Исповедь перед Концом Света. 1965. Песочное 5. Мой 1-й побег из дома. ГОЛОС
Исповедь перед Концом Света
1965
Песочное 5. Мой 1-й побег из дома. ГОЛОС
Последние приготовления к побегу
Это было последнее лето, когда мы снимали дачу в Песочном. Всего — в 5-й раз, а у Симоненковых — в 3-й. Этот дом уже давно не существует…
Я уже практически не общался с хозяйскими ребятами — а на целый день уходил один в лес, на запретную территорию танкодрома и в его окрестности. Я уже окончательно готовился к намеченному на осень побегу…
Исследовал обширный пустынный район к северу от своей «Большой тундры» — и к югу от своего дикого озера (которому я дал «индейское» название «Пеканвез»); можно сказать и шире: почти всё пространство между Дибунами и Белоостровом…
Когда я раньше, сколько раз, проезжал на электричке этот участок ж/д пути между Дибунами и Белоостровом — там, справа, тянулись сплошные, сплошные леса!..
Нашёл на огромном заброшенном пустыре, в районе танкодрома, какой-то небольшой бункер, или что-то вроде земляники, из двух бетонных колец. С хлипкой и узкой дощатой дверью. Ни окон, ни печки, ни лежанки, ничего там не было, вообще ничего там не было, сколько помню. Но я решил, что перезимовать в этом сооружении я вполне смогу…
Если бы я знал, что меня ожидает!..
+ + +
2 сентября 1965 года мне исполнилось 14 лет.
Возраст 2-ой инициации в традиционной культуре, исходящей из 7-летних циклов (7, 14, 21). И я получил эту инициацию… И воинскую, и шаманскую… Этот опыт, и его результаты, я переживаю и осмысливаю всю свою жизнь…
Смысл этой инициации, этого опыта — постижение тайны жизни и смерти, и новое рождение, в новом качестве…
Что-то может открыться сразу — а что-то будет раскрываться годами, и десятками лет…
Смысл Жизни, Смысл Всего — может открыться человеку только через инициацию…
И у каждого — она своя…
Без неё — ты будешь недороженный и недоделанный, и ничего настоящего и прочного не сможешь создать…
А мы все — общество недороженных и недоделанных людей, недопонятых и недолюбленных. И способны воспроизвести на свет — только таких же несчастных…
А людям — нужно Счастье!..
И Свобода — тождественна Счастью!..
Только надо проснуться!..
…
1 сентября я пошёл в 8-ой «В» класс…
Это был мой последний класс в тогда ещё 8-летней 204-ой школе на улице Халтурина (Миллионной). Школе, которую я ненавидел всей душой, и не любил никогда, ни в одном из классов, но которой я, всё равно, благодарен, пусть даже лишь за одну-единственную учительницу, и хотя бы уже за то, что я нашёл там хоть немногих друзей…
И одним из которых — был Игорёха…
Даже если он и предал меня — я никогда не держал и не держу на него обиды. Он слишком много для меня значил…
…
Готовились к нашему побегу мы с Игорёхой, действительно, очень долго и тщательно, и начали это ещё очень давно, ещё когда всё это было лишь на уровне мечтаний… Хотя насколько это всё оказалось здраво и продумано — это показала дальнейшая практика…
Помню, как на сэкономленные от школьных завтраков (которые я перестал есть) копейки мы покупали рыбные консервы, самые дешевые, типа кильки в томатном соусе, в подвальном магазине на Кировском проспекте, недалеко от музея Кирова. Почему там — это было недалеко от Петропавловки, от нашего «штаба»… Помню эту самую первую банку, помню, что она стоила 36 или 37 копеек… Покупали похожие банки, два или три раза, и в гастрономе напротив цирка. Почему там — он был недалеко от нашего Инженерного замка, и раньше мы там (пока немножко не повзрослели) изредка покупали конфеты «Кавказские»…
Я знал, что в разных серьёзных путешествиях, в экстремальных обстоятельствах, и особенно, зимой, в мороз, может пригодиться, для согревания, спирт… И вот я нашёл небольшую бутылку тёмного стекла — и стал сливать в неё — буквально по капле — остатки любого спиртного из бутылок и рюмок, что оставалось у нас после разных праздников и застолий. А пили у нас, отец и его родственники и друзья, в основном, крепкий алкоголь, даже мать вина не пила, только немного водки или чего-то крепкого… Я даже добавил туда немного сиропа от жидкого черничного варенья, надеясь, что это прибавит крепости моему коктейлю…
В «Исповеди перед инфарктом» я писал, что Игорёха дал мне перед побегом портрет Ленина, вырезанный из газеты. Но, сколько я сейчас хорошо помню, этот большой портрет с улыбающимся Лениным в кепке вырезал из газеты я сам; а Игорёха, увидев его у меня уже позже, подарил мне другое известное фото Ленина, более качественное, хотя первый портрет был как-то более тёплым…
То, что я бежал с портретом Ленина, очень интересно характеризует наше тогдашнее с Игорёхой мировоззрение: мы оба считали себя коммунистами и ленинцами, и считали, что нынешние наши тогдашние правители отступили от заповедей Ленина и от его дела…
Были у нас с ним и разговоры о возможности грядущей революции — но мы оба считали, что народ к этому ещё совершенно не готов, и господствует тупое «мещанское болото»…
…
Наконец, днём побега у нас был назначен первый учебный день после окончания осенних каникул…
И буквально в самый последний момент, в самый последний день, Игорёха заявил мне, что у него что-то там «не всё готово», что он не может из-за родителей взять какие-то там вещи, и что он присоединится ко мне чуть позже, через недельку или через две…
Я не был удивлён этим его фактическим предательством, я уже достаточно хорошо знал Игорёху и внутренне ожидал подобного. И я при этом не был на него ни зол, ни раздражён, ни сердит, и даже почти не стал относиться к нему хуже. Я его уже просто слишком хорошо знал…
Но, наверное, самым главным для меня в этой ситуации его предательства было то, что где-то я уже понимал, что Игорёха — он был просто огромный фантазёр и мечтательный, романтический мальчишка, хоть и довольно редкостный, но «идти до конца», при всём своём «романтизме», он, всё-таки, не способен, и что это — нормально для нашего общества и для человеческого поведения в нём…
Я же был в этом обществе — абсолютно ненормальным, и таких, как я — я это понимал, в какой-то степени, уже тогда — могут быть только совершенно исключительные единицы…
У меня уже было какое-то предчувствие своего Призвания и своей Судьбы. И я знал, что это — абсолютное одиночество…
Мой 1-й побег из дома. ГОЛОС
10 или 11 ноября 1965 года, вскоре после того, как мне исполнилось 14 лет, в понедельник, в первый день после окончания осенних школьных каникул, я в 1-й раз бежал из дома…
Позднее я связывал для себя этот день с древним языческим праздником Самайн…
Почти всё необходимое было приготовлено мною в нашем маленьком тесном подвальчике под лестницей 1-го этажа, который отец как-то сумел «приватизировать», навесить железную дверь с замком, и где он держал, в основном, за неимением никакого гаражного помещения, всё необходимое для нашего «Москвича» (к моменту этих событий уже проданного)…
Мой побег чуть не сорвался из-за того, что где-то за день или два до намеченного дня побега отец зашёл, зачем-то, в наш подвал — и нашёл там сетку с какими-то вещами (уже не помню какими), приготовленными мною для побега…
Он предъявил эту сетку и мне, и матери; и спрашивает меня:
«Это ты куда собрался?..»
Не помню, что я им ответил, но конфликт как-то удалось замять… И наш подвал — я всё равно ещё успел использовать, чтобы припрятать там что-то необходимое для моего побега, не смотря на весь риск…
Кажется, я пожалел тогда, что не выбрал последней отправной точкой для своего побега «штаб» на чердаке Петропавловки, где мы с Игорёхой собирали многие вещи для побега…
Сколько помню, я бежал из квартиры утром, когда родители ушли на работу, и зайдя затем в подвал, где у меня был приготовлен уже полностью собранный рюкзак…
…
На электричке доехал, минуя Песочное, до Дибунов, откуда было легче добраться до «запретной зоны»…
Из всей тёплой одежды на мне были лишь два, довольно тонких, шерстяных свитера. Ни шапки, ни рукавиц не было вовсе. Как я намеревался в такой экипировке перезимовать в лесу всю зиму — абсолютно непонятно. Возможно, собирался убить какого-нибудь лося или медведя и сделать из звериной шкуры себе какую-нибудь «индейскую шубу»…
Сойдя в Дибунах, я, первым делом, принял меры предосторожности, если меня будут искать, для чего я тут же зашёл в ближайший лесок и совершил «маскировочное переодевание», поменяв местами мои два свитера: бежал до этого места я в синем свитере сверху, а теперь я одел снизу синий, а сверху зелёный. Думал, что если меня будут искать по приметам, то это поможет, хоть немного, сбить с толку моих будущих преследователей…
Было очень пасмурно, подмораживало, и шёл мелкий снег... Похожая картина приснилась мне восемь лет спустя и была описана мною в моём небольшом, но очень знаменательном для меня, рассказе «Взрыв» (цикл Сонное царство») 1973-го года...
Уже гораздо позже я задумался о том, какой мистический и магический смысл был в этом моём ритуально-шаманском переодевании… И ведь я действительно — вошёл в иную реальность, чтобы и самому стать другим…
Где-то, наверное, уже в березняке перед «Большой тундрой» я вынул из рюкзака припрятанную старую солдатскую гимнастёрку (не «распашонку», в которой потом сам служил, а с воротом, старого образца, ещё военного), которую нашёл на какой-то стройке и сам выстирал, и надел её сверху. Гимнастёрка была мне изрядно велика и болталась почти до колен. Пояса у меня тоже никакого не было, и я потом подвязывал свою гимнастёрку сложенным в несколько раз капроновым шнуром…
Мокрый снег всё усиливался… Также и ветер…
Я прошёл «Большую тундру» (какой она теперь была холодной, унылой и неприветливой, по сравнению с тем, какой я привык её всё время видеть летом!..), миновал первые широкие танковые трассы, и углубился в обширную вересковую болотистую пустошь…
Не знаю, почему я решил устроить себе «обед» в столь неудобном месте, а не дошёл до ближайшего соснового леса, где у меня было на примете сухое и удобное место, да и с топливом для костра там было лучше (правда, с водой было хуже): возможно, потому, что нашёл среди мхов-сфагнумов небольшое окошко чистой воды...
Попытался разжечь огонь. Вроде бы, что-то задымилось... Набрал в котелок воды, открыл банку консервов. Это были бычки в томате. Выложил их в котелок. Решил, что сварю себе из них суп (или уху)…
Но костёр мой, из местного дрянного топлива, гореть не хотел, только дымил... Было действительно очень сыро, и мокрый снег шёл, почти не переставая...
Тогда я ещё не умел разжигать больших костров, которые могли бы гореть, не потухая, даже под проливным дождём. Весь секрет — именно в максимальном количестве топлива. Главное — суметь разжечь начальный огонь; а как хорошо разгорится — можно бросать туда, что угодно, будет гореть всё, и сырое, и гнилое, и мокрая от дождя листва...
А уже начинало смеркаться… Я невольно думал о том, и ясно представлял это себе, как родители сначала просто беспокоились, что меня долго нет со школы, потом стали звонить моим друзьям, а потом — в милицию… Я ведь не оставил никакой записки…
И меня уже может искать милиция…
А я — на этой открытой пустоши, пусть и совершенно безлюдной, но где я тем более могу
