совсем то, потому что девчонки не засмеялись, а лишь недоумённо переглянулись.
— Ладно, ладно, не вздыхайте мрачно! Компрессорная станция — это такое сооружение, с помощью которого наше природное богатство — газ — сжимают максимально, чтобы побольше его толкнуть на запад и заработать на этом кучу денег. Это целое огромное предприятие, на котором работает уйма народу, потому-то оно и является для таких посёлков, как Хулимсунт, основой всего.
— А ещё что там есть интересного? — зевнула тихоня.
— Памятник там стоит.
— Герою газопроизводства, от фамилии которого и произошло название посёлка? — предположила самая остроумная, но тут же взвыла от восторга, доказывая неординарность своего мышления: — Нет, не от фамилии, а от некоторых его интимных телодвижений!
Девчонки, видимо, очень зримо представили эти телодвижения, и поэтому очень развеселились, но, отсмеявшись, всё же поинтересовались:
— А всё же, кому там памятник-то стоит?
— Вездеходу.
— Это что, Казанова местный, который через всех прошёл? — опять выстрелила в десятку самая остроумная, и смех возобновился.
— Дурочки вы, хотя по виду и не скажешь, — отпустил я комплимент, который девчонки явно заслужили. — Вездеход там стоит настоящий, гусеничный. Он там первым прошёл по всем болотам.
— Ну и молодец. И пусть себе стоит. — Девочки явно не хотели снять шляпы перед героями-первопроходцами.
— А ещё там есть река Сосьва, в которой очень много рыбы, — продолжил я, — и наши орлы это даже проверили.
— И кого же они поймали?
— Сами судите. Жили мы в общаге вахтовиков. Это приличное жилище, с душем и кухней. Правда, мыши там тоже себя неплохо чувствовали. Около моей кровати лежало сало, так они его жрали день и ночь, нисколько меня не стесняясь, только нагло подмигивая. Когда же я на них орал, пытаясь прогнать, они лишь гневно сверкали чёрными глазками, но трапезы не прекращали.
— А что, переложить продукты в другое место слабо было? — ехидно оскалилась самая остроумная.
Я не ответил и повёл повествование дальше:
— Короче, узнали наши пацаны, что в Сосьве водится селёдка, и, естественно, запылали желанием её отловить. Нашли где-то лески, крючки и погнали на рыбалку. Не знаю, может быть, их обманули, и селёдка водилась только в магазине с любопытным названием «У Фёдорыча», да и то лишь в засоленном варианте? Как бы там ни было, но поймали они всего несколько пескарей, которых тут же, на берегу, и зажарили, запив, естественно, не водой. В результате, пришли они с рыбалки не все и не сразу, но безо всякой добычи.
— Так все и не вернулись? — тревожно спросила тихоня.
— Да нет, к сожалению, постепенно возвратились все. И всё же хорошо, что были мы в Хулимсунте всего несколько дней, иначе могли возникнуть некие нюансы.
— В смысле неконтролируемой выпивки? — уточнила остроумная.
— Нет, были ещё некоторые местные особенности. Нужно нам было запастись сухарями, ведь в лесу, куда мы надолго уходили, магазинов не было, а без хлеба жить невозможно. Отправился я в пекарню, которая являлась одновременно и магазином, и обнаружил там симпатичную продавщицу. Я заказал ей сухари, а она пожаловалась, что, мол, тяжёлая это работа — нарезать сорок буханок хлеба. Оказалось, что ей одной приходится этим заниматься, да ещё после работы, практически, ночью. Я представил этот адский труд и предложил свою помощь. Но она посмотрела на меня со страхом в глазах, из чего я осознал всю свою непривлекательность. Но дело было совсем не в этом, как узнал я после. Хулимсунт испытывал острый недостаток в женском поле, поэтому каждая из представительниц оного имела точную приписку к конкретному мужику, и не дай Бог кому-нибудь вклиниться без разрешения в этот распорядок!
— И что могло бы быть? — блондинке-брюнетке явно не понравилось такое отношение к прекрасному полу.
— Не знаю, но нам говорили, что убивать за это там — в порядке вещей. Хотя, может, просто врали.
— Какая дикость! — возмутилась самая остроумная. — Да попробовали бы мне приказать, с кем жить! Да я бы весь этот Хулимсунт спалила вместе с его дебильными мужиками!
— Хорошо, — кивнул я, — в следующий раз, когда мы поедем в подобное местечко, возьмём тебя с собой. Ты первая войдёшь во вражеский стан, уничтожишь всех мужиков, а потом уже заявимся мы, на боевом тырчике и полной готовности!
— Ага, только тогда там вас будут распределять по бабам! — громко рассмеялась блондинка-брюнетка.
Фильм закончился, и я вздохнул:
— Не знаю, детки, если вас ничуть не захватило то, чем мы занимаемся, то это очень прискорбно!
— Да это здорово, пап, я бы так хотела хоть разок с тобой съездить!
— И что б ты там делала?
— Что-нибудь!
— А интересно, вам можно лес пилить так вольно или вы это делаете нелегально? — нырнуло в новое русло блондинка-брюнетка.
— Нам можно всё! — отчеканил я. — Даже то, чего нельзя, ведь за всё, что бы мы ни натворили, отвечать будет шеф!
— Очень удобная философия! — вяло похлопала в ладоши остроумная. — Истинно геодезическая!
Но я, не обратив на это внимания, перевёл рассказ из речки реалий в ручеёк фантазии:
— Один раз мне пришла в голову такая дребедень. Просыпается ранним утром Арнольд Шварценеггер на своей вилле. Выходит в халате на крылечко и вдыхает ароматный воздух, наполненный звонким щебетом пичуг. Оглядывает свой богатейший сад-парк, где растут цветы и деревья неописуемой красоты, и душа его наполняется радостью. И вдруг, до слуха его доносятся звуки иные, непонятные и тревожные. Он с ужасом узнаёт в этих звуках жужжанье бензопилы. И вот роскошная пальма падает навзничь, и показывается мужик в энцефалитке. Это Мишка Сапог, но Шварценеггер этого не знает. А Мишка, выставив створную вешку, окольцованную оранжевым скотчем, смачно вгрызается пилой в кривой ствол сандалового дерева. Ошеломлённый Терминатор бежит к Сапогу, размахивая руками и крича: «Ноу! Ноу!» Но откуда Мишке знать эти изощрённые заморские словечки?! Сандал падает, а к Мишке подходит Шомес с колом в руках, и они начинают забивать точку. Арнольд подбегает к парням, но Мишка предостерегающе машет ему рукой: «Уходи, тут опасно, тут трасса пойдёт! Ты бы лучше крылечко отодвинул, а то придётся сквозь него пропиливаться!» А Шварценеггер вдруг начинает понимать русский язык, и орёт, едва не плача от непонимания: «Вы кто такие?» Шомес криво ухмыляется и кивает Мишке на Арнольда, крутя у виска пальцем, явно намекая на неполную умственную зрелость того. Потом, закинув отражатель на плечо, подходит к Терминатору и орёт ему в ухо, пытаясь перекричать рёв пилы, перегрызающей тонкую талию небольшого кипариса: «Мы-то „Геостроймастер“, а вот ты кто такой?» Шварценеггер пытается повторить загадочное слово, но в этот момент рассудок его отключается, и железный Арни падает в обморок! Всё! Занавес!
— Обалдеть! — восторженно вскрикнула блондинка-брюнетка. — Вот бы это снять — Оскар был бы неизбежен!
— Это точно, — согласился я. — Что ж, пожалуй, и всё. Хотя, есть ещё фотки, можно посмотреть.
Все согласились, и я включил слайд-шоу.
Фотографии потекли неспешным потоком равнинной реки. Для девушек они были всего-лишь любопытным зрелищем, для меня же — частью моей жизни, неуклонно идущей к завершению, но, как ни парадоксально, год от года становящейся всё насыщеннее и интереснее.
— А вот кошечка, она мне так нравится! — заулыбалась Маша, когда перед нашими взорами предстало изображение кошки с отмороженными ушами, которая когда-то жила у нас в балке на Возее.
— А что это у неё с ушками? — склонив голову к плечу, спросила тихоня.
— Отморожены ушки у кошки, — доложил я. — Такой она к нам уже и попала. Вообще-то, там мне очень много встречалось животных с такими дефектами. А когда мы жили на забойном пункте, где из живых оленей делают мёртвую оленину, там было штук двадцать собак всяких габаритов. Так у трети собак отсутствовало по одной лапе.
— Что, тоже отморозили? — участливо спросила Маша.
— Да фиг его знает, я и так, и сяк их расспрашивал, — не отвечали, только лаяли какую-то чушь. Какие-то там собаки странные. Вот, посмотрите на эту морду — типичный дебил!
На экране появилась фотка, запечатлевшая собачку средних размеров, по породе смахивавшей то ли на овчарку, то ли на лайку, то ли на коктейль из них.
— Какая хорошая, у-тю-тю! — засюсюкала, как на ребёнка, самая остроумная.
— Папа, это же Рекс, помнишь, ты про него рассказывал?
— Да, это Рекс, собака туповатая, но знаменитая.
— И чем же она знаменита? Спасла кого-нибудь? — выказала желание проникнуть в Рексову тайну блондинка-брюнетка.
— Да нет, это её спасали. Было это в Усинске. Там у фирмы, с которой сотрудничали мы, была база, на которой находились и наши балки. Там и проживал этот Рекс. Вначале он был нормальным псом, но однажды буры подшутили над ним. Они налили ему в миску тормозной жидкости, а он её и выхлебал. И с тех пор сам стал тормозить не хуже их буровой установки. Так вот, однажды, зимой, решили мы покормить Рекса — что-то у нас излишки еды тогда скопились. Зовём, зовём его, а он сидит у ангара и не реагирует. И сидит-то как-то странно: прислонился к воротам головой, чуть задрав морду к небу. Задумчивый такой, тихий. Ну, решили мы, что опять он притормаживает, соображая, как правильнее жить дальше. Но кому-то надоела эта неопределённость, и он отправился к этому полудурку, возомнившему себя Магометом. А через минуту орёт и машет руками, чтобы мы скорее к нему шли. Подходим и видим такую картину: сидит наш милый Рекс у стальных ворот, а язык его припаян к ним намертво. Видимо, лизнул он промёрзший металл из любопытства, а язычок-то к нему и приклеился. И так бедолаге плохо, ведь слышит же, что жрать зовут, а ему даже «Гав» не сказать! Пришлось тащить тёплую воду и отогревать металл вокруг любопытного языка. Зато жрал потом Рекс за десятерых!
— Я тоже как-то в детстве молоток на морозе лизнула, — похвасталась самая остроумная.
— Оно и видно, что язычок у тебя теперь такой остренький, — констатировала просто остроумная.
— А скажите мне, пожалуйста, — почему-то очень вежливо попросила блондинка-брюнетка, — что это за балки такие, о которых вы упомянули?
— Это домики на колёсах. В них тепло и уютно, если, конечно, есть свет и работают печки.
— А что, это не всегда так?
— Всяко бывает. Однажды, когда мы стояли у Харьяги, случился с нами такой инцидентик. Работали мы тогда с Асом.
— Он что, лётчик? — изумилась тихоня.
— Нет, просто работает лихо. А ещё зовут его Александр Смирнов, то есть, Ас. Так вот, приходим мы с работы, вернее, приползаем, потому что работать с Асом — дело каторжное, и видим, что света нет, пропал, хотя никакого Чубайса рядом не было. Весь куст во мраке, а наш балок ещё и заморожен. Куст, — пояснил я, видя непонимание на девичьих лицах, — это место, где находятся нефтяные скважины и средства их обслуживания. Настроение и аппетит резко уходят на ноль, и мы лезем в спальники, дабы не превратиться в замороженные реликты для будущих поколений. Правда, доблестный горец Пилял не сразу сдаётся, пытаясь разжечь костёр. Но на улице уже четвёртый час дня, поэтому стоит полная темень, ведь дело происходит в конце ноября. Наконец, минут через
