после города, стоило лишь выйти из электрически, просто опьяняла!..
Гостить и ночевать я туда приезжал обычно на выходные, когда туда приезжало и большинство других интересных гостей...
Май 1978-го
Потребность в уединении для духовной работы над собой была у меня огромной. И Люба Искра предложила отвезти меня к какой-то заброшенной землянке в достаточно глухом месте на Карельском перешейке...
Доехали на электричке до Горьковской. Оттуда часа два шли быстрым шагом до небольшого Гладышевского озера. Там и была эта землянка...
Там и был написан мой текст «Май 1978-го». Это, собственно, просто дневниковые записи, которые я делал в записной книжке, которую мне дал Женя Линьков, вырвав из неё использованные страницы...
В Горьковской — действительно была дача Горького. И там же, на даче Бонч-Бруевича, летом 1917 года жил Ленин. И купался в Гладышевском озере!..
Позже я гораздо быстрее добирался до этой землянки от станции Каннельярви, памятной мне с раннего детства...
Лето в Курорте
Чудесные летние дни, проведённые мною тогда в Курорте, были продолжением моих майских медитаций…
Несколько раз я «сторожил» эту несчастную «вышку», в совершенно тихом и пустынном месте...
Читал Кришнамурти, Ауробиндо, разную йоговскую, иногда теософскую и оккультную литературу. Именно то, в чём тогда нуждалась моя душа...
Сидел на пеньке и загорал... Тишина, лес, цветы... И знойное Солнце!.. Такое редкое у нас...
Временами я был почти счастлив…
12-я Красноармейская
Катя, с которой я познакомился у Жени Линькова в Курорте, предложила мне пожить в её пустующей комнате на 12-ой Красноармейской. Кажется, это был дом 10, или быть может, 24. Я помню, что идя от Измайловского по левой стороне и дойдя до какого-то полу-скверика, надо было повернуть налево, и ещё раз налево...
Это была небольшая старая питерская коммуналка, без ванной и без горячей воды, где жила ещё тихая старушка, которой Катя сказала, что я студент (или абитуриент), вроде как из Новгорода, и буду заниматься...
Комната была абсолютно пустой, и Катя привезла мне спальник, чтобы мне было хоть на чём (или в чём) спать...
Я решил использовать временное проживание в этой комнате для того, чтобы разобраться со своим литературным архивом. Особенно, со своими дневниками, которые начал вести ещё в детстве, в 1966 году...
Мой архив помещался в пяти или шести (уже сейчас точно не помню) белых картонных папках (под лист формата А4). Перед своим уходом из дома (кажется, ещё перед 1-м) я попросил Свету Стаценко взять его себе на хранение. Она, в свою очередь, в интересах конспирации, передала его своим знакомым, а те спрятали эти папки в сиденьи своего старого кресла...
Забрав эти папки у Светы, я стал, прежде всего, перечитывать свои дневники...
Помню, мне очень хотелось перечитать, что я написал 1 января 1974 года, вернувшись домой от Оли Обуховской после своего чудесного обращения к Богу. Я помнил, что исписал тогда несколько машинописных листов в каком-то исступлении...
И, сколько я могу вспомнить сейчас, я прочёл нечто очень сильно отличное от того, что я ожидал прочесть, отличное от того, что хранила тогда моя память об этом знаменательном дне...
Листы своего дневника и всего своего архива я раскладывал прямо на полу, за неимением ни стола, ни стула...
Вскоре я почувствовал себя нехорошо. Явно поднялась температура, начался болезненный жар, периодически сменяющийся сильнейшим ознобом. Потом я вдруг заметил на гладком полу выпавшую с моей головы вошь. Потряс своими длинными хипповскими волосами (своим хипповским «хаером») — посыпались ещё. Стал их вычёсывать расчёской и давить прямо на полу...
Озноб не один раз переходил в жуткую лихорадку-трясучку. Укрыться, чтобы хоть как-то согреться, было нечем. Кроме тонкой зелёной рубашки (которую я нашёл в лесу) и потрёпанных джинсов (котрые мне подарил православный подвижник) на мне не было никакой одежды. И тонкий летний спальник на голом полу...
Вшей я, где-то, наверное, за сутки непрерывной работы с расчёской извёл всех до одного. А болел в жару и в лихорадке, и в сильнейшей слабости и недомогании, после этого ещё три-четыре дня...
Женя Линьков, у которого я ночевал перед поселением на 12-ой Красноармейской, потом действительно рассказал, что у них в вагончике объявились вши, и пришлось с ними бороться...
Еды у меня не было почти никакой. Денег — буквально лишь несколько копеек. Помню, хватило в те дни лишь на пол-буханки чёрного хлеба, что купил в ближайшем продуктовом магазине...
Когда Катя через несколько дней навестила меня, привезя мне пол-литровую бутылку молока и букетик ландышей (тогда ещё не занесённых в «Красную книгу»), я, помню, невольно подумал, что лучше бы она вместо цветов принесла мне хоть какую-нибудь булку (булкой тогда в Питере называли белый хлеб). Но, зато эти ландыши запечатлелись потом в моём стихотворении, единственном, что я там сочинил...
Прожил я на 12-ой Красноармейской около месяца, и где-то в августе вернул Кате ключи, хотя она предлагала пожить ещё...
Чудское озеро. Кобылье Городище. Отец Владимир Цветков.
Был где-то уже конец октября или самое начало ноября, когда Саша Кукин (в будущем создатель «Театра танца») рассказал, что в летней студенческой экспедиции на Чудском озере он с товарищами набрёл на действующую церковь, где служит замечательный молодой священник, к которому приезжает масса народу, причём молодёжи, и живут у него подолгу, месяцами, он всех принимает...
Меня этот священник, безусловно, заинтересовал. Возможность провести у него наступающую зиму, начиная уже с очень рискованных для меня ноябрьских праздников, привлекала меня чрезвычайно. С ночлегами у меня тоже было очень проблематично. Но главная причина была чисто духовная: пожить при глухой сельской церкви, походить на все службы, побеседовать с настоящим серьёзным священником-подвижником; я во всём этом безусловно нуждался...
Саша рассказал, что село называется Кобылье Городище, это южнее Гдова, и как раз в том месте, где теперь эта церковь, стояли войска Александра Невского перед Ледовым побоищем в 1242 году. Священника зовут отец Владимир Цветков, он лет тридцати с небольшим, человек абсолютно современный, из питерской интеллигенции, и приезжают к нему такие же, и всё больше «ищущей» молодёжи…
…
Я, с рюкзаком, доехал на электричке до Гдова, добрался до берега Чудского озера, и пошёл по берегу к югу, намереваясь добраться до своей цели пешком, просто держась берега. Карты у меня не было никакой, компаса тоже. И маршрут я выбрал далеко не самый удачный, так как основная дорога отходит там от берега озера весьма далеко, а берег там в основном болотистый...
Я очень долго плутал по местным глухим просёлкам, залезал в болота, уже подёрнутые первым ледком со снежком, не раз вымочил себе ноги. Ботинки у меня были вроде туристских, и тёплое старое пальто; не помню, кто мне помог тогда всем этим снарядиться, также и рюкзаком...
Чего было много на моём пути — так это яблочных садов, где вся земля была усыпана яблоками. В одном таком саду увидел местного мужика, который граблями сгребал эти прекрасные красные яблоки в большие кучи. Я расспросил его про дорогу на Кобылье Городище, а он посетовал, что богатейший урожай яблок в этот год, а всё пропадает, государству это не нужно...
Яблок я этих нашенских в пути, конечно, поел. Но старался не увлекаться и не жадничать, чтобы не заработать, совершенно некстати, расстройства желудка...
Где-то в районе посёлка Замогилье (запоминающееся название) я вышел на большое хорошее шоссе на Псков, оно там проходит почти у самого берега Чудского озера. А потом, сколько я могу сейчас восстановить по памяти и по карте, получилось видимо так, что я свернул с этого шоссе раньше, чем было нужно, не на Самолву, что совсем рядом с Кобыльим Городищем, а на Островцы, что по берегу гораздо севернее...
Дорога там была дрянная. По пути, уже вечером и в темноте, меня подобрал какой-то шофёр на грузовике, он тоже почти заблудился здесь и дорогу не знал. Видимо, мы с ним доехали именно до Островцов. Поговорив с местными, он понял, что ему придётся возвращаться назад, на шоссе, а там переночевать где-нибудь в гостинице. А мне кто-то из местных посоветовал ночевать здесь...
Я постучался к какой-то одинокой бабусе. Сказал, что добираюсь в Кобылье Городище, в церковь к отцу Владимиру. Она меня приняла очень хорошо, накормила и напоила, и спать уложила в тепле и на хорошей, мягкой постели. Возможно, приняла за какого-нибудь семинариста. В «красном углу» у неё стояли иконы, на которые я от души перекрестился перед трапезой и после неё...
Утром она меня разбудила, сказала, что вскоре должен будет отойти рыболовецкий катер на Самолву. Я дошёл до пристани, увидел этот старый, большой катер и спросил у рыбаков, не подвезут ли они меня до Самолвы.
Говорят:
«Подвезём. А если поможешь рыбу погрузить — так совсем хорошо!»
Я снял рюкзак, пальто, и стал таскать с пристани на катер ящики с большущими рыбами, с их характерным резким свежим рыбным запахом...
Погрузив несколько десятков ящиков на катер, тронулись вдоль берега к югу. Я сидел внизу, под палубой, слушал тарахтение не шибко сильного мотора и смотрел в тусклый иллюминатор на осенние воды Чудского озера, доходившие почти до самого стекла...
Плыли полчаса, или час... В Самолве помог мужикам разгрузиться. А они, узнав, что я направляюсь к отцу Владимиру, дали мне для него две свежих здоровенных рыбины (кажется, это были сиг и налим) в толстом бумажном пакете. Я засунул их в рюкзак — только хвосты огромные торчали...
У одного из рыбаков отец Владимир крестил ребёнка. Я почувствовал, что его здесь и хорошо знают, и уважают, и любят...
От Самолвы до Кобыльего Городища было совсем близко, буквально «рукой подать». Издалека заметил и церковь с синими звездчатыми куполами, и кладбище перед ней. На кладбище как раз кого-то хоронили, какую-то местную бабушку, и вокруг свежевырытой могилы и молодого священника стояли такие же старухи...
Священник исполнил всё, что ему было положено, взял в руку лопату, поддел ею земельки, почти чистого песочка, бросил её крестообразно на гроб. Лопату передал одному из немногих стоявших тут же мужичков с непокрытыми головами, и те принялись не спеша закапывать скорбную яму...
А священник быстро подошёл ко мне, приветствуя меня и со всем радушием расспрашивая, кто я и откуда. Я поведал ему, что мне про него рассказал студент-хореограф Саша Кукин, который был у него здесь нынешним летом...
Пошли в большой и обширный, старый священнический дом при церкви, прямо в огромную кухню с высоченными потолками и длинными столами. Я передал ему подарок рыбаков. Выложил также и какие-то свои калачи и печенья, всё съестное, что привёз с собою из Питера...
На кухне управлялась, в основном, молодая деревенская девица (то ли с Воронежской области, то ли где-то примерно из тех краёв) монашка и послушница Надя. Ей подсобляли по мере надобности ещё некоторые женщины и мужчины, из местного «актива»...
Отец Владимир показал мне мою постель в одном из промежуточных помещений, весьма комфортную, и недалеко от печки. Я засыпал на ней как убитый. Высыпался вполне. И без
