в небольшой зал ожидания, где сидело, на типичном длинном вокзальном сидении, человек 5-6, больше, кажется, пожилые женщины… Как увидели меня — просто остолбенели, разинув рты… И я только в этот момент заметил, что я весь, с головы до ног, совершенно облеплен снегом…
Я с трудом стащил со своей спины рюкзак, грохнул его на это сидение, и сам на него повалился, распространяя вокруг клочья мокрого снега, так как уже почти не стоял на ногах, и с трудом снова встал…
Оставаться здесь, всё-таки, не было абсолютно никакого смысла; и я, не глядя на этих испуганных бабок, снова вышел из тёплого помещения на платформу, и — постучался, всё-таки, в эту дверь с почти парализующей начальственной надписью…
Зашёл в очень тёплое помещение — вижу женское лицо за каким-то столом — и с трудом произнёс это своё, уже почти как заклинание:
«Мне бы «Скорую помощь»!..»
И — чуть не повалился на пол, едва устоял на ногах…
Сидевшая за столом женщина лет пятидесяти, в накинутой на плечи чёрной служебной железнодорожной шинели (или бушлате), увидев меня, буквально ахнула и всплеснула руками, вскочила из-за стола и кинулась ко мне, со словами:
«Господи, ты это что, куда — в Финляндию собрался?..»
Только много лет спустя я подумал, что ведь следующей за Дибунами станцией — был уже бывший пограничный Белоостров, за которым — за рекой Сестрой — была Финляндия…
И Белоостров, и Дибуны, и многие другие станции финляндской Выборгской ветки (включая соседние Сестрорецк и Разлив) — это всё места побегов и убежищ Ленина от царского и Временного правительства, на его пути к революционному Петрограду и к Октябрьской революции 1917 года…
Женщина тут же усадила меня поближе к жарко топившейся круглой печке, на старую деревянную (похоже, что ещё дореволюционную) скамью с большой резной спинкой, притащила из зала ожидания мой рюкзак, напоила меня очень крепким, чёрным горячим чаем, из большой, не крашеной, алюминиевой служебной кружки, и уложила меня потом греться и отдыхать на этой скамье, укрыв своей замечательной чёрной шинелью…
Я тут же радикально отрубился…
Разбудил меня — молодой милиционер…
Милиционеры и вольные пираты
Уже было утро…
С милиционером мы доехали на электричке, одну остановку, до Песочной. Отделение милиции там было неподалёку, и недалеко от того места, где мы в самый первый раз снимали дачу в Песочном, в 1959 году…
Меня принял там чуть седоватый, грузноватый и грубоватый, но добродушный, с беззлобным матерком, мент, который, в ходе ленивого допроса, стал детально изучать содержимое моего рюкзака…
Поинтересовался у меня:
«Ты рюкзак, что, у рыбака какого-нибудь украл?»
Я заявил, естественно, что рюкзак мой…
Это, возможно, ему попались в руки какие-нибудь мои рыболовные крючки и лески… Но когда он довольно внимательно просмотрел несколько моих школьных папок с моими тетрадками, где у меня были записи и рисунки о съедобных растениях, о приёмах охоты, о необходимом для туризма и для лесной жизни, ну, и о рыбной ловле, конечно, и даже что-то про индейцев — тут он, кажется, поверил, что рюкзак мой…
Хмыкнул, рассматривая мои наконечники для стрел, но, видимо, не счёл это холодным оружием…
Уложил всё назад в рюкзак, комментируя всё это не злым матерком…
Его сменил другой милиционер, помоложе и немного поинтеллигентней с виду. Мной он как-то особо не интересовался, видимо, всё необходимое уже было в протоколе задержания (хотя я тогда на эту бумажную сторону дела не обратил внимания)…
Я долго помнил фамилии этих двух милиционеров; но потом осталось в памяти, что фамилия первого начиналась, кажется, на «Г», а фамилия второго была Токмаков…
Со вторым я просидел недолго. Приехала мать. Вся в слезах, со слёзными причитаниями и упрёками ко мне, и с какой-то тёплой верхней одеждой для меня…
Поблагодарила, прощаясь, вежливого Токмакова, пожала ему руку; тот, со скромной улыбкой, эту благодарность принял…
Я тогда ещё подумал, что вот, мною столько времени занимался первый дежуривший, а благодарность досталась этому Токмакову, который только что пришёл и, кажется, не задал мне вообще ни одного вопроса…
…
Почти не помню, как доехали с матерью на электричке, как добрались до дома, как меня там встретили остальные домашние… У меня осталось впечатление, что отец к моему побегу отнёсся как-то теплее, чем мать, больше чувствовал свою ответственность за случившееся, да, наверное, когда-то он и сам мечтал о чём-то подобном, о разных путешествиях и приключениях, о море, о пиратах…
От сильного разноса со стороны матери меня, видимо, спасло то, что я был реально болен. У меня обнаружилась очень высокая температура, и меня уложили в постель. Естественно, отсыпался я довольно долго… Лежал, сколько помню, на кровати в правой нише нашей большой комнаты…
Отец нашёл мой «коктейль» в синей бутылке, и он ему понравился. Он приготовил мне из него горячий «грог» для лечения от простуды, и я впервые попробовал результаты этого своего эксперимента с алкоголем: получилось что-то вроде крепкого черничного ликёра с экзотическими добавками. В лесу я к этой своей бутылочке так ни разу и не приложился. И, как знать, не погубил ли бы тогда меня этот мой «коктейль»…
Когда лежал, из школы прислали ко мне, проведать, двух моих друзей, Игоря Загрядского и Володю Борбицкого. Они абсолютно не были посвящены в планы моего побега, как и никто другой, помимо Игорёхи, и смотрели на меня с некоторой неловкостью, недоумением и некоторым осуждением, явно внушённом им той школьной инстанцией, которая их ко мне послала…
Володя Борбицкий сказал:
«У тебя такой вид, будто на тебе кирпичи возили!»
Не помню, что я ему ответил…
Потом они мне рассказали, что в классе уже говорят о том, что я сбежал из дома, чтобы «негров освобождать»… Меня это позабавило, но они были не очень далеки от истины…
И я уже планировал свой следующий побег…
…
А насчёт того, чтобы «негров освобождать», то здесь явно сыграл какую-то роль очень популярный в то время детский фильм «Друг мой, Колька!..» (1961), времён «хрущёвской оттепели» и самых светлых и радужных надежд, который и я сам пересматривал по телевизору не один раз…
В этом фильме школьники-старшеклассники, устав от бездушного формализма учебной и пионерской работы, создали настоящую «подпольную организацию»: ТОТР («Тайное общество троечников»), и достаточно законспирированную…
Девиз общества был:
«Помогать обиженным и слабым, мстить зубрилам и выскочкам».
А по факту ребята занимались чем-то вроде тимуровской и волонтёрской работы; никаких «избиений пионерских активистов» и «срывов пионерской работы», в чём их потом обвиняли, они не устраивали…
До руководства школы, благодаря одному «шпиону» из числа «активных пионеров» дошли сведения о «тайном обществе», и оно пришло в ужас! Это же «политическое дело»!А дело в том, что в какой-то соседней школе уже было одно «тайное общество», из-за которого был неимоверный скандал (с намёком, что именно «политический»). Тот скандал удалось замять. Но чтобы подобное повторилось в их школе?!.
Под конец выяснилось, что — то загадочное «тайное общество», из соседней школы, под названием «Вольный пират», планировало захватить на Чёрном море боевой корабль (кажется, «вражеский») и создать что-то вроде пиратского флота, пиратов-освободителей и пиратов-мстителей, чтобы безжалостно топить корабли «империалистов» и, действительно, «освобождать негров», представляя это себе, видимо, как нападение на парусные корабли работорговцев прошлых веков, которые перевозили из Африки захваченных чернокожих для продажи их в рабство в Новом Свете…
Фильм кончается, конечно, очень благостно, и это вызывало во мне некоторое недоверие с самого начала, и возможно, что я тут что-то домысливаю из других фильмов, пьес и книжек того времени; но факт то, что подобные идеи роились в головах не только у меня и у Игорёхи…
«Подпольная организация», «тайное общество», это всё — касалось самых тайных струн души, заставляло замирать сердце, входить в резонанс с героикой и романтикой в истории всех революций, всякой борьбы за справедливость, всех освободительных движений!..
Как хотелось — такого «настоящего дела»!..
И как хотелось — таких настоящих товарищей, и таких настоящих друзей!..
И у меня ведь был задуман целый роман про пирата-революционера!..
И эта задумка ждёт своего раскрытия уже многие, многие годы…
Конечно, меня как раз в то время очаровала «Одиссея капитана Блада» Сабатини, но не только она…
Хотя, несомненно, здесь есть и отцовские гены, который всю жизнь гордился, что он "потомок викингов"...
(отредактировано 5.4.2024)
