войсковой обоз значительно потяжелел. За столом князя Вулича Дарнику снова пришлось стеречься с едой и питьем – слишком много кругом было славословия в его честь. Зато на торжище он уже хорошо знал, что именно надо покупать, чтобы насытить самый привередливый вкус Всеславы и ее челяди. Корней злословил:
– Все равно найдет к чему придраться. А как четыре наложницы тебя еще выпотрошат! Ты им постоянное жалованье платишь или подарками отделываешься?
Глядя на князя, трясли мошной для своих жен и воеводы, за ними и простые ратники. Запасливые становые сотские не забывали нагружать повозки разным железом и мешками овса с пшеницей. У первогодков-ополченцев теперь уже бойников вообще голова шла кругом – тратили монеты не понятно на что.
С большим трудом Дарнику удалось оторвать войско от этого покупательного морока и вывести его на Короякскую дорогу.
– Куда мы денем эту новую прорву бойников? – с беспокойством спрашивал Борть, едучи подле князя и оглядывая новоявленных бойников. – Ну хорошо, прогуляют они в Липове свою добычу, а дальше что?
– Будем закладывать новые городища, – говорил ему Дарник.
– А как ты их заставишь пшеницу и лен сеять?
– Перестанем даром кормить, сами за дело возьмутся.
– Или с кистенем на дорогу выйдут, – бурчал воевода.
Действительно обо всем этом приходилось беспокоиться заранее. И когда накануне прибытия в Липов произошла новая раздача монет, Рыбья Кровь обратился к первогодкам с небольшой речью:
– Когда мы придем в Липов, у вас останется лишь одно право: во всякое время приходить в Войсковое Дворище и есть за общим столом с гридями. Кто-то найдет себе новую службу, кто-то нет. Поэтому самым лучшим для вас будет вернуться до весны в свое родное селище с дирхемами, славой и кутигурской булавой. Пускай все родичи вам позавидуют. Кто не захочет зимовать дома, может вернуться в Липов, но только не один, а с наложницей или женой. Тогда станет княжеским бойником, получит дом, землю и рабов.
Молодые лесовики слушали с растерянным видом. Несколько месяцев походной жизни на всем готовом сильно расслабили их, многие не сомневались, что так должно продолжаться и впредь. Конечно, съездить домой и покрасоваться там своим воинским успехом было замечательно, но полностью возвращаться к прежней унылой лесной жизни казалось обидным и зазорным.
Забеспокоились и княжеские гриди:
– Им землю, дома и рабов, а нам?
– Вам тоже, если захотите.
– А где князь возьмет столько рабов?
– Это уж моя забота, – небрежно отвечал им Дарник.
– Вот видишь, как просто, – довольно сказал он чуть позже Бортю. – Если бы сразу обратился к гридям, они бы начали ломаться. А стоило предложить землю ополченцам, так и эти сразу загорелись.
– А в самом деле, где ты возьмешь столько рабов? – озаботился воевода.
– На это есть княжеский суд: строгий, но справедливый, – загадочно улыбался Рыбья Кровь.
Вообще он пребывал в прекрасном расположении духа. Даже княжеские обязанности в мирное время уже не так смущали его, как прежде. Ведь теперь он твердо знал, что будет делать в ближайшее время, как исполнять свое обещание насчет рабов.
И въезжая на последний взгорок, с которого открывался вид на пойму Липы и на сам Липов, Дарник думал о том, как все же ошибся староста гребенского городища, говоря, что его княжеский взлет перешел в ровное небесное парение. Ничего подобного – его взлет продолжается. Индия – не Индия, а укротить черноярское войско и дважды разбить кутигур тоже чего-то да стоило.
Вовсю пекло послеполуденное солнце, позади раздавался тяжелый топот сотен ног и копыт, локтевой щит и шлем повешены на переднюю луку седла, и удар внезапно вылетевшей из лесной чащи стрелы был столь странен, что в первый момент никто не поверил в происходящее. Стрела вонзилась князю в правый бок, и он сперва даже принял ее за отскочивший от дерева острый сучок. Но нет, это была именно стрела с оперением и двухгранным наконечником. Первыми сообразили арсы, ринувшись в чащу искать стрелка. Однако его так и не нашли – справа от дороги находился большой завал деревьев, по которому только белка или куница могли пробраться.
Ранение получилось не слишком сильное. Стрела, пробив кожаную безрукавку вошла в бок меньше чем на вершок. На князе была нижняя рубашка из шелка-сырца. Ее материя, не дав себя пробить вошла в тело вместе со стрелой и когда ее за края осторожно потянули, она так же со стрелой из раны и вышла. Лекарь смазал рану нужным снадобьем, наложил тугую повязку, и Рыбья Кровь вновь поднялся в седло. По войсковой колонне бежал слух, обрастая привычным кликушеством:
– Князь ранен, князь тяжело ранен, князь ранен смертельно, князь убит.
Но вот колонна возобновила движение, и по ней полетел другой шепот:
– Князь легко ранен, князь в седле, князь оцарапался о ветку.
Дарник с любопытством прислушивался к своим новым ощущениям: так вот что значит быть раненым. За три года сражений и поединков это было его первое ранение и стоило, как следует его прочувствовать. Копыл полусотский арсов виновато показывал кусок мешковины:
– Не нашли гаденыша. С дерева, собака, стрелял и скрылся. Вот на этом сидел, чтобы мягко ему на суку было. По этой тряпице его и разыщем.
– Да не суетись ты так, – успокаивал его князь.
К князю снова подъехал лекарь-булгарин со злополучной стрелой в руке.
– Как себя чувствуешь? – тревожно спросил он. – Стрела была отравлена.
– Разве тебе неизвестно, что на колдунов яд не действует? – сердито огрызнулся Дарник. – Никому про яд ни полслова, понял?
К жжению в боку добавилась страшная слабость, которая разливалась по всему телу. Но на яд едва ли было похоже, наверно, шелк не дал ему проникнуть в кровь.
При въезде в город встречающих воевод и тиунов, казалось, только и занимало ранение князя. Несколько раз Рыбья Кровь отшучивался:
– Все в порядке. Всего лишь обычный княжеский заговор.
Потом ему это надоело:
– Если еще кто спросит про эту стрелу, пойдет главным заговорщиком!
Даже Корней, встретив разъяренный взгляд Дарника, предпочел захлопнуть свой ехидный рот.
Всеслава про самочувствие не спрашивала. Коснувшись холодными губами щеки мужа, она чуть дольше положенного задержала в своих ладошках кисть его руки и с непривычной виноватостью заглянула ему в глаза, мол, опять предсказание моей Нежаны исполнилось.
Понятливые тиуны, приученные не нагружать князя при встрече лишними разговорами, все расспросы о походе обратили на Бортя, Копыла и Сеченя. Дарнику оставалось лишь терпеливо пережидать обязательное пиршество.
В княжеской трапезной убрали две перегородки, и теперь это был зал, где могли без тесноты разместиться больше ста человек. Они и разместились, придирчиво относясь к назначенному им Фемелом месту за общим столом. Но дворский тиун напрасно вопросительно смотрел на князя – всех ли он правильно рассадил – Дарнику было не до этого. После первых здравиц, когда на середину зала развлекать гостей выбежали плясуньи и акробаты, ему стало совсем плохо.
– Смотрите сильно не безобразничайте здесь, – с натужной улыбкой пожелал он Быстряну и, притворяясь пьяным, с трудом выбрался из-за стола.
Всеслава с левого бока поддерживала мужа. Стиснув зубы, Дарник с ее помощью едва добрел до опочивальни и мешком повалился на постель. Прибежавший лекарь обнажил торс потерявшего сознание князя. Вокруг маленькой раны образовалось черно-синее пятно величиной с блюдце.
Двое суток вокруг раненого князя шли непрерывные хлопоты. Компрессы и снадобья, бой в бубен и завывание дудок, окуривание спальни ароматическими запахами и окропление ее родниковой водой, растирание ног и прикладывание горячих предметов – чего только не было испробовано. И хотя молодой закаленный организм взял свое – к исходу вторых суток Дарник смог открыть глаза, полное выздоровление шло медленно и растянулось на добрый месяц.
Деятельная и трогательная забота жены лишь в первый момент приятно удивила его: оказывается, нормальные женские хлопоты ей тоже не чужды. Затем пришли другие мысли и настроения: острый стыд за себя столь беспомощного и ощущение, что Всеслава вяжет его своим вниманием по рукам и ногам. Еще хуже было с остальными приближенными, раздражал даже сам их взгляд сверху вниз на него, лежащего. А если они входили вдвоем-втроем, то за любыми самыми отвлеченными словами непременно чудилось их тайное переглядывание между собой по поводу такой же как у всех уязвимости непобедимого князя.
– Чтобы ко мне все входили по одному! – приказал Дарник Всеславе. Так хоть он мог подавить любые сомнения своих думцев четкими и точными распоряжениями.
Его собственное отношение к происшествию со стрелой было на редкость спокойным. В детстве и отрочестве он, как и все подростки считал, что самая лучшая смерть – это погибнуть с мечом в руках в славном сражении. Сейчас же, прикованный к постели, он стал думать об этом иначе. Смерть на поле боя хороша для хорунжих и сотских, для него, князя, она напротив полное бесчестие – значит, кто-то оказался ловчее, удачливей, умнее его. И выходило, что гораздо почетней погибнуть вот так: от тайной стрелы, отравленного питья или подпиленного моста над бурной рекой – тогда всем ясно, что справиться с тобой лицом к лицу ни у кого не получилось, поэтому враг выбрал удар в спину.
Копыл через день докладывал, как идет розыск «Стрелка», говорил, что найдет его во что бы то ни стало и очень удивлялся безразличию к своим стараниям Дарника. Разумеется, если бы «Стрелка» нашли, князь, не задумываясь, послал его на виселицу, но тогда все на этом и закончилось бы. Теперь же завершения не получалось и можно было всласть предаваться любым подозрениям, да и все первые лица Липова не могли себя чувствовать спокойно, предполагая существование возможного заговора. Поняв это, Рыбья Кровь открыл для себя замечательный способ, как устрашать своих приближенных.
Сначала он испытал его на Всеславе.
– Говорят, твой дядя Шелест возводит себе дворище не хуже моего? Он так уверен, что останется здесь?
– Он возводит гостиное дворище для короякских торговых людей, а не для себя, – оправдывала дядю княжна.
– И поэтому запустил руку в нашу казну?
– Я сама дала ему триста дирхемов в долг. Купцы привезут ему их из Корояка, и он отдаст.
– Лекарь сказал, что яд на стреле должен был не убить меня, а только отнять ноги, – безжалостно лукавил князь. – Если бы не шелковая рубашка, яд проник бы полностью, то так бы и случилось.
– Спроси Фемела, дядя Шелест вовсе не собирается здесь править. – Испуганная жена уже видела своего дядю казненным. – Он давно собирался уехать, это я его попросила немного подождать.
Следующей жертвой стал дворский тиун.
– Розыск показал, что яд на стреле из твоего ромейского Ургана, – строго обратился Рыбья Кровь к нарочно вызванному ранним утром Фемелу.
– Не думаешь же ты, что это я? – по-свойски огрызнулся ромей.
– Еще как думаю, – бесцеремонен был и князь. – Не ты, так твои христиане.
– Может, еще скажешь, зачем им это понадобилось?
– Причин целых сто. Вместо сильного князя посадить в Липове купеческую верхушку. Устроить распрю между липовцами и пришлым людом. Снова наладить для ромеев поток словенских рабов.
