жанночки и супруги затронул тонкие струны души – Серафим  блаженно улыбнулся.

– А, что,  ты сегодня Леночку у мамы не заберешь? – вновь громко спросил он.

– Они скоро подъедут – ответила супруга.

Дверной звонок сыграл бравурный марш. Хозяин вышел в прихожую, чтобы открыть дверь, но Марина, выскочив из кухни,  опередила.

– Мы не раненько заявились? –  спросил друг Серафима Алексей, пропуская вперед Анфису.

– Ничего,  нам на кухне помощница не помешает – ласково ответила Марина.

– Нет, уж, я лучше с претендентом полюбезничаю – стрельнула черными глазами гостья, и Серафим внутренне сжался.

Грузная брюнетка с неестественно ярким румянцем и большим с горбинкой носом, периодически облизывала губы, размазывая алую помаду, и щурила глаза с накладными ресницами. Скинув пальто на кресло, женщина плюхнулась на диван рядом с Серафимом, и ему вдруг стало холодно и неуютно.

– Как самочувствие? К подвигам готов? – сурово спросила она.

Вознамерившийся ранее противостоять её развязной напористости, он привычно растерялся.

– Каким подвигам? – пробормотал он.

– Что ты мямлишь, как дохлая курица? Мужчина ты или нет? – Анфиса ткнула  кулаком Серафиму в пах, и от конфуза он чуть не расплакался.

– Ну, красавица, ты разошлась преждевременно. Требуется протокол соблюдать – осуждающе произнёс Алексей, сощурив бесцветные глаза; узкие бледные губы сомкнулись, пряча щербатые зубы с черным налётом, а мелкие черты лица и торчащие пепельные волосы добавили схожесть с крысой. – А и, правда, что-то скучно у вас – недовольно скривился он, встал и направился к музыкальному центру.

Шквал разудалого рока обрушился на Серафима. Тысячи иголок заплясали в голове, и, не выдержав, он вскочил и выключил музыку,  не сразу сообразив, что в домашней фонотеке никогда не было тяжёлого рока…

Когда был накрыт праздничный стол, приехали доктор с инспектором и тёща Серафима с шестилетней Леночкой. Антонина Ивановна, мать Марины – рыхлая, крашеная шатенка с взбитой прической и карими умными глазами, с пристрастным  любопытством оглядела  зятя.

– Непразднично ты выглядишь, не свежо – брезгливо произнесла она, и подошла к Серафиму, чтобы поцеловать.

Мокрый след поцелуя неприятно похолодил лоб – Серафиму показалось: тёща лобызнула его, словно покойника.

Застолье с каждым тостом увеличивалось  шумом разноголосицы.  Знакомая, но забытая музыка навевала странную тревожность, принуждала вспомнить что–то важное,  что–то такое, отчего бывает омерзительно стыдно и не хочется просить прощения – станет хуже. Серафим компанейски пригубливал  красное вино, и доктор, приметив его опасливость,  успокаивающе  махнул рукой.  

– Причащайтесь, голубчик, смело причащайтесь, Вам  полезно даже,  артистичней будете –  выдал он короткие порции смешков.

После трёх бокалов терпкого вина Серафиму стало покойно и радостно. Жанночка, сидя рядом, переговаривалась через стол с инспектором. Её бедро задевало плоть Серафима, и слегка ощутимые прикосновения отдавались в душе приятным томлением. Он вдруг обратил внимание, какая полная и высокая грудь у медсестры, а тоненький ручеек, уходящий вглубь декольте, искушенно дразнит скрытостью женских прелестей. Жанночка, словно почувствовав фривольное внимание, обратила на него изумрудные глаза, и брови с крутым изломом удивлённо поднялись.

– Да, Вы, никак опьянели?

– Нет, я просто… – засмущался он.

– Мы сейчас выпьем с Вами на брудершафт и пойдем купаться – заговорщицки прошептала она на ухо Серафиму.

– Зачем купаться? – растерянно спросил он тоже шепотом.

Вместо ответа Жанночка заставила его выпить на брудершафт и впилась долгим поцелуем. Вино разморило, сногсшибательно гремела музыка, Жанночка,  прижимаясь грудью, что-то жарко шептала, и вокруг Серафима медленно закружились странные образы.

Доктор  застыл туманной дымкой, она сгустилась и приобрела облик исхудавшего до костлявости человека, умирающего от прободной язвы желудка. Смертельная агония переработала труп в безглазого толстяка с выпотрошенным животом.

– Все здоровые органы на запчасти завещал – коротко хохотнул толстяк, становясь широкой тенью.

Громогласно проплыл инспектор – месивом из железа и плоти.

– Жертва авиакатастрофы – представилось, выглянувшее из кучи обломков, молодое лицо перед тем, как превратиться в долговязую тень.

Марину – симпатичную, но чужую  женщину сбил грузовик, и Серафим всхлипнув, смотрел на ее изломанное тело с висящей полуоторванной грудью, которая резко выделялась в силуэте рождающейся мрачной тени.

Взявшись за руки, медленно продефилировали Анфиса с Алексеем. Демонстрация грабежа молодой женщины с итогом смертельного ножевого ранения перетекла в отображение висельника с распухшим языком. Тени, обнявшись, проплыли дальше.

– Леночка, Леночка! – истерически завизжал Серафим, бросился в детскую и неподвижно застыл  на пороге комнаты, изрыгая свистящие хрипы.

Видения продолжались: незнакомая девочка наклонилась над перилами балкона высотного здания и  полетела вниз. На грани умопомрачения он смотрел, как ребенок стекает в голубую тень, и  желал только одного: либо проснуться, либо умереть.  

– Вы, определенно, опьянели – раздался над ухом сердитый голос Жанночки. – Ну-ка, пройдемте…

Серафим безвольно позволил медсестре раздеть себя, послушно опустился в ванну, и заморожено не двигался, пока Жанночка купала его, как младенца.

– Ух, какой чистенький! – Обтирая большим полотенцем мокрое тело, она лизанула его плечо тонким языком, а после распахнула настежь дверь ванной и приглашающим жестом вытянула руку. – Прошу!

До Серафима стала доходить несуразность положения, в котором он очутился, благодаря медсестре и собственному слабоволию. Он лихорадочно начал рыться в белье, брошенном в корзину, разыскивая исподнее, но Жанночка решительно вытолкала его в прихожую, где в уши ударила волна многоголосого крика.

– Браво! Браво! – скандировали гости.

Вечеринка! Проклятая вечеринка и недоумение во взгляде Марины, сменившееся растерянностью – вот, что неотступно витало вокруг Серафима, отдаваясь в груди горечью и раскаянием…  

– Браво! Браво!

Он запаниковал, стыдливо прикрываясь ладонями, попытался прорваться назад  в ванную, но Жанночка неумолимо перекрыла собой проход.

– Успокойтесь – мягко произнесла Антонина Ивановна, беря зятя под руку.

Очередное видение он переносил терпеливо и обреченно: седая женщина с аристократичным  лицом  жутко умирала от инфаркта, после чего вытянулась в строгую тень.

– Вы уже по другую сторону существования – сочувственно сказала тень.

Серафим, замерев от ужаса,  смотрел со стороны, как в конце операции по замене сердечного клапана бригада врачей пытается запустить его остановленное сердце, и как в расстроенных чувствах кардиохирург отшвырнул в сторону уже бесполезные  электроды дефибриллятора. Ещё он вспомнил, что лифтер – дед Семен умер ранней весной, у него обнаружили опухоль в голове и, что лифт не работает второй месяц из-за изношенности тросов.

– Значит, я попал в ад? - прошептал Серафим.

– Видите ли…  Это рай.  Стопроцентная свобода –  можно делать, что угодно, только… скучно здесь: телевидения нет, интернета тоже. Вот мы и помогаем духовному равновесию: ставим спектакли с новопреставленными в главной роли по греховным сюжетам из их  жизни.  Не прелюбодействуй – помните?

– Браво! Браво!

– Вы прекрасно исполнили роль: все вспомнили и искренне раскаялись – продолжала объяснять тень, игравшая Антонину Ивановну, в то время, когда Серафима водружали на стол под музыку и восторженные крики.

Квартира театральной декорацией вращалась на круглой сцене, а вокруг колыхался океан рукоплескающих теней. Он стоял, как каменный истукан,  опустошенный,  не способный даже заплакать.  Зрители рвались на сцену, срывали розы с портьер и бросали к его ногам, цветы светились и источали в воздух знойную багровость.

– Смелей, дружок!  Поклонись зрителям – дружелюбно поддерживала Серафима строгая тень, снова превращаясь в тещу.

Он несмело усмехнулся, торжественно приподнял подбородок и, приветственно махнув рукой, начал кланяться.

– Погодите минутку! – всполошилась Жанночка.– Конспирационную заплатку забыли снять, не по системе Станиславского получается!

Она изящно взобралась на стол и, резко сдёрнув лейкопластырь с груди Серафима, обнажила  рану со сдвинутым вбок синюшным органом.

– Экий, Вы  растяпа, братец – проворчала медсестра, поправляя ему сердце, словно бабочку на шее артиста.