Исповедь перед Концом Света. 1966. Мой 2-й побег из дома. Две девчонки-беглянки. Смысл Жизни

школьное учебное время… Я ничего не ответил, и молча поспешил оставить его позади…

Историй про евангельских рыб я тогда ещё не мог знать, так что и никаких ассоциаций по этой теме у меня тогда возникнуть не могло, другое дело уже в 21 веке…

Дошёл до впадения в Бурную речки Вьюн (в 5 км от устья Бурной), с правой стороны. Но никакого моста в том месте через речку не обнаружил. Пошёл вверх по её течению — и пересёк её через какой-то мост, видимо, уже в самом Запорожском (значит, прошёл вверх по речке Вьюн где-то 2-3 км). Других мостов на нынешней карте нет…

Переправы через Бурную я нигде так и не обнаружил, хотя на сетевой карте паромная переправа обозначена. Возможно, я до неё не дошёл; хотя, сколько помню, я там всё время шёл вблизи берега…

И у меня хватило глупости, чтобы переправиться на левый берег, попытаться сделать для этой цели плот, для чего я нарубил изрядное количество берёзовых жердей и попытался их связать разными своими ремнями и верёвками…

Слава Богу, этот мой «плот» сразу же, едва я на него ступил в воде, разъехался под моими ногами, и мне пришлось отказаться от этой затеи… А ведь течение там — действительно очень бурное и сложное, протока широкая и глубокая; и — проплыви я на своём «плоту» хоть сколько-нибудь, хоть на какие-то метры, от берега — и дело могло бы закончиться очень плохо…

Сколько помню, я решил тогда временно, до встречи с Игорёхой, обосноваться где-нибудь на берегу Ладоги южнее устья Бурной…

Дошёл, сколько помню, вдоль берега Бурной (или недалеко от него) до Ладожского озера — и повернул по его довольно низкому там песчаному берегу к югу…

Это был Тайпальский залив, и я тогда ещё не знал этого названия, нигде не видев его на картах… Сейчас берег Тайпальского залива считается «местом силы»…

Ладожское озеро... Я тогда видел его в 1-й раз!.. И сколько своих мечтаний и утопий я тогда с ним связывал!..

…

Я видел перед собой излучину залива, которая заканчивалась на юге, или юго-востоке, у мыса Резной, и недалеко от него был виден остров Узкий… От устья Бурной до мыса Резного было по берегу где-то 9-10 км…

Берег был местами чистый, песчаный, а местами, особенно дальше, сильно заросший тростником и камышом, так что, суметь подойти там к какому-нибудь чистому и открытому участку берега, чтобы набрать воды прямо из озера, было довольно сложно… И помню, что я такой открытый и удобный участок довольно долго искал…

Я, наконец, нашёл себе сухое, чуть возвышенное, место, в 5-6 км южнее устья Бурной, с близким доступом к чистой воде, под тремя очень большими старыми соснами. На сетевой карте примерно там обозначена на берегу высота «11» (11 м над уровнем моря, а не озера). Возможно, это как раз моё место…

Там я и обосновался на те пять дней, что мне суждено было прожить в этой моей 2-ой детской попытке обрести Свободу…

Не помню, был ли там небольшой ручей. Скорее, я тогда брал воду прямо из озера. Смутно припоминаю, что там могла быть небольшая гряда из крупных камней, которая позволяла мне заходить в озеро так, чтобы набирать воды в котелок удобнейшим образом…

Костёр разводил на небольшой площадке перед соснами, с видом на озеро… А за соснами — была какая-то большая, старая глубокая яма: не то воронка от снаряда, ещё со времён советско-финской «Зимней войны» 1939-40, не то след от какой-нибудь землянки тоже тех времён. В пользу последней версии говорит то, что место было действительно удобное…

Дальше вглубь берега шёл не очень высокий, и слегка заболоченный, местами, сосновый лес, откуда можно было брать топливо и нужный мне строительный материал…

Погода все эти дни была отличная, тёплая, солнечная, которая у нас не так часто бывает в середине мая…

И на какое-то время — я себя действительно почувствовал свободным человеком!..

Я всё ещё верил и в до сих пор нелегально партизанивших индейцев-шеванезов, о которых писал Сат-Ок, которых мы с Игорёхой должны будем освободить, добравшись до Канады, и в «лесную коммуну» наших сподвижников-единомышленников, которую мы с ним организуем перед этим…

И мы мечтали, что наша «лесная коммуна» будет организована именно где-то на северном берегу Ладожского озера, или на одном из его островов, в районе Валаама…

Там мы будем копить силы и готовиться — для нашего великого речного и морского похода — до самой Канады…

Во взрослом и совершенно чужом мне мире тогдашнего СССР раннего Брежнева я совершенно не чувствовал для себя места…

А чувствовал себя частью какого-то гонимого дикого племени…

…

Я теперь должен был ждать Игорёху. У нас была с ним, как я уже писал, договорённость, что я встречу его в Сосново ровно через две недели (сколько помню). Хотя, в глубине души, после его первого предательства, перед моим 1-м побегом,  я уже очень слабо верил, что он ко мне присоединится…

Не могу вспомнить, решил ли я тогда, что обоснуюсь на этом благодатном месте надолго (быть может, даже на зиму), но факт то, что я начал строить на площадке перед соснами довольно большой шалаш, для чего нарубил в лесу множество сосновых жердей, и стал составлять из них сплошной каркас…

Но вскоре я это начинание прекратил. Возможно, потому, что, всё-таки, не планировал задерживаться на этом месте надолго, а затея со строительством серьёзного шалаша оказалась слишком трудоёмкой. Если я собирался через две недели идти встречать Игорёху, то делать шалаш, на строительство которого требовалось время явно не меньше двух недель, не имело смысла…

И, сколько помню, этот мой начатый каркас шалаша так и стоял какое-то время без всякого смысла и употребления…

За все эти дни я видел человека в этих местах, на берегу Ладоги, только один раз… Какой-то парень, турист, с топором (но, как я понимаю, пожив, полный «чайник» в лесных делах), немногим старше меня, взялся откуда-то, и очень вежливо, но с надеждой, спросил меня, не поделюсь ли я каким-нибудь топливом для их костра (а у меня вокруг разного этого дерева было нарублено уже преизрядно). Я сказал, мол, бери…

Он очень неуверенно сделал движение в сторону моего недоделанного шалаша, но я ему тут же указал на другие лежащие у меня жердины, и он что-то такое с собой прихватил… Других людей, сколько помню, я там так и не видел…

Жерди для шалаша я потом использовал в другой своей строительной точке…

Я решил сделать себе гнездо для ночлега в воронке за соснами. Воронка была большая, глубокая, сухая, вся усыпанная сухой сосновой хвоей, и с условным «выходом» в сторону леса. Я перекрыл её сверху сосновыми жердинами, поверх наложил сосновых веток, а на них сверху ещё положил найденный где-то большой кусок очень старого рубероида…

Для постели я наломал себе туда сухого тростника. Было мягко, удобно, но согреться не удавалось; и, кажется, за все эти пять дней я по-настоящему так и не заснул…

Хотя усталости и сонливости я все эти дни, по-моему, совершенно не чувствовал…

Варил себе, сколько помню, в основном, кашу из концентратов, она варилась быстро. Собирал берёзовый сок, его мне накапало в котелок, от одной большой берёзы неподалёку, очень много. Один раз я, по совету для «робинзонов», уварил его хорошенько в котелке, и получился довольно густой и сладкий сироп (я вспоминал, что индейцы варили подобный сироп из кленового сока)…

Не один раз ходил, исследовал окрестности… Ходил, причём, босиком, и это доставляло мне удовольствие… Когда чувствуешь босыми ногами землю, по которой идёшь, то это — реально соединяет тебя с Природой и с её скрытыми силами!..

К тому же, так делали ещё русские мужики, когда хотели поберечь обувь… А мне ещё предстояло ходить — очень и очень долго…

Один раз дошёл, по какой-то, едва намеченной, прибрежной лесной дорожке до мыса Резного (я тогда не знал, как он называется). На дорожке ещё лежал, местами, снег, но ходить по нему босиком мне было тоже приятно…

С мыса Резного мне открылся вид на новый небольшой залив, на новый мыс в его конце, с новым островом неподалёку от него. Но дальше к югу я уже не пошёл…

К северу от своей стоянки я тоже ходил несколько раз, хотя и не очень далеко… Ходил и в лес, вглубь берега, в нескольких направлениях…

Да и как же без «разведки местности»?..

…

И был у меня там, за эти пять дней, один эпизод, который очень меня удивил. Точнее, я очень удивился самому себе…

Я как раз пошёл прогуляться по берегу немного к северу… Все свои строительные работы я прекратил, и у меня оказалось, до намеченной встречи С Игорёхой, почти две недели чистого времени, которым я мог располагать как угодно, не заботясь о борьбе за выживание…

И нашёл я небольшую песчаную площадку под сухими соснами. И я вспомнил одну свою старую детскую игру, как часто я играл ещё в Песочном, на таком же песке среди сосен… И я наломал из сухих сосновых сучьев палочек в 15-20 см длиной, и это у меня были «воины» (причём, «хорошие»). Я повтыкал их в песок в определённом порядке, и потом стал их «расстреливать», не то камешками, не то шишками (это они у меня «попали в засаду»)…

И тут мне приходит в голову вполне закономерная мысль: я убежал из дому, навсегда, чтобы жить в лесу, на Природе, вне всего существующего общества; это абсолютно взрослая, ответственная и чрезвычайно сложная задача; если я не подготовлюсь за всё лето как следует к предстоящей зиме — я просто погибну… И я, при этом — как какой-то маленький мальчишка — играю в какие-то самодельные игрушки? В какую-то детскую войнушку?..

И я действительно удивился тогда самому себе: сколько же во мне, оказывается, ещё натуральнейшего детства! И неужели же: ни вся моя, очень долгая, всесторонняя и тщательная подготовка, и моральная, и физическая, ни сама  дикая жизнь в лесу — да хотя бы уже такая тяжёлая и страшная, как во время моего 1-го побега, который я едва пережил — да и вся моя прошедшая жизнь вообще — ничему меня не научили? И ничему не научат?..

Или я так и остался, до сих пор, мальчишкой? И останусь?..

А что же дальше?..

И вот, да, среди этого Солнца, тепла и покоя, и полного одиночества, когда полно продуктов, и не надо бороться за жизнь, и не надо ни в какую ненавистную школу, и не стоят над душой родители, и вообще никуда не надо торопиться, возник — и поневоле «встал ребром» — этот закономерный вопрос:

«А что дальше?»…

Этот свой внутренний перелом я, кажется, довольно неплохо описал в своей «Исповеди перед инфарктом» 1985 года…

Хотя написать об этом можно очень много, и оно стоит того, так как это был действительно — и перелом в моём сознании, и перелом в моей жизни…

Это было частью моей первобытной, по сути, инициации, и воинской, и шаманской, как это было задумано и осуществлено силами свыше, силами и законами Мировой Традиции…

Это был мой огромный шаг — к пониманию и гуманизма, и космизма…

И это был мой огромнейший шаг на пути к тому, чтобы по-настоящему понять:

А что же есть СВОБОДА?

И к какой свободе я призван?..

Я теперь внешне был свободен — как никогда. Как никогда раньше в жизни. И не об этом ли я мечтал?.. Но может ли являться такая свобода самоцелью? Такая свобода открытых теперь возможностей — идти, куда угодно, делать, что угодно… И для чего она должна быть по-настоящему использована?..

Я тогда больше переживал всё это на