* * *
Два года спустя, осенью, Морти наконец сошелся в бою с первым и последним врагом — генералом Диелензо.
Барон уже два месяца не разговаривает; он отбил почти все земли, и хотя его армия поредела,— оставшиеся солдаты знали что такое бой, боль, каждый видел гримасу своей смерти, отразившуюся в оружии врага.
Последнее время барон воевал одной тактикой, он счел ее лучшей, закалившей в крепчайшую сталь: опыт и силы отрядов.
Генерал Диелензо непоколебим до того, что кажется воплощением силы духа. Он беспощаден, он не кидает слов на ветер. Он прослыл поэтом. Его поэзия — война, его перо — фламберг. Северяне не ошиблись, послав Диелензо завоевывать королевство, он сделал это, не хватало одной тактической победы, в которой он не сомневался, ибо знал — время поставит всё на свои места. А битва с Морти — была лишь вопросом времени, не мастерства, не стратегии и не геройства, а — времени. Генерал думал что Морти бежит от него как от фатума, бессмысленно и трусливо.
Диелензо не боялся ночного боя, не гнушался диверсий, в коих не редко и сам участвовал. Он не боялся смотреть на врага, сколь бы грозным он ни выглядел. Как яростно бы ни стучал в щиты, ни скрежетал зубами, топал и барабанил... Диелензо смотрел на это как на представление, смотрел с ожиданием как художник — ждет рассвета, дабы запечатлеть на полотне новый день.
Генерал всегда спешил в самое пекло сражения, шел первым в бой. Он врывался на коне во вражеский стан, спрыгивал со щитом и мечем, закованный в голубоватые, энтиловые латы, и бился пока ноги не придавливало трупами, пока испуганные ополченцы не отступали. Только один человек заставляет душу Диелензо трепетать, то ли от страха, то ли от презрения... Тетра — оживающий в нутре войны, ставший ее тенью, ее рабом. Весть о смерти ветерана — опечалила Диелензо, попрала пылкое желание мести за брата, за Малварму. Генерал не хотел и думать что его брата убила какая-то женщина, но внутренний голос, обличающий в самообмане — угнетал мстительный дух, ведь руки́ на женщину — Диелензо во веки веков не поднял бы. Перенести неудачу — для него тяжче всего; и мысли о том что — его кровного врага, Тетру,— убил какой-то баронишка,— не давали покоя.
Поговаривали, что генерал неизлечимо болен, и поэтому в бою он похож на берсерка. Но вот, пришло время "Ч", Диелензо стоит впереди своей прохудившейся за последние два года — армии, ждет боевых труб Морти, выстроившегося в двух полетах стрелы, напротив.
Последняя битва случилась в перелеске, под столицей, в которой, к слову — прознав о бароне-освободителе, подошедшем к самому городу — учинили бунт.
Мечи застрявшие в деревьях, воткнутые в землю стрелы и копья, зарубленные алебардой кони, покрасневшая кора... и тишь... Никто не отступал.
Диелензо оглянулся, там, за буреломом — еще бьются его лучники, еще слышны вопли и конский топот, звон мечей. Диелензо шел по трупам, на него брызгала кровь, оступаясь — он упирался то на щит, то на выщербленный за эту битву — фламберг. Впервые за годы войны — генерал ощутил слабость. Он шел с опущенным мечем, рисуя за собой линию, раня мертвецов.
Диелензо стал у сосны, прислушался к ноющему голосу одиночества, хныкающему о небывалом промахе, о неудаче — уж которую перенести не удастся. Генералу не верилось, что самый абсурдный и кошмарный сон — стал явью. Его жгло пламенем гнева к врагу и непокорности судьбе, жгло холодом отчаяния. Диелензо заплакал бы, но к нему выбежала Мать Воя, сама на себя не похожая от страха, за ней тащились две боевые сестры — единственно уцелевшие в женском полку.
Она не решалась напасть, ибо того что вытворял в бою Диелензо, Мать Воя не видела даже в "искусстве" Тетры.
Дитя ее потерялось в этом жутком месте; за спиной матери трепыхались обрезанные веревки, державшие сумку с Воем. Сестры тяжело дышали, сердца колотились так, что казалось не выдержат.
— Кликнете барона...— сказала Мать Воя, не спуская глаз с генерала.
— Я здесь,— Морти вышел из-за кустов волчьих ягод, и меч его сломан.
Морти не смог сдержать улыбку, он знал что победил, и оставшийся противник, самый грозный из повстречавшихся барону — не будет помехой, не отберет у него лавры победителя. Он просто не мог представить, не мог помыслить о такой бессмыслице — чтобы пройти весь этот путь и у самого края, у самой вершины — оступиться, сорваться... Нет, Диелензо обречен. И ум Морти знал это и сердце откликалось.
Генерал выглядел как пришелец, человек из другого мира. Неизвестный, безмолвный,— странная тень, вдруг возникшая, и вот... он сбросил с руки щит, и взявшись за клинок у самой гарды, обратил острием на себя, провел им меж латных пластин на груди — вонзил, в самое сердце. Мать Воя вздрогнула; над пролеском пролетала стая журавлей, почти не видных сквозь листву, на фоне пепельных туч.
4
Как же вспыхнула ликованием и радостью — столица, расцвела улыбками и смехом,— когда Морти де Ридо входил через главные врата, под растрепанными, в крови и грязи — знаменами.
Сколько же злобы и презрения источали северяне, бегущие домой, разбитые, разрозненные, гонимые кавалерией барона. Хотя, многие беглецы довольны, ведь путь их — путь домой. Раздосадованные полководцы севера искали утешения в мстительности, амбиции смешались с самонадеянностью, выливаясь в новые планы и стратегию.
Пришла весна, прилетели птицы, рассвет вновь встречается их мелодичным щебетом.
Солнце припекает, ветер тише, земля мягче.
Крестьяне выкапывают урожай хлеба и овощей, выколупывают фрукты из подземных лиан.
Война завершилась, но что-то тревожное, даже зловещее, не успокоенное чувствуется в воздухе. Ожидание бури, гром опустошения которой — слышен в тихую ночь.
* * *
Сегодня в столице праздник. Еще недавно пропели петухи, а на улицах уже толкотня и недоразумения. Скрипят повозки и кареты, с прилавков падают фрукты, босоногая детвора бегает за марширующими солдатами; из окон выглядывают сонные горожане, чуя неладное. Город возмутил новый монарх — Морти де Ридо. Он захотел видеть всех в галерее искусств, — наибольшем здании в городе и королевстве.
На широкой лестнице, ведущей к галерее — толпится люд, гудящий словно огонь в горниле — залитый маслом сплетен и небылиц о минувшей войне. Морти всю ночь простоял на балконе галереи, ждал рассвета — как спасения от ужасов обступивших его. Он боялся умереть сейчас, боялся что отнимут его тело, его волю, боялся что жизнь его — суета, пыль поднятая над землей вечности. Смутившаяся душа его — рвалась из темноты, но всё тщетно, ибо рассвет настает, а не мы настаем рассвету. Морти в праздничной ливрее, красной мантии, расшитой золотом.
Барон... то есть — король, как не привычно,— сидит за столом на фоне огромных витражей, сверкающих в свете из высоких окон напротив.
В зале людей — яблоку негде упасть, эхо постукивает под сводами, ветер трогает хоругви у стен, холодит ноги. Морти смотрит на своих подданных, а видит свои мысли... путающиеся, абсурдные, вселяющие в душу короля сомнения — может люди эти придуманы? Может их нет? Он не знал что это за наваждение, но озабоченные чем-то лица, безразличные взгляды, заспанные глаза — всё это напоминало ему о мнимости славы, преданности и дружбы. "Кто же они,— думал Морти,— эти люди?.. Мне захотелось собрать их здесь, и вот — они пришли. А чего хотят они? Услышать что я скажу? Но ведь это я хотел сказать то — что я скажу... Может они хотят услышать в моем голосе — свои голоса? Значит и я услышу в их голосах — свой?!.. Пока что — это просто гул... рой мыслей, шум моего дыхания, звон в голове... Столько глаз... столько надежд, желаний, дружелюбия, благосклонности, почтения, презрения, уныния, равнодушия, воодушевления, наивности, недовольства, злости. Всё это устремлено ко мне, а всё мое — устремлено к ним, мы видим друг друга потому что отражаемся в невидимом, безучастном наблюдателе,— как в зеркале, и узнаем себя. Так кто же эти люди? Неужели мы все — одно?.. Зачем тогда весь этот маскарад?!.."
Все ждали слова короля, а он потерял внимание в дебрях размышления, заснул не закрывая глаз. Морти приходит в себя, но не решается нарушить это трепетное ожидание, в котором, и время кажется застыло... Свет заиграл в крайнем окне, слепя Морти, пробуждая от нерешительности и укоряя за трусость. Король выпрямился, готовый к речи, но... люди, эта галерея, да и мир — кажутся барону спектаклем, какой-то шуткой, сарказмом, который он так не любит. "Не обманываюсь ли я...— думал Морти.— Не сон ли это? Я так давно не спал..."
Люди стали фигурками, они растягиваются, потолок опускается, Морти лихорадочно пытается остановить это усилием воли, увидеть всё — прежним, но чувствуя свое ничтожество — он вздыхает и сквозь нарастающий ужас говорит: "Я хотел чтобы вы пришли, и так стало, спасибо. Вы, верно недоумеваете, я объясню,— он вспотел, говорить тяжело, слова будто царапают глотку. Морти решил что все хотят его смерти; лица, и особенно улыбающиеся, чудятся ему выражающими замысленное зло.— Я здесь благодаря моим друзьям, которых я похоронил,— голос его, встревоженный, дрожит в тишине. Морти не в силах отогнать беспокойство; в висках стучит, память отзывается громом военных барабанов, а среди толпы мерещится Тетра.— По своему малодушию — я принес их в жертву иллюзии мира, и в тот же миг — я опомнился, но кровь друзей была на моих руках; с тех пор моя жизнь стала кошмаром,— Морти был уверен — сейчас он свалится в обморок.— Война — законнорожденное чадо кошмара, а их отец — это суетливый мир...— Морти расстегнул ливрею; он подозревал, что ему подлили яд, или выпустили в спину отравленный дротик.— Когда-то я жил войной, думал так и надо, считал что убийство — это залог будущего мира... Потом я заподозрил себя в самообмане, и война тут же пленила меня цепями сомнений, но начало борьбы с ней было положено. Уличив себя во лжи — прикрывающей войну — я обличил ее гнусность, увидел нечеловеческие ее глаза, слышал смрад ее дыхания. Больше я не мог не бороться, но под горячую руку попали и мои друзья, не понимавшие, что, почему я противлюсь войне. Их смерть переполнила чашу терпения; в отчаянии я искал слабое место войны, оружие против нее, стратегию... И понял, что война повергается — лишь недеянием и безразличием — когда ее выпустили на волю; а когда она еще в клетке, только здравый ум пресечет глупость тянущейся руки к вызволению зверя. И вот, теперь она повержена, но и я не вышел из воды сухим... А вы — будьте же осмотрительны! Стройте мосты безразличия, дабы не влезть в эту смрадную топь безумной жестокости!..— Морти хотел перевести дыхание, но не вышло, жар туманил сознание.— Вот что, я переименовал все ленные земли моих вассалов, а наше королевство, попрежнему томится в ожидании нового имени. Я издал ордонанс, наименующий все наши земли королевством Алфабето,— каждый вздох Морти давался великим усилием".
В каком-то умопомрачении, или от вдохновения,— он засмеялся. Теперь, Морти почти не сомневался что всё это — шутка, мира нет, люди исчезнут, а стены не
