– Вот подборка наших журналов, изучите, вникните. И с этого дня начинайте жить в красоте! 24 часа в сутки! Дышать ею, осязать ее! В кра-со-те! – Елизавета плотнее закуталась в лиловые узоры шали. Будучи вторым лицом в редакции, она взяла на себя роль моего ангела-хранителя, больше, правда, похожего на демона-искусителя: глаза горели восторгом, кожистые крылья трепетали, кругом летели искры и пахло озоном.
Под красотой понимался изысканный и душераздирающе-дорогой дизайн настолько ослепительных квартир и домов, что их следовало бы перевести в нежилой фонд и показывать за деньги, заставляя посетителей обувать бесформенные войлочные тапки. Искреннему восхищению несколько мешала социальная зависть, выползающая из глубин подсознания словно карлик из-под пышных юбок инфанты.
Инициацию было решено провести в курилке огромного офисного Комплекса (алюминий-стекло-бетон, пятый сон Веры Павловны). Добираться туда пришлось сложными переходами, но за курение в неустановленных местах представители враждебного племени "Администрация" снимали скальп. Ужасное здание. Как там пишут в договорах? «Комплекс, именуемый в дальнейшем «Заворот кишок».
Я закурил до издевки «обезжиренный» Winston (лучше бы свой собственный палец сосал!), а Елизавета – наикрепчайший Dunhill. Оно и понятно – сюда не набегаешься, надо успеть накуриться впрок. Невзирая на застарелую табачную вонь, убогий вид ободранных стульев и битого кафеля, моя наставница продолжала вколачивать меня в красоту. От образа демона остался лишь вызывающий макияж, наложенный экспрессивными мазками. Называть ее Лизой или по отчеству даже в голову не приходило. Не худая, но пухленькой не назовешь. Дама. По горлышко наполненная энергией. В темных одеяниях проглядывал чуть диковинный и несколько хулиганский безукоризненный вкус. Московская дама, а в этом понятии почти всегда кроется пряная капелька экзальтации. Красивая? Не знаю, не спец, но мужики ей вослед оборачивались.
А я, молодой и борзой, наивно полагал, что всех, кому за сорок, надо сажать на саночки и – в дремучий лес.
Когда она представляла меня коллективу и говорила о «красоте», взгляд лучился детской непосредственностью, а в голосе пели разнообразные музыкальные инструменты. Когда к ней обращались сотрудницы – взгляд наливался напалмом, а в голосе начинали позвякивать еще более разнообразные орудия пресвятой инквизиции.
Я готов был поклоняться красоте как иконе, если бы не скромный оклад, положенный мне в этом роскошном журнале. Открыв любой номер, хотелось сказать «гламур!», а закрыв – уже просто «мур-мур-мур». Должность, между тем, именовалась пышно: «начальник отдела дизайнерских проектов».
Впрочем, это вполне соответствовало времени, когда в служебных записках какого-нибудь ЖЭКа значилось: «Выдать господам таким-то холщовые рукавицы и совковые лопаты».
Елизавета продолжала лучиться и навевать. Очевидно, это входило в круг ее непосредственных обязанностей: настраивать на великие дела. Я пытался проникнуться пафосом, с небес вот-вот должно было грянуть мощное станиславское «не верю!!!», а окружающие, надо думать, уже тайком подмигивали друг другу и прятали понимающие усмешки.
Но что оставалось делать? Прежнее место работы приказало долго жить. Маленькое дизайн-бюро, наспех придуманное и состряпанное на коленке в безудержной жажде наживы, не выдержало конкуренции и загнулось. Совершенно неудивительно: уж больно там все хотели «хапнуть и удрать». Я помыкался по разным шарашкиным конторам, пока, наконец, ухоженная лапка моего старинного знакомого-филантропа не извлекла меня из деграданса и не поставила перед дверью редакции журнала с кротким напутственным благословением: «Только перстни свои дурацкие сними!!!»
Я почистил перья, наточил когти и, преисполненный воодушевления, спикировал в издательский бизнес. То есть подстригся и вместо излюбленных метросексуальных шмоток влез во что-то непривычное, кирасирно-костюмное, последний раз надеванное на защиту диплома.
При движении оно на мне потрескивало.
Главный редактор – на вид вылитый председатель догнивающего колхоза – оказался бывшим партийным деятелем средней руки, методами генной инженерии превращенным в акулу отечественного капитализма. Он кутал горло в стильный шарф, не шибко его украшавший, и, без сомнения, скрывавший жабры. Идеи из него так и сыпались. Пополам с песком. Деньги же, как я впоследствии быстро убедился, сыпаться не желали – застревали в недрах.
Воодушевление мое тихо испарялось, а в сухом остатке копошились мутные сожаления, что я не согласился торговать кожаными куртками на Черкизоне. Сидел бы себе за прилавком, пил чай из термоса, дурел от скуки, сплетничал с товарками и горя не знал. Предавался бы сладостным мечтам о мощном социальном воспарении и некотором сексуальном разнообразии -- среди продавцов попадались очень даже ничего!
Елизавета, завершившая торжественную часть своего выступления, перешла к прениям. Я, прея в шерстяном костюме, задавал приличные для данной ситуации вопросы, пытаясь по шаткой лестнице целесообразности спустится с безвоздушных эстетических эмпиреев на грешную землю адекватных расценок. Лестница предательски скрипела: чертов гламур не желал поддаваться никакой логике, разевал пасть и требовал жертв, а я в новой должности бескорыстного жреца красоты все более напоминал сельского батюшку при нищем приходе.
Призыв «дышать красотой» обычно сопровождается перекрыванием кислорода.
«Валькирия гламура» охотно отвечала на организационные вопросы и ловко обходила финансовые, метко характеризуя сотрудников.
Я бы даже сказал – убийственно. Такой «эффект 25-го кадра»: вроде все слова – вполне положительные, а создавалось жуткое впечатление, что редакция существует лишь благодаря лености и попустительству следователей прокуратуры.
Но с их обязанностями моя дама-патронесса замечательно справлялась, не забывая, впрочем, безмятежно улыбаться после оглашения каждого приговора. Я почувствовал себя неуютно: копала она глубоко, гораздо глубже, чем того требовала ситуация. И чем мне бы, грешному, хотелось. Хотя по случаю вручения верительных грамот перстни пришлось снять, сережку вынуть, мелированные перья состричь и набычиться.
Потом уже я понял причину такой откровенности: если не задержусь, то и ничего страшного, а если останусь... Елизавету лучше было иметь другом, а не врагом. Приняв ее сторону, распускать язык становилось просто опасно. Меня таким образом приглашали в союзники.
А, может, я просто показался достойным доверия? Тогда не худо было бы еще и оказаться его достойным, а это куда труднее...
Окончив прения, Елизавета утекла в офис, забыв на стуле свою лиловую шаль. Наверно, так во мхах исчезают змеи, сбросившие старую кожу.
Ну, в красоте — так в красоте. Поехали!
Начались тягучие дни работы в журнале. Я томился, прикованный к «прекрасному», словно каторжник – к чугунному ядру. Бродил по огромному зданию, бесцельно перебирая одежду в многочисленных бутиках, разбухших коммерческими аппендиксами в этом «Завороте кишок»: что-либо купить на зарплату начальника отдела получалось только в гастарбайтерском стоке. Надувался литрами кофе и сплетничал с кокетливыми сотрудницами. Возраст их был самым разнообразным, внешность – самой неожиданной, уверенность в собственных чарах – самой вызывающей.
Впрочем, они потихоньку дотумкали, что в амурном плане я для них – битая карта. Много позже выяснилось, что Елизавета поняла это еще в первый день – глаз был наметанный.
Подобно всякому творческому коллективу (преимущественно дамскому), редакция представляла собой сплошные группки, фракции и коалиции. Там грозно бурлили коварные течения и подстерегали опасные рифы. Костюмы-галстуки?! Ха! Нужны были исключительно ласты, акваланг и ружье для подводной охоты (лучше – торпеда).
Сегодня, Елизавета взахлеб дружила, допустим, с Танюшкой. Назавтра Танюшка, по извечной бабьей дурости успевшая нагадить, тлела в топке, и ее тушку аккуратно поправляли кочергой. А через неделю на месте обугленной тушки уже числились сразу две тетечки, имен которых история не то что не сохранила — даже не узнала.
Появлялись авторы пресловутых дизайнерских проектов – все как один слегка неадекватные, преисполненные декоративных грез и прикладных видений. Чаще всего одетые в черное, просто какие-то «готы в ботах». Но чего еще ждать от творческих личностей?
Первое, что я понял: ни в коем случае нельзя называть архитектора дизайнером! Меня сурово поправляли, объясняя: архитектор – старинная благородная профессия, почти дворянский титул! Зодчество – да это же просто небесная канцелярия! А дизайнер... Что-то невразумительное и едва ли не масонское. Постепенно я научился различать их по рукопожатию: крепкое архитектурное выгодно отличалось от дизайнерской дохлой жабы вместо ладони.
В своей неадекватности творцы делились на несколько типов.
Особенно доставали «приторно вежливые и тщательно воспитанные». Они через слово говорили «прошу прощения» и «будьте добры», так что через пять минут уже хотелось спросить: «А вы случайно головной убор не снимаете при входе в троллейбус?» С пол-оборота заводились и, брызгая слюной, переходили на визг. Могли прицепиться даже к слову «воплощение» – уж не знаю, что им там мерещилось (площицы?). Так ведут себя плохо дрессированные собаки: тросточку приносят, но не отдают и скалят зубы.
Были и «много о себе воображающие», по визгу слышные еще от метро. Они, выпустив пар и показав всем «на чем свинья хвост носит», чаще всего становились покладистыми лапочками и соглашались услышать о своей работе даже неприятное слово «урбанистический». Точь-в-точь как квартирные собаки сторожевых пород: пролаяв положенное, перестают обращать на взломщика внимание.
Между этими более-менее пропеченными коржами толстым слоем прогоркшего крема пучились и пенились «вызывающие сомнение в компетентности». Впрочем, сомнения быстро развеивались. Достаточно было взглянуть на их творчество: кустарно оклеенные фольгой советские стенки типа «Ольховка-3» и убогие кухни из «ангарской сосны», собственноручно разрисованные цветочками. Вся эта бездна фантазии обычно откладывалась на загадочный «следующий номер», которого так никто и никогда не увидел. Но авторы были рады любому слову в свой адрес, даже матерному.
Если дворняжку сердобольно приласкать на улице, она еще долго будет бежать за тобой...
А я должен был отбирать стОящие работы и писать статьи, прославляющие их создателей. Слагать гимны, бить в тимпаны и возжигать благовония на курильницах.
Иногда создатели пытались сами соорудить о себе тексты, обычно полные несравненных – где уж мне! – пассажей типа: «Санузел выполнен в стиле великого Антонио Гауди, его бессмертного собора Святого Семейства в Барселоне».
– Так. Что бы больше никаких «святых бессмертных сортиров»! – возмутилась Елизавета, внимательно наблюдавшая за моей деятельностью. Она давала дельные советы, шлифовала стиль, тем самым намекая, что мой главный
|