платье Всеславы, отчего обоим было легко и весело.
К полудню они добрались до Первой вежи, где гонцы из Усть-Липы меняли лошадей. Река в этом месте делала почти полную петлю вокруг скалистого холма. Пока арсы расседлывали лошадей и готовились к трапезе, они вдвоем с княжной объехали сам холм.
– Как отсюда все далеко видно! – воскликнула Всеслава, оглядывая противоположный пойменный берег реки.
– Нравится? – небрежно спросил он.
– Очень!
– Значит, быть здесь твоему собственному селищу.
– Моему? – насторожилась княжна. – Ты хочешь, чтобы я жила здесь?
– Не только ты. Если пустишь, я тоже буду жить здесь.
– Каждой наложнице по селищу! – Тут же вспомнила она.
– Не совсем так. Мне самому хочется жить там, где не будет слышно вечевого колокола.
– Никогда бы не подумала, что ты боишься его?
– Это не страх, а презрение, – пояснил Дарник. – Пускай хоть один раз в него зазвонят, и я навсегда отселюсь из Липова, например, сюда. Да и вообще нельзя позволять смердам каждый день видеть себя, они от этого распускаются.
Всеслава слегка призадумалась.
– А это не слишком будет далеко от Липова?
– В самый раз. Но заранее об этом не стоит никому говорить. Я хочу назвать это селище в твою честь Славичем.
– А как же торжище, пиры с дружиной, военные игрища?
– Это уже стало слишком назойливым для меня, – поморщился он. – Мне нужно место, где бы я принадлежал только себе и немного тебе и мог добиться вокруг полной тишины. Месяц будем жить в Липове, месяц здесь. Подумай, подойдет это тебе или нет?
– Мои дворовые скажут, что ты хочешь сослать меня от себя подальше.
– Значит, ты должна сама всем убедительно сказать, что тебе хочется жить в этом месте.
Княжна молчала. Дарник не торопил ее с ответом, ведь по сути это было первым настоящим испытанием жены: согласна ли она разделить его все более насущную потребность в одиночестве.
Они сделали еще один переход до следующей сторожевой вежи, после чего князь, сославшись на изрядно замерзшую жену, приказал возвращаться в Липов. Когда уже показался город, обратился к княжне за ответом:
– Ну, так что ты решила?
– Я согласна, – коротко сказала она.
Всего два маленьких слова, однако, они вмиг многое изменили. Оказалось, что все в Липове как будто этого от княжеской четы и ожидали. Горожане не только поверили, что, взойдя на красивый речной утес, Всеслава захотела там построить свои летние хоромы, но и нашли такое ее желание самым естественным и обоснованным. Князь – натура грубая, неприхотливая, ему и зимой у костра спать все ни почем, а княжна – создание нежное, тонкое, ей грязь и вонь посадских улиц в непривычку и в отвращение. В расстройстве пребывал лишь Селезень, переведенный с появлением Корнея из оруженосцев в княжеские казначеи:
– Где взять средства на все это? Опять хочешь потом побираться?
Дарник побираться не хотел, поэтому вызвал к себе воеводу-тиуна Кривоноса, отлично справившегося с обустройством дороги на Северск – Перегуд:
– Сможешь для всеми почитаемой княгини бесплатно построить селище?
Умные глаза хозяйственного соратника смотрели задумчиво то на князя, то на княжну.
– Если дашь княжескую печать – построю, – уверенно произнес он.
Теперь пришел черед прийти озадачиться Дарнику:
– Хочешь моим именем еще больше порастрясти купцов?
– Можно и без купцов обойтись, – пожал плечами Кривонос.
Князь сверлил его взглядом, пытаясь сам догадаться, а не спрашивать.
– Пускай он возьмет мою печать, – заметила вдруг Всеслава.
– Так у тебя же нет никакой печати? – удивился муж.
– Одно твое слово – и будет. – Жена лукаво улыбалась.
Оказалось, что Всеслава давно уже все это хорошо продумала – не про печать, тут просто к слову пришлось – а про собственную часть княжеского хозяйства, где бы она являлась единовластной хозяйкой: отдельные мастерские, стада, лес, покосы, пашню.
– Многие княгини так делают, чтобы мужа от мелочей освободить.
У нее даже был заготовлен список того, что она желала взять в свою опричнину. Дарник посоветовался с Фемелом. Тот воспринял новость невозмутимо:
– Для тебя это наилучший вариант. Разорится она или обогатится, но будет отделена от тебя. Зато у тебя всегда будет повод заключить ее в темницу за малейшие огрехи.
Это решило дело. Все княжеское имущество было разделено, и Всеслава получила собственную печать, которой тут же завладел Кривонос, и в опричнине княжны развернулась самая кипучая деятельность. Воевода-тиун действительно к купцам почти не обращался, его мишенью стали зажиточные липовцы, обогатившиеся на поставках в войско харчей, сукна и других припасов. Кривонос с писцами методично обходил их подворья и изымал все хранящиеся там бревна, доски, брусья, тесаные камни и глиняные плинты, взамен оставляя расписки с печатью княжны. Все это грузилось на такие же реквизированные подводы и отправлялось на Первую заставу, где два десятка землекопов и плотников пускали их в дело. Вместо дирхемов он расплачивался с работниками грамотами на землю, лес, выгоны и покосы во владениях Всеславы.
Дарник взирал на все это с изрядной оторопью, ожидая каждый день звона вечевого колокола от возмущенных липовцев. Но вечевой колокол молчал.
– Они еще друг перед другом хвастают, у кого чего больше забрали, – доносил о зажиточных липовцах Корней.
Однообразная жизнь Липова надолго заполнилась разговорами о разделенных княжеских владениях и затеянном Всеславой селище: одни переживали за княжну, захотевшую жить подальше от наложниц мужа, другие сочувствовали чересчур сговорчивому князю, третьи злорадно толковали о том, что будет, когда княжна переберется в свой Славич насовсем, четвертые жадно выспрашивали условия самих сделок.
