славному городку вначале в поисках мастерских, чтобы там безрезультатно предлагать безумные суммы за пустяковый ремонт, а потом отыскивая пути выезда, чтобы как можно скорее покинуть это логово социализма! Решили ехать без сцепления, сколько сможем, причём, решили единогласно, ибо Паша машину водить не умел, а Николаич, доброжелательно пообещавший мне помочь, уже успел пригубить пару бутылок пива. Я их поблагодарил за оказанное доверие и пообещал их куда-нибудь когда-нибудь привезти, если, конечно, они сами этого захотят. Они захотели, и мы тронулись.
Первой на нашем пути возникла родина Деда Мороза — Великий Устюг. Николаич обрадовался, поскольку, как он заявил, в этом городе он знал всё и всех. Он твёрдо указал, как нужно правильно ехать, и уже через каких-нибудь полтора часа мы всё же смогли выбраться из древнего городка, обласкав его кривые улочки питерскими матами. Николаич почему-то обиделся на то, что мы, им ведомые, заблудились, и забылся тревожным сном. Паша тоже спал крепко на заднем сиденье, доказывая, что обладает наичистейшей совестью.
Ехать было скучно, и я, чтобы не очень страдать от этого, мстительно придумывал убийственный сюжет, в котором и Николаичу, и Паше отводились роли упырей и вурдалаков, беззастенчиво сосущих кровь и жизненные силы у добрых и весёлых людей. Одним из этих людей был, естественно, я. И мне всё так зримо представилось: и острые клыки, вонзающиеся в мою хрупкую шею, и красные глаза, горящие ненасытной жадностью, что я невольно покосился сначала на похрапывающего Николаича, а потом и на Пашу, чему-то ласково улыбающемуся в своём светлом сне. Стало темнеть, и мои спутники проснулись и неестественно оживились, словно подтверждая мои фантазии — вампиры всегда энергичны по ночам!
Вот позади уже и Вологда, и Череповец. Ночь скоро перельётся в бодрое утро, и станет светло и радостно! Но мне сейчас так хреново: глаза слипаются, будто их вымазали мёдом, а веки так тяжелы, словно в них вкатили по литру силикона. Попутчики снова спят, и мне это очень обидно. Я начинаю придумывать какую-нибудь каверзу для их досрочного пробуждения, но каверза уже придумана, только не мной, а для меня. Машина резко клюёт правой стороной, и её властно тянет в кювет. Руки мои напрягаются изо всех сил, пытаясь удержать автомобиль на дороге, а ноги перебирают педали, отрабатывая экстренное торможение. «Голубая мечта» замирает на обочине, и я вылезаю из кабины. На улице такая темень, что не видно собственных ног. Я пытаюсь обойти машину справа и тут же почти ныряю в глубокую канаву — мы остановились на самом краю, как нам повезло! Правда, не повезло в другом: у нас нет ни переноски, ни приличной монтировки, чтобы сменить пробитое колесо. Как и чем я откручивал гайки, до сих пор не могу вспомнить, в памяти осталось лишь одно: доброжелательные взгляды моих спутников и их гигантская моральная подмога!
Когда запасное колесо было поставлено, я решительно заявил: «Всё! Если я не посплю хотя бы полчаса, то умру тут же!» Я залез в кабину и уронил тяжёлую голову на капот. Не знаю, успел ли я заснуть по-настоящему, но выдернул меня из липких лап дрёмы какой-то странный звук: что-то противно пищало у меня под ухом. Я, не поняв, в чём дело, пошарил рукой и нащупал предмет, оказавшийся мобильником. Как выяснилось, это заботливый Паша завёл мне будильник, дабы я не проспал больше заявленных сгоряча тридцати минут. Спасибо тебе, Паша, ты больше, чем просто друг!!!
— А дальше! — воззвала ко мне блондинка-брюнетка, когда молчание моё затянулось.
— А дальше мы ехали без приключений, только вот я не помню как, потому что находился в состоянии анабиоза. — Не знаю, поняли ли девчонки это словечко, но мой ответ их явно устроил. — В общем, мы благополучно добрались до офиса, где нас и встретил радостный шеф.
— Да, хороший дядька, мне понравился, — высказалась Маша. — Вообще, у вас в офисе всё так здорово и все такие классные!
— Это точно, особенно, некоторые, — вздохнул я, и девчонки подозрительно на меня уставились.
— А ну-ка, колитесь, кто там вас так жестоко зацепил? — бесцеремонно влепила в меня вопрос блондинка-брюнетка.
— С чего ты взяла? — как можно равнодушнее попытался сказать я, но голос, зараза, скрипнул, как дверца старого швейцарского сейфа.
— С моим жизненным опытом это не составляет какого-либо труда!
— И где ж ты его набралась в свои юные годы?
— Могу показать места!
— Спасибо, у меня свои найдутся. Давайте я вам лучше ещё что-нибудь расскажу, — попытался я отодвинуться от щекотливой темы.
Но блондинка-брюнетка и думать теперь не желала о чём-то ином:
— Нет, вы только нам скажите: есть там, у вас в офисе, та, что заарканила вас, как ковбой мустанга?
Я посмотрел на неё ласково, отчётливо представляя, как нежно душу её белую шейку:
— Разве я похож на мустанга?
— Я бы сказала, на кого вы похожи, но я же у вас в гостях! — оскалила острые зубки самая остроумная.
— Никогда не сомневался в силе твоего воображения! — кивнул я ей с признательностью, добавляя её шею к шее блондинки-брюнетки.
— И всё же, папа, ты уходишь от ответа! — В Маше, видимо, больше других зажглось желание докопаться до истины.
— Ну что вы ко мне прицепились, как бродячие собаки к интеллигенту! Ни шиша я вам не скажу!
Но блондинка-брюнетка внезапно успокоилась:
— Вообще-то, не нужно отвечать, и так всё ясно!
— Что тебе ясно? — разозлился я, но вовремя взял себя в руки. — Ладно, коль тебе всё ясно, то и радуйся. Дальше смотреть кино будем? Осталось всего чуток.
— Будем, будем, — как-то подозрительно скромно отозвались умудрённые жизненным опытом детки.
Шомес с экрана оптимистично возвестил о переходе одной стадии работ в другую и временно заткнулся. Блондинка-брюнетка же, уловив знакомое словцо, но, увязав его в свой узелок, удивилась:
— А вы там ещё и снимаетесь?
Я посмотрел на неё высокомерно:
— Снимаются девочки на Мосбане, а мы снимаем!
— Девочек? — влезла без мыла в тему самая остроумная.
— Мальчиков, — огрызнулся я. — Мы делаем съёмку трассы.
— А дальше? — облизнула губки просто остроумная.
— А дальше они её отправляют в Канны! — томно выдохнула блондинка-брюнетка.
— Неужели вам не надоело ёрничать? — устало спросил я.
— Нисколечко! — дружно отозвались девчонки.
На их лицах было такое довольство, что даже завидки брали — что может быть в жизни лучше этой непосредственности и жизнерадостности!?
И всё-таки я попытался объяснить им, что такое съёмка:
— Вы карты когда-нибудь видели? — и, не дав раскрыть никому рта, я прибавил: — Топографические.
— Видели, видели.
— Ну вот, полевые работы по их созданию и называются съёмкой.
— И ничего интересного, — уныло произнесла тихоня.
Мне стало обидно за свою работу, которую я считал самой замечательной на свете, причём, не столько сам производственный процесс, сколько образ жизни, сопровождающий его:
— Ни фига вы не шарите в этом! Если б вы знали, как это здорово — прогнать ход, потом посадить его, потом всё отснять! Да всё это проходит по лесным дебрям или тундровым коврам!
Конечно, восторг мой девчонки оценили, но те специфические слова, что я привёл, навели их на иные ассоциации.
— А куда это вы свой ход прогоняете? Он вам что, так здорово надоедает? — подозрительно прищурилась самая остроумная.
— Да ещё и сажаете его. Интересно, за что? — подпела ей просто остроумная.
— Это так говорится. Чтобы отработать трассу, нужно прогнать теодолитный ход по ней. Для этого вначале отвязываются от исходных пунктов, потом ход гонят, а потом его куда-нибудь привязывают.
Мне показалось, что я всё объяснил настолько доступно, что и в детском саду не возникло бы непонимания. Но я забыл, что мои слушательницы уже давненько закончили это воспитательное учреждение.
— Значит, моя бабушка тоже ваша коллега, правда, папа? — невинно глянула на меня дочка.
Я даже вздрогнул от этого предположения и стал лихорадочно соображать, когда же это моя бывшая тёща зарабатывала себе на жизнь геодезией.
Но Маша не позволила моим мозгам уйти в режим макраме:
— Вспомни, она же сначала свою козу отвязывала, потом долго гнала её, колотя хворостиной по хребту, а потом её привязывала! А вечером, дома, сажала её в закут.
Я только развёл руки в стороны, соглашаясь с ребёнком:
— А ведь действительно, всё так и есть!
И вот настали последние кадры нашей эпопеи, где мы, замёрзшие, голодные и злые до желания убивать всё движущееся сидим на вертолётке. Наконец, показывается винтокрылая тарахтелка, и мы в неё благополучно загружаемся.
— Здорово! Я бы полжизни отдала, чтобы прокатиться на вертолёте! — завопила блондинка-брюнетка.
— И я! И я! — заорали остальные.
— Ничего здОровского в этом и нет, — попытался я остудить их восторги, но, конечно же, изящно кривя душой.
— Да как это нет?!
— Когда мы сидели в славном городе Советский и ожидали разрешения на вылет в Хулимсунт, мы тоже так думали. Но вот, как раз накануне полёта, слышим по радио, что разбились сразу две «восьмёрки», причём, одна на Дальнем Востоке, а вторая совсем рядом с нами, под Нефтеюганском! Представьте наше состояние, ведь нас тоже ожидал полёт на «восьмёрочке»! Плюс ко всему, нам нужно было как-то, очень нелегально, перевезти горючее для тырчика, пил и бензогенераторов. А если б всё это жахнуло в воздухе, где бы и кто нашёл хотя бы частицы наши?!
— Вам было очень страшно? — сочувственно произнесла тихоня.
— Какая чушь! — лихо ответил я. — Геодезия и страх — две вещи несовместимые!
В самом деле, не мог же я признаться перед этими очаровашками, что первые мгновения полёта для всех нас были напряжённы и остры, как наши боевые сабли! Особенно, когда вертушка, набрав высоту, завалилась набок, ложась на нужный курс. Я думаю, многим тогда показалось, что мы падаем, и они мысленно прокляли тех, кто их сюда послал, соблазнив разнузданной романтикой и безграничными заработками! Слава Богу, первые мгновения адаптации прошли успешно, и дальше было только наслаждение полётом, тем более что летели все впервые, исключая нашего славного инженера второй категории. Он же нацепил на свою интеллигентную физиономию маску равнодушного созерцания и прерывал скучную дрёму лишь деловитым позёвыванием. Но я уверен, что это было всего-то притворство, этакая показушная пресыщенность романтикой и экстримом. А ведь этого быть не может. Нельзя пресытиться такими деликатесами, если, конечно, старость уже не вгрызлась в душу и члены. Но наш инженер, я уверен, до этого ещё не дорос, да и пусть не дорастёт никогда!
— А что же это за Хулимсунт такой, которым ты нас так рассмешил? — прервала мои размышления Маша. — Мы с девчонками, когда первый раз услышали это название, подумали, что ты просто ругаешься!
— О, Хулимсунт — это нечто! Основная достопримечательность его, да и просто основа — КаэСка.
— Что-что? — наморщились гладкие лобики, в абсолютном непонимании мною сказанного.
— Всё очень просто, КаэСка — это компрессорная станция.
— Офигенно просто! — согласилась самая остроумная. — Там что, компрессы делают?
— Да. На разные части тела, а, особенно, на острые язычки и круглые попки!
Видимо, я сказал не
