Исповедь перед Концом Света. 1976. Гипротеатр. Монастыри. Моё Крещение. Моя "Книга Слова". Моя 1-я проповедь.

глава за главой...

И по стилю, и по духу, здесь легко можно было бы увидеть и Библию (особенно книги пророков), и Коран, и буддистские сутры, и другие священные тексты, которые изучались и впитывались мною все предыдущие годы...

Я старался передать то Главное, что мне открылось в эти годы: БОГ ЕДИН, и все религии учат Одному, и именно тому, что Бог Един.

Я повторял Владимира Соловьёва, основоположника русской религиозной философии Всеединства, а он, в свою очередь, повторял древние индийские Упанишады (из которых потом выросли и Веданта, и Адвайта-Веданта); и я воспроизвёл это в своей ключевой формуле:

«Всё есть Одно, и кроме Единого Бога нет ничего».

Я думал, что, быть может, правильнее было бы сказать и проще: «...кроме Единого нет ничего». Ведь ЕДИНЫЙ — это Главное Имя Бога, которое заключает в себе все остальные; да и вообще это — Абсолютное Понятие, как и Абсолютная Реальность. Но хотелось передать и Его транс-персональность, и Его персональность одновременно, так, как я это понимал и переживал в то время...

Я выступал как эсхатологический пророк Вечного Евангелия, предсказанного в Апокалипсисе (Откр. 14:6), который должен дать миру Единую Религию Христа-Слова (Откр. 19:13) в преддверии наступающего Конца Света (в близости которого я и тогда не сомневался, и сейчас, с определёнными поправками, говорю о том же). И свой призыв к тотальному покаянию я обращал ко всему человечеству...

Коммунизм как прямой атеизм я тогда воспринимал как буквальное явление Антихриста. А социалистический строй в СССР был для меня лишь формой государственного капитализма и, в любом случае, обманом и сатанинским безбожием. Мой тогдашний религиозный антикоммунизм и антисоветизм отразился в моей «Книге Слова» достаточно прямо; и потом мне приходилось много раз невольно жалеть об этом; но через это необходимо было пройти...

Лишь позже мною было понято, что Религия, Коммунизм и Советы суть понятия неразрывные, и последовательно додумано, что:

1). Не только все религии учат Одному; но и все философии, науки, искусства — также учат Одному. Вся Мировая Традиция — вся Мировая Культура — учит Одному. Всё учит Одному. Ибо Всё есть Одно. Вселенная — это Голограмма/Теограмма.

2). Коммунизм как мировоззрение — имеет глубоко христианские и, вообще, религиозные корни и по существу тоже является особой формой религии (при формальном обожествлении науки), где Прометей-Пролетарий есть «коллективный мессия», и где христианский идеал Царства Божия понимается как Мировая Коммуна.

3). Атеизм — это тоже закономерная и необходимая фаза в диалектическом развитии религии и всей Мировой Культуры и является абсолютно необходимой частью религии и всего духовного опыта человечества. Бог, по определению, есть, в равной степени, и Абсолютное Бытие и Абсолютное Небытие, и может быть понят только последовательно диалектически — через Своё полное Самоотрицание. Бог умирает — чтобы стать человеком. Человек умирает и идёт на смерть — чтобы стать Богом...

С Николаем Фёдоровым и Русским Космизмом я познакомился напрямую лишь в 1984 году, уже перед самой Перестройкой (помню, работал с его однотомником 1982 года в читальном зале нашей местной библиотеки на улице Лазо, уже после переезда сюда, на проспект Ударников). Во время Перестройки я определял для себя своё мировоззрение как теокосмизм. Затем — как мессианский космизм и космический мессианизм. И уже позже — как метакосмизм (тео-антропо-космизм), который понимаю как последовательное развитие и синтез Русского и Советского Космизма, и сейчас предпочитаю называть Красным Космизмом.

…

Не помню, начал ли я писать свою «Книгу Слова» ещё перед уходом из дома. По-моему, нет. Только когда я сознательно оказался в состоянии бездомности — между Небом и Землёй — из меня непрерывным потоком пошло Слово... Надо было только записывать...

Хотя записывать приходилось — где попало, о чём я писал уже не раз...

И записывал я свою «Книгу Слова» ровно 50 дней. Печать Святого Духа, явленного в Пятидесятнице (Деяния 2:1-4)?..

О, сколько у меня ещё связано с этим числом 50!.. Вплоть до событий в Донбассе...


Савва

«Саввой-проповедником» я стал именно тогда. Именно тогда, в своём необыкновенном Крещении, я получил себе это имя. Получил — совершенно спонтанно, изнутри... Я с детства чувствовал какую-то свою загадочную, мощную связь с этим именем. «Мятежный поп Савва», участник Пугачёвского восстания, в «Каменном поясе» Евгения Фёдорова поразил моё детское воображение... И этим именем был у меня назван один из моих литературных героев, пират и бунтарь, когда он стал монахом...

А после встречи с Голубем (с «нагвалем», по Кастанеде) — когда я действительно родился свыше — я уже как-то само собой отождествил себя с этим именем. И писал свою «Книгу Слова» уже от имени Саввы...

И проповедовать стал — тоже как Савва...

Не помню наверняка, была ли уже полностью написана мною «Книга Слова» прежде, чем я произнёс свою первую проповедь в Купчино... В «Исповеди перед инфарктом», точнее, ещё в рукописи 1985 года, ещё зафиксировалось, в каком жутком состоянии я тогда находился, когда «Книга Слова» была уже написана, и отпечатана на машинке, и начала распространяться (с каким трудом и риском!..), а я совершенно не знал, что мне делать дальше, и был готов хоть умереть, хоть сесть в тюрьму или в дурдом...

И моя «Купчинская проповедь», произнесённая мною совершенно спонтанно, просто от отчаянного положения, в котором я был, стала прямым указанием на то поприще, к которому я был призван...


1976. Сентябрь. Мой 1-й уход в народ.

Как давно, как давно я уже думал о том, что когда-нибудь я непременно опишу эти свои немногие, но такие насыщенные, года странствий: без дома, без документов, без денег, без всякого постоянного пристанища... Без крыши над головой!..

И особенно я думал о том, что обязательно надо будет вспомнить всех, кто в эти годы давал мне убежище, рискуя своим спокойствием и благополучием, вполне понимая, что может иметь из-за меня крупные неприятности с властью...

Долгие годы я, как мне казалось, помнил почти всех этих людей, почти все места, где я получал от них ночлег. Казалось, что я мог по памяти восстановить всю картину тех, порой, бурных и тревожных, а порой, таких тихих и светлых для меня дней второй половины 70-х годов...

И всё казалось, что время писать мемуары ещё не наступило, что ещё столько событий должно произойти в моей жизни, столько ещё надо прочесть, столько продумать, столько ещё предстоит переосмыслить и переоценить. Всё казалось — что «ещё всё впереди»...

И вот, уже настало 2-е тысячелетие, 21-й век, вот уже и первое десятилетие этого века пролетело как-то как бы почти и незаметно... А я ещё так и не приступал к тому, чтобы хотя бы начать писать о тех столь важных для меня годах (от которых у меня почти не осталось каких-либо записей). Да, и отнюдь не только для меня одного важных. В них столько — «общечеловеческого» смысла!..

В них — Смысл и Значение для всего нашего народа, для всей нашей разорванной и истекающей кровью страны...

Да, вся страна и весь народ наш сейчас, как никогда раньше в нашей истории, подобны Распятому Христу...

Да, через это надо пройти!.. Через всю эту расчленёнку... И мы пройдём!..

И пройдём, как должно... Это для нас — Новое Крещение! И Россия в нём — должна воскреснуть!..

…

Моя «Исповедь перед инфарктом» обрывается как раз на том, как я в 1-й раз «ушёл в народ». На самом начале этой эпопеи. Потому что именно на этом оборвался черновик моего письма к Леониду Жуховицкому от 1985 года. Письма, так до конца и не написанного, и не отправленного...

И обрывается именно здесь не случайно. Ибо событие 7 августа 1976 года по сей день я оцениваю как центральное и решающее во всей моей жизни — сколько я её имею, этой самой жизни, на сегодняшний день, на сегодняшний момент...

Событие это — подлинно моя современная шаманская и воинская инициация, моё духовное крещение, моё мистическое рождение к новой — совершенно особой! — жизни. Жизни — странствующего проповедника, проповедника Слова Божьего, проповедника Вечного Евангелия — как оно мне тогда открылось, как я его тогда понимал... Как оно тогда запечатлелось у меня — в моей «Книге Слова»...

В моей «Книге Слова»... Которую я писал — как я поминал об этом не раз — ровно 50 дней... Короткими урывками. То — где-нибудь в тихих парках и скверах нашего города, сидя на скамейке, пока ещё позволяла сентябрьская погода; то — в пустых аудиториях Университета (в котором мне так и не довелось поучиться, как всем нормальным смертным; ибо — свыше мне была определена иная учёба...); то — в маленькой комнатке моего друга Вити Кабанова, которую он снимал на одной из линий Васильевского острова у одного тихого одинокого старика...

…

С чего же начался мой 1-й уход в народ?..

С того, что мне пошли в августе 1976-го, после моего Крещения, повестки из военкомата. И дома сложилась уже абсолютно невыносимая для меня обстановка. Обстановка уже просто физически для меня крайне рискованная, потому что из военкомата за мной могли приехать в любой день и в любую ночь (о чём тогда ходили многочисленные рассказы), и я понимал, что родители скорей сдадут меня ментам или военным, чем будут укрывать...

Как потом выяснилось, родители действительно тогда ходили и в военкомат, и в комсомольские органы, и ещё куда-то, чтобы меня куда-нибудь забрали и занялись моим перевоспитанием...

Днём, когда приходили с работы родители, я и так почти не бывал уже дома. Но и ночевать уже, как я тогда расценивал и чувствовал, было крайне опасно...

Да и было общее сильнейшее чувство — что что-то должно произойти в моей жизни решительное и решающее, куда-то мне надо из дома, в конце концов, уйти...

В монастырь — не получилось. Понял, что не моё. Не мой путь, не моё призвание, не моя судьба. Не то!..

В лес — как когда-то в детстве — только уже теперь не «индейцем», а в «духовную пустыню» одинокого отшельника — этот вариант я тоже попробовал. И тоже — сорвалось. И я тоже понял, что — не судьба. Не только по причине физической неудачи — а просто не судьба... Не моё! Не то!..

Идти, уходить ещё дальше — в тайгу, в горы?.. На тот же Урал?.. Ещё дальше?..

Кажется, я тогда обдумывал и эти варианты. Но я уже испытал в предыдущем, 1975-ом, году на собственной шкуре, насколько ещё сильны гулаговские порядки в наших таёжных краях. И я прекрасно понимал, что если я снова, уже сейчас, попаду там в лапы милиции без документов, которых у меня теперь уже нет вообще и нигде, то нынешняя моя посадка в какую-нибудь КПЗ уже не закончится так просто и благополучно...

Что-то другое мне было суждено. Что-то именно своё, ещё никем не пройденное. Что-то совершенно новое. И что предстоит испытать и пройти сейчас — именно мне...

…

Итак, в один прекрасный день (и, кажется, это было 1 сентября) я понял, что дома мне сегодня уже ночевать нельзя. Уже никак нельзя. А куда идти?.. Не в монастырь, не в лес, не в горы — куда?.. И к кому обратиться за помощью — хотя бы за советом?..

У меня тогда был только один близкий друг. Друг, который один разделял мои взгляды, мою веру. Который тоже понимал, что оставаться дома мне уже нельзя, и не только по причинам чисто внешним. Юра