«VISBUTIS».
Старый замшелый городок с грубыми швами пластических операций хаотично возникших новостроек. Несомненно, эти чужеродные вкрапления портят благообразный вид города. Но его мудрые зеницы, смотрящие сквозь «новомодные очки» остекленных призм, располагают к себе, им доверяешь.
Влюбляются именно в эти задушевные глаза. Они неназойливо западают в сердце, вошедшее с ними в контакт, они зачаровывают. И уже не миновать будущих очередных с ними свиданий.
Чем современней контуры новоиспеченных сооружений, чем экстравагантней выверты новой архитектуры, тем прекрасней и притягательней старый город. Он похож на милую всем сказку...
Вокруг, сродни рисункам Ван-Гога, в такой же осенней хляби корячатся сколькие скелеты деревьев. Своими корявыми сучьями, похожими на кровожадные упыриные пальцы, они норовят уколоть глаза, нависают над хрупкой человеческой фигуркой, намериваясь схватить и растерзать ее. Но, увы, они бесплотны, эти сучковатые стволы, они лишь поскрипывают от беспомощности, им только остается процеживать сквозь голый костяк промозглый ветер и студеный дождь.
Неотвратимо надвигается вечер, хотя еще светло, можно читать косо приклеенные на тумбах афиши, еще различимы вывески магазинов. Пока не включены уличные фонари и в редких окнах зажжен свет — но ночь уже на пороге.
Мелкий дождик находит лазейку и тонкой струйкой заползает мне за ворот. Почему вода настолько всепроникающа? Повожу плечами, глубже втискиваюсь в пальтишко, теперь, кажется, водному потоку положен предел. Но все же по спине расползается мерзкая леденящая влага, но постепенно она теплеет и уже не вызывает мурашек и озноба. Ускоряю шаги. Если смотреть под ноги, слегка зажмурив глаза, то земля, скользящая в полутора метрах, приобретает сходство с ландшафтом, обозреваемым из пилотской кабины легкомоторного самолета. Набегают озера-лужицы, вдали небольшие зеркальные осколки, они вырастают прямо на глазах, вот они под вами, случись авария, спикируешь и утонешь в этом омуте, но вот призрачные озерца позади и уже забыты.
Не помню, когда и почему у меня возникла привычка при ходьбе смотреть не прямо перед собой, а под ноги. Меня еще в детстве не раз оговаривали, мол, что ли, денежку потерял? Приходят какие-то детские воспоминания — земля в полуметре от глаз. Рядом вижу кофейные широкие брюки взрослого человека. Отец!.. Таким я его и запомнил. Он бросил нас с матерью. Второй раз я видел его уже в гробу, на похоронах.
Впрочем, о чем это я? Идет дождь, и самое удобное сейчас — смотреть под ноги. Асфальт стал чище, наносная грязь исчезла. Верно, началась песчаная почва? А вот и дождик прошел...
Я поднимаю глаза к небу. Вместо черных костлявых осин и раскоряченных тополей меня окружают стройные молодые сосны. Пусть они чуточку лысоваты, пусть у них не слишком пышная крона, но они не умерли, не уснули — они и сейчас зелены, они ничуть не впали в летаргию. Они явственно дышат, я обоняю дух дивного хвойного бальзама, запах янтарной смолы. Их рыжие пятнистые стволы наполнены жизнью, их поверхность шершава на ощупь, но в то же время нежна, как кожа запястья. Я знаю, можно подойти к дереву и отщепить от коры тончайший, как папиросная бумага, слой той кожуры. Как здорово! Сосна свежа и полна сил, у нее шелушиться кожица, как носики юных девушек, перестоявших на солнце.
Могучей бурой громадой вырастает костел. Он размеренно поворачивается ко мне своим барочным фасадом. До собора еще далеко, но главенствует он один, все округ подчинено его величественной доминанте. Разновеликие обиталища обывателей, снявши картузы и ермолки, подобострастно лепятся у его основания. Стыдливо потупили свои буквы сиротливые вывески магазинов. Вся округа застыла в немом почтении.
Улица расступается — соборная площадь. Ее перегораживает литая чугунная ограда — своеобразный рубеж, отделяющий обыденность и сумятицу от суровой торжественности.
Собор разрастается во всю исполинскую мощь, целиком закрывает весь небосклон. Гигантские сталагмиты его близнецов-колоколен возносятся в поднебесную высь.
На фоне плывущих облаков падают, но так и остаются недвижимы два ажурных латинских креста. Они гордо со своей высоты взирают на прозу городских будней, они уверены, что никакие лихолетья не свергнут их с пьедестала, они — застывшая вечность.
Но моем пути высится помпезный проезд, излишне усложненный скульптурной лепниной. Тяжелые створки ворот украшены растительными завитками, фасциями римских ликторов, хитро перевиты блестящими медными лентами. Все сплетено в замысловатый узор — ненасытный рокайль. Ясно, что это более поздняя, нежели собор, постройка.
С усилием толкаю отполированную временем рукоять, створы со скрипом нехотя расходятся. Я ступаю в совершенно другой мир. Здесь все чинно и размеренно. На газоне произрастает сочная темно-пурпурная цветочная листва. За ней непременно ухаживает искусный садовник, она ни чета той чахлой травяной поросли у реки. Ее цвет яркий и резкий, без полутонов, он сродни расцветке надгробных венков, блестит похожим лаком, да и пахнет искусственно, действительно, у этой газонной флоры нет аромата — он слишком суетен для нее. Она, как и соцветия георгинов, — многокрасочные, роскошные, но бесчувственные и бесполые.
Прямая, как стрела, усыпанная шариками гравия дорожка ведет к паперти собора. Если кто-то помнит панораму Тадж-Махала и проходы к нему, окаймленные водной гладью и строем ухоженных растений, если вы когда-нибудь поддались чувству отрешенной величавости, рождаемой этой картиной, — то подобное состояние охватило и меня. Разумеется, «перспектива» индийского мавзолея соразмерна чуду архитектуры, здешняя стезя сто крат меньше, но они сестры — эти дороги шествий, по ним не побежишь, не нагнешься завязывать распутавшийся шнурок ботинка и уж тем более не плюнешь на нее.
Я стою на широкой паперти костела, я еще не подошел к его массивным дверям, я гляжу под ноги. Гранитные ступени волнисты, ложбины на них протерты тысячами ступней ног, культяпками инвалидов и нищих, детскими башмачками.
Отсюда, с парадного крыльца собора, предстояли пред людом новоявленные супруги. Несомненно, они взирали на мир с новым чувством, и чувство взятого на себя христианского долга укреплялось у них на вольном воздухе, зародившись в настоянном ладаном церковном нефе. Они являлись пред земным миром в новом естестве — должен произойти коренной сдвиг в душе, прежнее миропонимание обязано качественно измениться, вознестись в другие пределы.
Участь же людей, отживших свой век — отсюда влекла их в вечность. По этим ступеням их несли другие живые люди.
Подняв голову, смотрю вверх, меня аж закружило. Впрочем, есть от чего. Вниз взирают три столетия с цифрами «1675», четко выложенными на портале белым камнем. Однако голова поплыла не от возраста костела, на Наполеона с вершин египетских пирамид смотрели пять тысячелетий — и ничего. На меня попросту рушатся башни-колокольни, кресты прочерчивают дуги в облаках. Сейчас я буду смят и раздавлен, погребен каменным водопадом, как самый последний еретик. Но кирпичная кладка незыблема, упасть могу лишь я один.
Нужно поскорее войти внутрь. Воистину вокзальные двери, нет, скорее наоборот, из соборов на вокзалы перекочевали эти лакированные монстры. Неподатливые массивные, резные врата — двуликий Янус... «Входящий, подумай, нужно ли отворять их, не лучше ли, повернув, уйти?»
Кольнула мысль: «А вдруг костел закрыт?» В душе шевельнулась горечь несостоявшегося праздника.
Решительно берусь за бронзовый поручень. «Янус», упорствуя, нехотя поддается, с силой продвигаю его, пробравшись внутрь, стараюсь придержать створ, хлопать дверью в соборе кощунство.
Остаюсь в совершенной темноте, мрак давит глаза, заползает внутрь, в голову, в легкие... На сердце становится тяжело, право, очень неуютно.
Но вскоре, свыкнувшись с тьмой, я разглядел небольшое преддверие (тамбур) — низкое, ограниченное стенами пространство сродни склепу. Это и была бы самая хитроумная ловушка, если бы не противоположная остекленная стена. Когда-то, поддавшись моде на Ле-Корбюзье, я прочитал его описание «Зеленой мечети» в Брусе: «... крохотный вестибюль производит в вашем сознании резкую смену масштабов, и вы — после простора улицы и окружающей местности — в состоянии теперь оценить размеры, которыми автор сооружения рассчитывал вас поразить. Пройдя вестибюль, вы полностью ощущаете огромность мечети, ваши глаза воспринимают меру...». Добавлю от себя, в отношении здешнего костела посетитель не сразу погружается в бездну церковного пространства, ему дается возможность обозреть внутренность собора снаружи, через стеклянный переплет тамбура. Таким образом, человек готовит свое сердце к торжественному состоянию и благоговению, в котором ему пребывать, оказавшись в освященном помещении храма.
Примкнув к старинного проката стеклу, я стал разглядывать явленную мне картину:
Центральный неф костела по краям и бокам своим, настоянный непроходимой чернотой, в центральной части своей наполнялся густой синевой, прорезаемой в подкупольной вышине разноцветными потоками тусклого света. Да и не свет это вовсе, а как бы тень его, так бледны и смутны рассеянные узкими витражами лучевые потоки. Сама же сфера и барабан купола были высвечены, я бы сказал, не земным, а потусторонним сиянием. Там, в головокружительной вышине, это свечение напоминало первородный хаос — «прото» состояние Вселенной, когда свет явил сам себя, разрывая в клочья извечную тьму.
Вглядевшись пристальней, я различил в глубине нефа, в бездонной черноте, млеющие бордовые язычки горящих свечей. Они ничего не освещали, они мерцали, словно звезды на небесной тверди.
Я прилип к оконному переплету и будто воду пил, утоляя щемящую душевную жажду. В то же время меня одолевало странное состояние, оно не нуждалось в обретении святости, духовности, скорее всего оно являлось носителем недоступной тайны, но тайны сладкой, влекущей в себя.
Я слегка толкнул ажурную тонкую дверцу — безуспешно, дверь заперта. Сердце похолодело, неужели я не смогу войти внутрь, как обидно, разочарование уже начало поливать душу ушатами холодной воды. Вдруг что-то подсознательное толкнуло меня в сторону, оказывается, в боковой маленькой нише имелась еще одна, но уже непрозрачная дверь. Она легко поддается, и я ступаю в чрево собора. Невольно делаю несколько шагов, ударами бича, их отзвуки резанули уши. Стараюсь идти тише, но все равно напольные каменные плиты, резонируя, разносят шарканье моих ног по всему костелу.
Я поколебал храмовую тишь, нарушил ее застоялый покой. Порыв мистического ужаса вынудил меня остановиться и переждать набегающие волны эха моих шагов. Ступая совсем тихо, будто тать в ночи, я взялся в полутьме рассматривать внутренне убранство костела. Непроницаемая чернота, наблюдаемая из вестибюля, при приближении стала рассасываться, однако, весь объем собора не проглядывался, словно вокруг сел сумрачный коричневый туман
Отчетливо
