«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и
имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы
переставлять, а не имею любви, – то я ничто».
(I Кор. 13.2.)
Оглавление:
Легенда
Свидетель – I
Старик – I
Рассказчик – I
Свидетели – II
Рассказчик – II
Старик – II
ЛЕГЕНДА
Город у извилистой реки возник пять столетий назад, по преданию, его основал Александр Ягеллон — Великий князь Литвы.
Мало что я знал тогда...
Вне сомнения, город, как и любое творение воли и духа людского, имеет час зачатья, когда было сказано: «Да будет!..»
Из заиндевевших зарослей ольхи выехал всадник, осыпанный с ног до головы снежным крошевом. Утомленный конь, тяжело приседая, с трудом преодолел снежный завал, но вот под копытами звякнула смерзшаяся земля. Ступив на пологий, редколесьем укрытый от ветра речной откос, наездник закричал что было мочи:
— Пан хорунжий, я нашел доброе место для ночевки!
Вскоре подоспел отряд литовских драгун под началом краснощекого удальца в грубом кольчужном панцире, обшитом толстой свиной кожей по спине и животу. Переговорив с дружиной, он приказал совсем юному на вид молодцу скакать с докладом «до пана Радзивилла». Остальные наездники, спешившись, принялись прорубать в береговой ольхе широкий проход, их походные топорики весело звенели. Стылые ветви ладно стелились на землю, словно снопы жита.
Часа два спустя пустынный берег доселе дикой реки совершенно преобразился. В разные стороны деловито сновали вестовые, скрипуче ползли разлапистые сани, запряженные волами, дымились бессчетные костры. И раздольно стлался тяжелый дух человечьего скопища — кислая животная вонь и сладкий запах варева. Трудно было выделить какую-то одну речь в этом разноязыком таборе. Где-то звенело польское дзеканье, там волжское оканье густо сдабривалось московским аканьем, здесь чудной говор хохлов перемежала якающая литовская трель.
Внезапно взыграли фанфары. Разворошенный улей разом смолк. Взоры всех обратились на здоровяка в раззолоченной броне, цепко оседлавшего вороного скакуна — виленского воеводу Радзивилла. Ясновельможный пан повелевающим жестом властно высвобождал широкий проезд к отливающему лазурью высокому шатру, на маковке которого трепетал вымпел государя Великой Литвы.
И вот из недавно прорубленной просеки стала выкатывать пышная кавалькада. Впереди, гордо восседая на породистых жеребцах, щеголевато отставив десницу с древком, скакали знаменосцы. С хлестким шумом, колышась на продувном ветру, рдело одиннадцать знамен земель, объединенных Литвой, двенадцатое, самое объемистое и тяжелое, было коронное.
Следом гарцевали родовитые паны в изысканных доспехах, пышные султаны из диковинных перьев на шлемах делали витязей похожими на экзотических птиц. Нарядный блеск свиты слепил глаза простолюдинам, скинувшим шапки.
Затем, приникая на рессорах, волочилась расшитая пурпуром крытая колымага. Ее лакированные борта украшали золоченые кресты, львы, мечи и иные, недоступные простому уму геральдические знаки — все это должно свидетельствовать о великом звании ее сидельца.
Вскоре шествие вымученно остановилось, повозка подрулила к лиловому шатру. Лишь на мгновение приоткрылась резная дверца, толпа придворных прихлынула, закрыв от посторонних взоров, как ловкие телохранители выхватили из недр кареты расслабленное тело и, не мешкая, занесли его в покои. Но над военным лагерем уже стоял невообразимый рев — войско приветствовало своего государя — Великого князя Литвы и короля Польши Александра.
Потом за порог королевской резиденции на краткий миг ступили вожди коронного войска. Первым вошел Великий гетман, за ним Великий писарь, потом Виленский воевода. После к шатру подошли остальные гетманы и каштеляны земель и городов Литвы и Руси.
Лагерь зажил обычной походной жизнью. Но наблюдательный взор мог отметить, что на стан легла тень тягостного смятения. Раскованное веселье и беспечность напрочь исчезли, ратники стали осторожнее обращаться с оружием и упряжью, старались поменьше сновать и даже говорить.
Час спустя вся дружина, не садясь в седло, спешно переместилась вниз по течению, оставив на истоптанной пойме несколько шатров да реющие на ветру стяги.
Между тем в увешанных коврами покоях у постели Великого князя, коварно подстреленного татарской стрелой, вершил свои таинства лейб-медик Болеслав Збых, выученик швейцарского чудодея Парацельса.
Но вот пан Болеслав обтер кисти розовых рук о расписной рушник, молча протянутый одним из служек. Пригладив взъерошенную шевелюру, лекарь обратил взор на загрустившего в углу пана Радзивилла. Всем было известно, что Виленский воевода личный друг короля, и уж как не ему больше всех печалиться о занедужившем господине.
— Ну как?.. — встрепенулся дюжий воевода. — Что с государем?
— Я думаю, опасаться за жизнь короля более не стоит. Вскоре Александр оправится. Дня через два-три можно тронуться в Троки.
— Господи Иизусе Христе... — зашептал на латыни молитву воевода. Закончив, встал во весь могучий рост, поклонился пану Болеславу и, неуклюже переваливаясь, на цыпочках покинул князя.
В другом зеленом шатре настороженно ожидали Радзивилла. Оставаясь в неведении, подавляя стыд, старшины войска обсуждали персону возможного наследника престола — королевича Сигизмунда.
Если Александр, прежде всего, литвин, — суровый и неприхотливый воитель, то его сводный брат Сигизмунд — изысканный немец, граф Оппельн и Глогау. Что ему Вильно, что ему Тракайский озерный замок, что ему стольный Краков, его оплот — сытая Силезия. Как-то будет «литве» при онемеченном государе? Каково придется дворянам литовским и польской шляхте поперек баронов немецких? И в какие земли переместится тогда центр государственной жизни Речи Посполитой. Неужели родимый край — край Миндовга и Гедемина обречен на захолустье?.. Не хотелось панам верить в такой поворот событий.
Стоило Радзивиллу раздвинуть тяжелый полог, несдержанный шепот мгновенно прервался. В глазах вельмож застыл немой вопрос: «Как?»
— Великий князь будет жить! Не так-то просто свалить старого зубра!
Вздох облегчения и выклик вновь обретенных надежд пронесся по заполненному вельможами шатру:
— Слава Богу! Слава Иисусу Христу! Матерь Божья, благодарим тебя!
Пять минут спустя из становища, словно камень из пращи, вылетел гонец. Радостная весть должна как можно быстрей оказаться у Ласского (канцлера Великого княжества Литовского), а уж он то знает, как ей распорядиться.
В полдень следующего дня еще слабого Александра вынесли на воздух. На исхудалом лице князя застыла мучительная гримаса. Рана нещадно саднила, несмотря на мазь и припарки, сочиненные Парацельсом. Когда походную лежанку поставили на землю, свежий ветерок пронырливо проник в орлиный нос Александра. Князя слегка опьянила зимняя свежесть. Он пытался приподняться на локотках, но тщетно. И тогда замутненным то ли от недуга, то ли от яркого света взором он оглядел парящие в дымке окрестности.
За рекой гордо возвышались неприступные холмы, поросшие вековым ельником. Ледяная гладь реки, яркая зелень хвои, синева неба — какая благость, как пригож мир! Боль потихоньку покинула плоть Великого князя. Он велел приподнять слабое тело. Слуги бережно подхватили старческую плоть, уложили на взбитые подушки. Князь зачарованно вглядывался в туманную даль, в глазах искрились слезы восхищения и радости.
Осторожной цепочкой приблизились воеводы, старший от лица войска приветствовал короля. Александр, возбужденно прервав излияния гетмана, вымолвил еще слабым голосом, указав сухим перстом на высокий заречный холм:
— Повелеваю... там крепость... город заложить! — и в изнеможении упал на подушки. В его страдальчески проникновенных голубых глазах светилась вера, горело убеждение в том, что так и будет. И будет хорошо!
Эта событие могло произойти в те давние времена... Да и было ли ему место на самом-то деле? Скорее всего, город возник при других, далеко не выясненных обстоятельствах, как часто случается — весьма прозаических, зачастую даже недостойных упоминания в хрониках.
Уже потом кто-то «очень сведущий» соединил город с именем князя Александра. Картинные подробности довершила молва. Я вполне допускаю, что нога Великого князя не ступала в тех местах... Что и не мудрено — Литва простиралась от моря и до моря, и с какой стати государю огромной державы скитаться в лесных дебрях по реке Невежис.
Все так и не так!? Не стоит лукаво мудрствовать. Коли гид рассказал, так поверим ему. Пусть рождение города неотделимо от имени Александра Ягеллона, славного потомка гордых князей Гедемина и Витовта.
Мое же воображение лишь слегка восполнило расхожую легенду. Что плохого в моих непритязательных выдумках?
СВИДЕТЕЛЬ — I
Мечтательный флер спал с моих глаз. У ног, под старым замшелым мостом, где я на мгновение остановился, озорничал мутный поток. Странная река: летом ее течение гладко, даже царственно, но сейчас, в конце ноября, среди затяжных дождей и зябкого пронизывающего ветра — она взмутилась бурлящими темными струями, словно ее равнинное дно устлано пузатыми валунами, останками когда-то прошедшего ледника. Среди пожухлой осоки то там, то здесь, подступая совсем близко к вспененной воде, зеленели веселенькие островки, сохранившие сочную густую травку. Они чем-то напоминали рукотворные газоны большого города. Но какой-сякой садовник-невидимка ухаживает за ними? Кому до них дело? А они вот и поздней осенью радуют глаз изумрудной прелестью, уверяя нас — не все уходит в небытие, далеко не все. Пышная поросль, она стремится ввысь, она расталкивает прелую листву, ей кажется, справься она с этой мертвечиной, и ей навек обеспечено счастье и бессмертье.
Неужто она не знает, что под серым осенним небом возможно лишь эфемерное, призрачное счастье. Зеленая травка, как то молодое поколение двадцатилетних, мечтавших вернуться домой с победой, но скошенных на корню в горниле былой войны.
Ударит мороз, день-другой юные побеги поникнут, почернеют. Так оно и будет. Но корни — здоровые, наполненные стремлением питать, двигать вверх молодые побеги — останутся, будут жить под землей, а значит, весной здесь опять прорастет дружная мурава — везде кругом станет радостно-зелено.
На левом высоком берегу реки выщербленными террасами сбегают к берегу постройки городка, крытые потерявшей цвет черепицей. Отчетливо различимы прорези улиц, будто борозды морщин на лице изрядно пожившего человека. Черными тенями выступают парки, скверы, сбросившие листву, они затушевывают, но вовсе не скрывают увядшую кожу зданий. Словно Монмартская башня, над прокопченными стенами домов возвышается высотное здание гостиницы. Даже от реки видны большие неоновые буквы на ее челе —
