Дневник Марты

отломить себе небольшой  кусочек, знать бы только, кому  принадлежит.
До обеда я исписала все холсты, которые принесла с собой, но мои руки  отказывались останавливаться и требовали продолжения.
Пришлось возвращаться домой.
Дотащив  свою мазню обратно до квартиры кое-как, буквально волоком, меня ждало разочарование: ни одного чистого холста дома не оказалось.
Передо мной  встала щекотливая задачка: выбрать  картину, которая будет отдана в жертву  ради настоящего.
У меня накопилось уже немало работ, все они  для меня  стали очень дороги, словно маленькие детки, но вот почему-то  самые плохие и незаконченные картины мне было  жальче всего отдать под власть грунта, который скроит их уже навечно, не дав им ни единого шанса на жизнь.

Не знаете как выбрать? Зажмурьте глаза и ткните пальцем в пустоту, на ваше удивление результат окажется не хуже, чем если бы вы подсмотрели.
Так я и поступила, расставила свои работы вокруг себя и начала кружиться. В тот момент, когда я почувствовала, что пол уходит у меня из-под ног, и я потеряю равновесие и упаду, я открыла глаза. Прямо на меня, сквозь зной безжизненной пустыни, летела маленькая розовая бабочка.
Она с легкостью преодолевала один бархан за другим, но, казалось, что ее тонкие, почти полупрозрачные крылышки вот-вот коснутся раскаленного песка и попросту сгорят.
Бабочка в пустыне.
Я не помню, когда нарисовала эту картину, и что меня побудило, но именно с ней, к моему большому сожалению, придется расстаться, выбор сделан.
Наспех загрунтовав холст, я спустилась к площади, на этот раз местом для пленэра стал пятачок в самом центре ристалища.

Здесь было весело, уютно и жутко страшно.
Первые минуты я не могла сосредоточиться, чужие мысли буравили мой мозг, приводя его в замешательство, все отвлекало.
Я щипала себя, закрывала глаза, ходила кругами, пела, ничего из этого не помогало настроиться на работу.
Я стала пристально всматриваться вдаль и наконец-то увидела.
Его.
Город, каких много у нас, схожие друг с другом как две капли воды, одним словом -  однояйцевые близнецы.
Жителей в нем много, они куда-то спешат, а перемещаются согласно своему цвету.
Белые идут по белой линии, красные по красной, желтенькие по желтой.
Все устроено так, что они никогда не пересекаются.
Обычный день в обычном городе.
Настораживает только одно - небо, вернее его отсутствие, над городом не видно ничего, ни облаков, ни звезд, ни Солнца, ни Луны, ничего, пустота.
Пустота.
Сначала отступила усталость и тяжесть,  а потом я вообще перестала  ощущать свое тело,  мои ноги не касались земли, я парила
и ничего меня больше  не могло отвлечь - я  рисовала.
Летая над городом, я вглядывалась в окна каждого дома, пытаясь отыскать то, что сможет закрыть эту пустоту, ведь без неба нельзя.
Сложность была только в одном, я  не знала как выглядит то, что я ищу.
На секунду мне показалось, что я нашла, там, из - за угла  дома, доносилась красивая и нежная мелодия флейты, я закрыла глаза и полетела на звук, но не успела, меня ударили словно назойливую муху, наотмаш, несколько раз, смакуя и приплясывая.
Что было потом, я не помню, когда я очнулась, моя голова сильно гудела, невыносимо тошнило и очень хотелось спать.
Картина валялась в луже крови , а  мольберт превратился в  груду щепок.
Я попробовала подняться, но в глазах опять все потемнело.
Рев двигателя, духота и невозможность пошевелиться. В небольшую дырку в полу я видела, как крутится большое колесо, отправляя всю пыль и грязь с дороги прямо мне в лицо, меня куда-то везли в железной будке без окон, заполненной доверху телами, которые стонали, кряхтели и выли.
Время превратилось в вечность.
Мне уже стало все равно куда нас привезут и что с нами будут делать, было одно желание побыстрее выбраться из  этой консервной банки.  Когда двигатель умолк и открыли двери, я  почувствовала облегчения.
С улицы доносился истошный лай собак, когда он приблизился вплотную, нас начали выводить.
Выдергивали по одному, за руки, за ноги и выталкивали  наружу, дальше люди бежали сквозь строй до железного ангара,  а вслед им сыпались  удары резиновых палок, если человек падал,  спускали собак, они грызли им пятки, брызжа во все стороны слюной и кровью, заставляя подняться.
Когда очередь дошла до меня, я собрала оставшиеся силы и побежала со всех ног, прикрывая голову руками. Меня не тронули, весь строй гоготал и катался по полу, держась за животы, а самый толстый из них тыкал в мою сторону пальцем и безудержно хрюкал.
- Где мы? Вам помочь? - я обратилась к мужчине, который сидел напротив меня.
Ему было лет 40, ну или чуть больше, он пытался одной рукой перевязать рану, вторая рука у него была бесполезной, она безжизненно раскачивалась из стороны в сторону,словно сухая  ветка на ветру.
- Не стоит, я справлюсь.
- Вы не знаете куда нас привезли?
- Знакомые места. Санаторий, Вы же видели, пилюли уже раздали всем, сейчас будут по палатам разводить.
- Вы так шутите?
- Здесь нельзя грустить, иначе не выжить. На тюрьме мы, милочка.
- За что? Это какая то ошибка…
-  А здесь все ни за что, по ошибке, у любого спросите. Могу предположить только, если с площади забрали, значит, за свободу слова, день и ночь таких как Вы везут, по этой милости истинные арестанты домой зайти не могут, третьи сутки в стакане сидим.
- А теперь что?
- Теперь ничего, слово свободно, а Вы нет.
- Я тут не причем, я вообще просто рисовала, рисовала, понимаете? Меня с кем-то спутали.
- Я тебе верю, но я не суд присяжных. Поэтому лучше присядь и отдохни, не загораживай солнце.
-Кого?
- Лампочку, со света уйди.
- Ааа. Хорошо. Извините, но мне кажется, Вам все-таки доктор срочно требуется, Ваша нога… она еще больше посинела.
- А-ха-ха!  А Вы тоже не без чувства юмора, как оказалось. Неужели Вы думаете, что они меня били для того, чтобы потом лечить? Рассмешили.
Врачи нужны им. Им. Они давно уже нуждаются в психиатрической помощи, им без очереди, а я со своими ранами обожду. Заживет.
- А Вас за что? Тоже с площади?
- Нет. Не с площади, сам не знаю за что меня здесь держат.
- Не хотите говорить?
- Да нет, почему. Все уже известно. Я деньги украл у себя в конторе, на которою горбачусь уже, наверное, тысячу лет. Ну как, украл, свои забрал, те, что мне и полагались за мои труды.
- Вам не платили?
- Платят? Кость бросают, чтоб не издох, а сами имеют закрома и не отказывают себе ни в чем, машины, виллы, острова, все у них, а мы лишь та прислуга при короле. Поначалу, в первую десятку трудового стажа, я думал поднимусь, карьеру сделаю, все силы отдавал, работал день и ночь, но чины и должностя, как выяснилось, позже у них переходят по наследству, а для нас один ошейник лишь уготовлен до самой смерти, за который, прошу заметить, придется еще и уплатить, а коль откажитесь иль денег нет, упекут в тюрьму и там сгноят. Когда я это понял, поклялся себе, что добьюсь свободы любым путем, так жить не стану. Долго вынашивал я план, целый год только выверял. В один день я решился. Опустошил хранилище и был таков.
Меня поймали, когда до границы оставалось всего пару шагов. Не так просто оказалось уйти с цепи.
Клацнул засов. Все притихли.
- На выход. С вещами. Да, ты. На выход.
В дверях стояла женщина в галифе и указывала на меня. Она больше походила на мужчину, чем на представительницу женского пола: короткая стрижка, грубые черты лица, кулачище размером с мою голову.
Я побоялась что-либо спрашивать у нее и просто вышла.
- Быстрее. Стой. К стене. Вперед. Стой. К стене. Вперед. Стой. К стене. Вперед. Не смотреть. Вперед. Стой. К стене! - командовала мне "Женщина в галифе", подталкивая меня сзади связкой ключей, которые, кажется протыкали меня насквозь.
Мы шли по длинному, мало освещенному тоннелю, как мне показалось, он вел вглубь под землю.
Каждый раз, когда возникала решетка, «Женщина в галифе» останавливала меня, ставила к стене, открывала замок, и мы двигались дальше.
- Вперед. Стой. К стене. Вперед. Стой. Направо. Вперед. Стой! - кричала мне «Женщина в галифе» прямо в ухо.
Вскоре мы оказались в какой-то комнате и «Женщина в галифе» тихо сказала:
- Раздевайся. Одежду, вещи на стол. Быстрее.
Я, не раздумывая, сняла всю одежду и положила ее на железную столешницу.
- Трусы тоже снимай! -  злобно гаркнула «Женщина в галифе».
Я быстро сняла их и осталась стоять  обнаженной в центре маленькой комнаты, одна, наедине с этой женщиной.
Она же начала копаться в моих вещах, тщательно прощупывая каждый шовчик на одежде.
-Так, встань сюда, - сказала мне «Женщина в галифе» и указала на синюю линию, нарисованную  на полу.
Я встала.
- Нагнись и раздвинь ягодицы! - приказным тоном сказала «Женщина в галифе».
- Зачем? - нагнувшись вперед, спросила я
- Шире, шире, -не обращая внимания на мой вопрос продолжала командовать «Женщина в галифе».
Я подчинилась.
- Сядь, встань, сядь, встань, сядь, встань! -приказывала мне «Женщина в галифе».
Я не понимала для чего нужна была эта экзекуция, но вопросов я больше не задавала и приседала в ритм ее командам.
- Одевайся,- остановив меня сказала «Женщина в галифе».
Я потянулась к одежде.
- Не это. Вот твои вещи, про те забудь.
«Женщина в галифе» бросила к моим ногам какое-то тряпье. Это были рубаха и штаны, пошитые из мешковины.
- Одевайся быстрее, хватит рассматривать, голой поведу, -пригрозила мне «Женщина в галифе» и ударила по стене кулаком так, что с потолка на меня посыпалась штукатурка.
Оделась я молниеносно. Одежда оказалась не по размеру. Рубаха висела на мне, а штаны я с трудом натянула на себя. Одна штанина была наполовину изъедена молью.
«Женщина в галифе» отвела меня в камеру, выругалась, сплюнула через плечо и оставила меня там, закрыв  железную дверь на  ключ.
«Ничего, ничего» - успокаивала я себя. – «Сейчас, придут, разберутся, поймут, что это была ошибка и меня отпустят».
Никто так и не пришел.
Не пришли ни через час, ни через два, ни через день.
На самом деле, я  даже не представляла сколько прошло времени с того момента, как меня здесь закрыли, может, три дня, а, может, всего три часа.
Сюда не проникал солнечный свет, окон не было. Были только серые стены, лавка в три доски с матрацем, под который я залазила, чтоб как-то спастись от холода, бутыли с водой и большая ржавая фляга, о предназначении которой я догадалась только тогда, когда очень сильно захотела в туалет.
Все время я или лежала, или прогуливалась от стены к стене, собственно, это было четыре шага вперед и четыре шага в обратном направлении.
Иногда пела или разговаривала сама с собой, чтоб не сойти с ума от одиночества и этой гробовой тишины.
Пыталась кричать, звать на помощь.
Никто не пришел.
В определенные промежутки времени под дверью появлялась волосатая рука, она подсовывала кусок хлеба и похлебку, от которой жутко несло кислой капустой, хлеб я съедала, а к тарелке не притрагивалась.
В один из дней я проснулась от жуткого чувства тошноты,  я не успела встать, как у меня началась неукротимая рвота.
Я не представляла откуда в моем желудке могло быть столько жидкости, она лилась из меня нескончаемо, буквально потоком извергалась из моего рта и носа.
Я  сделала глубокий вдох и, как мне показалось, рвота прекратилась, а тошнота вроде бы отступила, но кислый запах ударил мне в нос и позывы вновь  усилились. Я залила все вокруг.