ОДЕЯЛО

- Я приеду к вам в день рождения, сеньор Манрике! Что привезти?
Знаешь что, девочка? А возьми этой вашей русской водки.

  В районе "Маленькая Гавана", где живет именинник с таким опереточным именем (а на самом-то деле Марио Энрике) все действительно напоминает кубинский город - правда, одноэтажный. Язык Сервантеса перетекает из вывески в вывеску, а то и звучит из окна модной песней ансамбля "Хентес де зона". Аккуратные усатые старики с достоинством обсуждают последний номер газеты "Гранма" в уличной кофейне, где белые чашечки вмещают не больше трех глотков густого душистого кофе сорта "Пилон"; а рядом - фотографическое ателье, в витрине которого - все нехитрые вехи жизни кубинца: младенец с завитым чубчиком на вышитой пеленке, серия фото пятнадцатилетней девочки после конфирмации, свадьба с набриолиненным женихом и солидные последующие кадры, все более многолюдные с возрастом...

  Старый сеньор Манрике сегодня празднует девяностолетие; он бездетный вдовец, но человек для своих лет бодрый и энергичный. У меня для него - собственноручно приготовленное национальное блюдо "Морос и кристианос" ("Мавры и христиане", потому что это черная фасоль, уваренная с белым рисом и специями), свежие овощи, "флан" (сладкое желе, купленное в соседней кондитерской - "дулсерии") и пресловутая бутылка. А у него для меня - старая история, которая круто изменила его жизнь...

  Манрике был единственным сыном владельца большой сахарной плантации, очаровательным молодым человеком, хорошо образованным и музыкально одаренным. Когда по вечерам в гостиной зажигали свечи и сеньора Мергарехо садилась за рояль, а ее сын пел, умиленные соседи разнеженно думали: прекрасная партия для подросших невест, только вот кому повезет? И девушки обмирали, когда тонкие длинные пальцы Манрике задумчиво бродили по струнам гитары... Разве он мог тогда подумать, что будет носить грязь под ногтями  и в заскорузлых мозолях,  что его лицо благородного идальго обгорит на солнце, что ноги привыкнут к грубой обуви, а тело - к тяжелой работе?

  Молодой сеньорито вошел в самую пору беспокойной юношеской влюбленности и нередко исчезал по ночам; да мало ли охочих красоток в асьенде? Вот и в ту страшную ночь он в счастливом утомлении забылся на груди очередной Кармиты или Долорес - в ночь, когда крестьяне подожгли имение плантатора Мергарехо, и в огне погибли его родители.

  Тут седой как лунь Манрике налил себе водки. - Ух, забористая! Как и ваша русская революция. Ведь вот в чем корень! И кто ее затеял? ОН был не из бедных-последних, адвокат! Понесло его страну менять, жизнь перекраивать! А мою, мою жизнь ОН растоптал, разрушил. Я ведь недолго горевал; определив виноватого, я сжег свои печали в горниле ненависти и решил: убью! Сам его убью! Девочка, а ты читала, сколько таких попыток было? Но я, может, был одним из первых!

Тогда и пошел работать в поле; загорел, оброс, руки огрубели. Я знал, что лагерь барбудос стоит в горах Эскамбрай; на таком маленьком острове трудно что-либо долго скрывать. Другое дело, что к лагерю не подобраться - они всегда были готовы к отпору. Я решил сказаться школьным учителем (ну а другому не поверят); все же какой из меня плебей? Ха! Если и заскоруз немного в поле, то речь и повадки не скроешь. Подался в горы; там, у подножия Эскамбрай, один человек магазинчик держал: мука, табак, мыло, спички. Его называли Куко; жил крестьянским хозяйством, а его молодая беременная жена вела дом и торговала в этом самом магазинчике.

  А я слышала уже об этом - от самого Куко; его звали Гильермо Альфонсо. Когда жена Гильермо родила сына, его бесстрашно назвали Фиделем, а следующего ребенка - Раулем. Как-то раз мать окликнула Фиделя по имени при жандарме, завернувшем в их лавчонку за табаком; и жандарм чуть было не затоптал мальца лошадью, да мать в ноги кинулась... он развернулся и ускакал. Это одна из наших семейных историй из детства моего мужа, Фиделя Альфонсо. А свекор после победы революции стал председателем одного из первых колхозов на Кубе, только там они назывались кооперативами.

  Сеньор Манрике обрезал душистую "коибу" и медленно раскурил ее: - Ну что... дождался я в лавчонке одного из барбудос и упросил провести меня в их лагерь. Он меня обыскал - сопляк и без оружия - разве я кому страшен, такой? И повел.

Ты, девочка, слышала, что у нас на Кубе есть птица "синсОнте"? Как это будет по-вашему? Пересмешник? Ну, вот; у нас говорят - услышишь пересмешника - будь осторожен, одурачат тебя. И вот мы идем, идем. Крыса-хутИя выскочила из травы перед нами и понеслась вперед по тропе. Я впервые тогда ее увидел. А горцы охотятся на них и едят. Рассказывают, что самки, когда у них кровит, затыкаются листочком, как женщины, представляешь? (Уж прости; я старик, мне такое можно сказать без ущерба твоей скромности.) и вот синсонте захохотал. Я воспрял духом и подумал: смейся, недалек ЕГО последний час! Я уже в пути.

  Пришли мы. Барбудос обступили нас, стали расспрашивать. Знаешь - молодые, яркие широкоплечие парни! Над костром было мясо на вертеле, кто-то чинил рубаху тут же, у огня. Я видел, где ОН стоял - самый высокий. Но как же в глаза взглянуть? Из моих такое полыхнет ЕМУ в лицо, что и план мой может провалиться. А тот, кто привел меня, рассуждает вслух: - Как же тебя устроить? У нас одеял не хватает.

И тут ОН подошел ко мне, заглянул в глаза; словно две черные бездны навел на меня. Подержал-подержал взглядом, да и говорит: - А ты, паренек, не бойся! Я разделю с тобой свое одеяло. Ляжем спина к спине, как воины в походе, и как-то перезимуем ночь, а? Взял меня за плечо и широко улыбнулся.

Черт! Все... Так и было, как он сказал. Заснул он быстро и доверчиво, как ребенок. А я не сомкнул глаз; многое за ночь передумал. И проснулся другим человеком; сам бороду отпустил. Подожди-ка, у меня и фотография тех лет где-то была, - потянулся старик к полке, да и охнул, - ранение старое, а до сих пор болит на дождь. Ранили, когда ЕГО собой прикрыл... Аааа, дурак старый! Тебе водки налью? Знаешь, за что выпьем? За 13 августа. День рождения мой... и ЕГО.

  Ох, и забористая ваша водка! Не водка, а настоящая революция!