особого усилия вставал на раннюю утреннюю службу...
Эти церковные службы и по сей день остаются моим главным православно-церковным опытом...
Во время службы я стоял посреди церкви, практически, почти всё время один. Хор из старух размещался отдельно. Очень немногочисленные мужики все были при своих особых послушаниях во время церковной службы.
В этих службах в почти пустой церкви была какая-то особая тихая и глубокая трогательность. Наиболее пронзительное и щемящее душу впечатление на меня производила «Херувимская», которую пели несколько женских голосов. Почти пустая церковь. Удивительное эхо в стенах храма. И утреннее Солнце на стёклах его окон...
Я запомнил эту «Херувимскую» на всю жизнь... И это Солнце в почти пустом храме, его лучи на полу...
В дурдоме на Лебедева я видел на полу похожую игру солнечных лучей, и испытывал похожее щемящее чувство...
Спорить о вере с отцом Владимиром пришлось много. Он причислил меня к теософам и оккультистам. Сам очень уважал Игнатия Брянчанинова, много зачитывал из него вслух... Я был с ним совершенно искренним, он того абсолютно заслуживал. Рассказал ему о своём крещении у Инженерного замка, с голубем, о своей вере в Единую Религию и Единую Церковь.
Он, конечно, интерпретировал это как уклонение в ересь, и уговаривал креститься «по-настоящему», но вполне тактично, никогда ни в чём не давил, и чувствовал я себя с ним почти всё время очень легко...
Внезапно приехали его родители, люди весьма жёсткие. Видал я не раз таких православных…
И они почти сразу выяснили, что человек я очень «стрёмный»...
Его отец в первый же день говорит мне наедине:
«Уезжай отсюда. Нечего тебе здесь делать...»
И мать его, и глядела на меня так же, и намекала на то же...
Я рассказал на следующий день об этом отцу Владимиру. Он, в свою очередь, поговорил очень жёстко со своими родителями без свидетелей (вполне уважительно, я думаю). И больше они ко мне не приставали... Погостили с неделю, походили на службы, и вернулись в Питер...
Монашка Надя
Послушницей у отца Владимира была молодая монашка Надя, лет 20-и с небольшим, откуда-то с Воронежской области, кажется. Совершенно деревенское существо, простое, чистое и наивное. Отец Владимир гонял её нещадно со всякой работой по хозяйству, порой и наказывал за какие-то мелкие огрехи, ставил в угол, но абсолютно без всякого садизма; в добром и чутком отношении ко всякому человеку ему никак нельзя было отказать, и эти его педагогические приёмы выглядели скорее комично.
Надя на него тоже абсолютно никогда не обижалась, всё принимала как должное, и честно старалась соответствовать своему духовному чину и строго соблюдать положенную ей дисциплину...
Однажды мы с ней вместе чистили картошку на кухне и очень оживлённо беседовали на разные духовны темы. Общаться с ней было одно удовольствие, и я, кажется, был «в ударе» со своим проповедничеством, хотя при этом абсолютно никак не стремился обратить её в свою «ересь», понимая, что в данной обстановке это недопустимо, отец Владимир мог бы вообще запретить ей со мною разговаривать...
Она же при моих речах хваталась за сердце, прижимая к груди и нож, и не дочищенную картошку, и восклицала, со смесью восторга и ужаса:
«Ой, ой, а говорит-то как! Говорит-то как!..»
Ну, отец Владимир её предупредил, что я опасный еретик, и через меня может бес вещать... А она — хоть и отшатывается от меня, и за сердце хватается (при этом не крестится), а говорит со мной с удовольствием, и слушает, хоть и со страхом, а с явным удовольствием...
А потом, вдруг она так смотрит на меня, как с каким-то для неё открытием, машет рукой и говорит с почти полной уверенностью:
«Слушай, да ты, наверное, крещёный!.. Точно, в детстве ведь могли тайком покрестить, а ты и не знаешь!..»
Этим предположением она явно успокоила свою православную совесть, и говорила уже затем со мной без всякой оглядки...
Арро-сын и другие
Ещё до отъезда родителей отца Владимира к нему прибыли новые гости: два молодых парня, чуть помоложе меня. Оба тоже из Питера, возвращались из путешествия, пешком и автостопом, по Эстонии (которая была на другом берегу озера). Один из них, небольшого роста, интеллигентный паренёк, оказался сыном известного драматурга, детского писателя и публициста Владимира Арро. У него были проблемы с наркотой, о чём он честно и открыто поведал отцу Владимиру...
Вскоре к нашей компании присоединился и ещё один гость-паломник, парень примерно моих лет. Отец Владимир каждый день устраивал с нами занятия, беря за основу работы Игнатия Брянчанинова.
Один раз, по моему предложению, читали и разбирали Евангелие, Нагорную проповедь. Парни, все трое, не были православными ортодоксами, но с отцом Владимиром не спорили, спорил с ним только я...
Однажды был интересный момент. Не помню, о чём именно мы тогда с ним спорили, но я его пытался убедить в чём-то для меня очень важном и принципиальном. Он решительно не соглашался, причём, в своей обычной манере, отшучиваясь. И вот, в какой-то момент нашего очень горячего спора, за которым внимательно следили ребята, при этом явно не всё понимая в наших богословских расхождениях, но не вмешиваясь, я почувствовал просто острое и безысходное отчаяние, что не в состоянии его переубедить...
Но в следующий миг — на меня вдруг сошёл такой покой, такой мир душевный, такая внутренняя тишина, такая невидимая благодатная сила, что я как-то абсолютно и совершенно успокоился в душе, прекратил спорить, и на всё отвечал в состоянии какой-то глубокой, нашедшей на меня, задумчивости...
Отец Владимир говорит:
«Савва, ведь это у тебя не смирение, и не смиренномудрие, а — смиреннословие, так это называется!..»
Я из своего исихийного состояния ответил в том плане, что может быть и так, Бог рассудит...
В скором времени, когда мы оказались с ним одни, он мне говорит:
«Ну, Савва! Ты, наверное какую-нибудь Кришна-маха-мантру читал — такой оккультной энергетикой от тебя накатило!..»
Я говорю, что абсолютно ничего не читал, полнейшая внутренняя тишина в тот момент во мне была, как сошла на меня откуда-то, абсолютно без всяких моих усилий...
И где-то через день или два, когда мы с ним невзначай опять остались лишь вдвоём, он мне говорит:
«Ты знаешь, Савва, я молился о тебе. И очень странное дело: молитва возвращается...»
Я это очень хорошо запомнил. И воспринял, скорее, как благоприятный для меня знак...
Двое первых парней скоро уехали. С третьим мы работали вместе какое-то время на заготовке дров на зиму, и делали ещё что-то по хозяйству. Потом уехал и он...
Как вызвать понос у бесов
Я продолжал работать вместе с одним пожилым местным мужиком, истовым церковным активистом, с большой седой бородой совершенно до-революционного и до-советского вида. Спилили с ним на дрова большое сухое дерево, довольно далеко за церковью, на болотистом участке. Почти всё время был лёгкий ноябрьский морозец, иногда лишь мелкий, слабый снежок, и болотная грязь нам особенно не мешала; скорее было холодновато на ветру, дувшем с озера, когда приходилось моментами не пилить, не рубить, не таскать, а примериваться к работе... Иногда работали вместе и на кухне, и в других местах...
С этим мужиком у меня тоже был интересный эпизод. Он заметил, что я в церкви крещусь не тремя перстами, а двумя, по-старообрядчеки. И решил провести со мной духовно-воспитательную беседу. Пригласил к себе в своё подвижническое жильё: а это была какая-то тесная, старая землянка недалеко от церкви, впрочем, сухая и тёплая. Усадил за стол, угостил чаем с сухарями. А потом с самым важным и торжественным видом преподнёс мне какую-то совершенно затрёпанную дореволюционную церковную брошюру, ориентированную явно на самого распоследнего по грамотности тогдашнего мужика, типа про то, как церковь побеждает все ереси и всех бесов...
Взял мою правую руку, сложил вместе три моих первых перста, как должно быть положено правоверному никонианину, и стал меня ими осенять трижды...
Я не сопротивлялся...
И он остался своей наукой доволен:
«Вот как надо креститься! А от этого...»
...Он изобразил с презрением аввакумовское двуперстие:
«...От этого у тебя бесы — срать не будут!..»
И он торжественно вручил мне свою брошюрку:
«Прочти обязательно!..»
Я понял, что в чужом монастыре со своим уставом лучше не возникать, и стал с тех пор креститься там по-никониански...
Да и всякий раз с тех пор, как захожу в обычный православный храм, крещусь, как все его прихожане и захожане, не выпендриваюсь по мелочам…
Хотя вне публики — по-прежнему крещусь двуперстием…
Боярыня Морозова с картины Сурикова по-прежнему стоит у меня перед глазами...
А вот и КГБ!
Всё очень хорошо у нас складывалось с отцом Владимиром, никто нам не мешал, общаться с ним было в радость, мы и в баню вместе ходили в деревенскую и вениками парили друг друга, и я рассчитывал провести у него всю зиму...
Как вдруг, в один прекрасный день, он подаёт мне что-то из своей свежей почты со смехом, и говорит:
«На, Савва, прочти!..»
Смотрю — какая-то, типа, повестка...
Читаю:
«Гражданину Цветкову Владимиру явиться в Псковское отделение КГБ...»
Отец Владимир решил, что поедет в Питер к своему духовнику; а там — как он благословит...
Ну, мне понятно, надо ехать с ним...
Он собрал свой церковный актив, объяснил ситуацию, дал необходимые распоряжения... И, первым делом, собрались мы с ним, чтобы лететь на местном самолётике сначала в Псков (без визита в КГБ), а оттуда — ехать в Питер; это был кратчайший и удобнейший путь, через Псков...
Помню, как идём мы с ним на местный аэродромчик по тропке через какой-то большой пустырь, и продолжаем наш постоянный с ним спор, о крещении и прочем... Подходим уже почти к аэродрому, и тут — пошёл очень меленький дождик...
А отец Владимир и говорит:
«Эх, Савва! Вот так бы схватить тебя сейчас в охапку — и кричать в небеса:
КРЕЩАЕТСЯ РАБ БОЖИЙ!..»
Продолжить эту тему мы тогда уже не успели. А как мне хотелось потом задать ему вопрос: где же тот предельный минимум обрядности, при котором таинство крещения может считаться, по православным канонам, совершившимся?.. Ведь у меня, в моём крещении, тоже был только мелкий дождь; только вместо православного попа — питерский голубь-сизарь…
И разве невозможно креститься одному на необитаемом острове?..
Псков
Прилетели в Псков. Из аэропорта в город ехали на такси. Было уже темно. И я хорошо запомнил, что у пожилого таксиста под ветровым стеклом был большой портрет Сталина в мундире и при всех орденах. Тогда это встречалось не часто, и требовало определённой смелости. Отец Владимир тоже обратил на это внимание, потом мы с ним это обсуждали...
Зашли к старому другу отца Владимира, священнику, тоже из питерской интеллигенции, и больше похожего на потомственного интеллигента, чем на священника. Не помню, как его звали, помню, что жена у него была урождённая княгиня Шаховская.
У них сидела характерная полу-интеллигентская, полу-диссидентская компания, и среди прочих был известный священник-диссидент отец Сергий Желудков, у которого с КГБ было к тому времени уже немало неприятностей... Он вспомнил, что был с Татьяной Горичевой у меня дома,
