застигнутого врасплох противника. Если черноярцы по белым нашейным повязкам еще могли как-то ориентироваться при лунном свете, то для кутигур такой возможности не было и, раздавая направо-налево ответные удары, они зачастую били по своим. А стоящие на высоких колесницах метатели сулиц вообще казались им некими страшными великанами. Поэтому серьезного сопротивления нигде не было, а сильная толчея и давка в обоих местах сражения объяснялась тем, что мало кто из кутигур знал, куда именно надо отступать или нападать.
Дарник сперва предполагал остаться в стане, но потом представил, что в темноте ему невозможно будет никем командовать, а от неизвестности он лишь напрасно изведется, и решил вести в ночную атаку катафрактов сам.
– Может, ты лучше с ближними кутигурами разделаешься? – предложил Борть. – Неизвестно, как еще все дело обернется.
– Не лишай князя последней радости, – беспечно отмахнулся Дарник.
Впрочем, скоро он сам здорово пожалел о своем ребячестве. Скачка в ночи оказалась невыносимой по напряжению. Чувствуя за собой сотни конников, которые, как и он, мало что видели в темноте, князь шепотом умолял коня: «Только не оступись!» Хотел было присоседиться к мчащейся сбоку колеснице, но вовремя вспомнил о мечах в ее ступицах. Двухсаженную пику придерживал возле колена – так сильнее был упор на веревочную петлю, надетую на лошадиную шею.
Кутигурские костры возникли сразу со всех сторон – черноярское войско без преград ворвалось в их стан. Дарник ощутил сильнейший толчок, от которого едва не вылетел из седла, его пика сама нашла свою жертву, да не одну, как позже он выяснил. Веревочный конец от удара лопнул и в руке осталась четверть древка пики. Князь потянулся за колчаном с сулицами, но колчан от толчка сорвался с передней седельной луки. Выхватив верный клевец, Рыбья Кровь изготовился наносить им удары. Впрочем, пустить оружие в ход ему удалось всего раз или два – арсы быстро нашли своего князя и, тесно окружив, оставили его в роли стороннего наблюдателя.
Шум быстрой расправы стал ослабевать, его сменил свист арканов – каждый из катафрактов и жураньцев стремился захватить по пленному. Светлая полоса у восточной кромки степи постепенно придавала всему чуть более отчетливые контуры. Над ставкой кутигур развевались только черноярские знамена. Самый кровавый урожай пожинали колесницы, возле каждой громоздились целые груды трупов с отрубленными конечностями. Пешцы ловили уцелевших лошадей и тоже в охотку вязали пленных. Легкая конница жураньцев ушла в погоню за убегающим противником.
Дарник нашел свою сломаную пику. Она пронзила троих степняков: в бок, шею и в плечо. Третий, раненый в плечо, был еще жив. Приказав его перевязать, князь вместе с арсами поскакал к сторожевому кутигурскому отряду. Там тоже праздновали полную победу. Ополченская хоругвь, неплохо показав себя еще в первой битве, сейчас чувствовала себя вообще женихами. Больше всего их радовало, что по традиции все, кто участвовал больше, чем в одной битве отныне могли с гордостью именоваться бойниками.
Утренний рассвет подвел итог сражению: пять тысяч убитых кутигур и две тысячи пленных. Во всем черноярском войске не досчитались около трехсот воинов. Услышав об этом, Дарник не поверил. В ромейских свитках правда встречались такие несоответствия потерь среди победивших и побежденных, но он всегда принимал это или за намеренное приукрашивание, или за ошибку переписчиков. Приказал еще раз все перепроверить.
– Сто три убито, еще двадцать при смерти, семьдесят пять ранено, – доложил позже уточненные данные главный войсковой писарь о липовских потерях.
Среди убитых оказался и булгарский воевода. Рыбья Кровь захотел проститься с ним. На теле Завилы была всего одна маленькая царапина, но эта царапина пересекала сонную артерию. Странная мысль пришла Дарнику в голову: все те, кто мог бросить его верховодству вызов, всегда как-то очень быстро погибали. Так было в самом начале с родичем Бортя Лузгой, еще был сотский Журань, затем пал Меченый, захотевший вместо князя покомандовать под Перегудом, теперь вот Завила, которого союзные воеводы выбрали главным военачальником вместо него Дарника.
Помимо пленных удалось захватить две с половиной тысяч кутигурских коней.
– Сколько же тогда кутигур ушло? – спрашивал воевод Рыбья Кровь.
– Не больше трех тысяч, – отвечал вернувшийся из погони гурганский сотский.
Князь попросил привести к нему пленных кутигурок.
– Ни одной женщины нет, – доложили ему.
Потом, правда, при осмотре убитых удалось обнаружить три женщины. Судя по доспехам и оружию, они были воеводами-тысячниками. Пленный кутигур рассказал, что всем отпущенным Дарником кутигурам по приказу их Мать-ханши перерезали горло, а покалеченных пленниц вместе с тремя тысячами женщин-воинов отправили в семейную ставку. Этой новостью князь остался доволен еще больше, чем проведенным сражением.
К вечеру на жаре от пяти тысяч убитых степняков пошел сильный запах и едва потух погребальный костер с собственными убитыми, все черноярское войско поспешило прочь, оставив тела противника в полном соответствии с их обычаем непогребенными. О дальнейшем преследовании кутигур речь даже не заходила – всякая кровожадность тоже имела свои пределы. Достигнув через сутки реки, они с попутным торговым судном послали известие о своей победе в Черный Яр и неторопливо вдоль левого берега направились вниз по течению. Одна из стоянок получилась как раз напротив Казгара, и булгарский полк, получив свою долю лошадей, пленных и трофейного оружия, с помощью казгарских лодий переправился на правый берег.
Спустя день войско подошло к левобережному укрепленному стану. Там уже выстроилась целая флотилия судов. Немало было и купцов. Обходя стороной не сговорчивого липовского князя, они осадили другие полки, по-хозяйски предлагая свою цену за рабов и военные трофеи. Но Дарник уже привык себя чувствовать главным не только на поле боя. По его приказу двоих самых крикливых купцов тут же принародно выпороли – и сразу все они притихли.
– Хотите торговать – торгуйте. А я буду переправляться на правый берег, – сказал Рыбья Кровь союзным воеводам.
Липовскому войску вместе с княжеской десятиной полагалась третья часть всей добычи, поэтому переправа с ней, со всеми повозками и лошадьми заняла целый день. В Черном Яре Рыбью Кровь встречали как героя. Тудун Нахум и богатые люди наперебой приглашали его на пиры и специально устроенные развлечения. Дарник стерегся: пил только из одного кувшина с хозяином и накладывал себе из того блюда, которое пробовала хозяйка – помнил предсказание Нежаны.
– Уж не думаешь ли ты, что мы собираемся тебя отравить? – обиженно спросил его один из хозяев – богатый судовладелец.
– Просто я сам родом оттуда, где победителей всегда травят, чтобы не смущал народ своими победами, – с улыбкой отвечал князь. – Как я до сих пор еще жив, не знаю.
Тудун настойчиво предлагал Дарнику полностью перейти на службу к их кагану. Уже зная про любовь князя к путешествиям, до небес превозносил морские походы в Персию, Кавказские горы или восточные пустыни.
– Великий эллинский царь Александр доходил до самой Индии, и ты дойдешь, – соблазнял Нахум.
– Два пуда золота на стол – дойду и до Индии, – усмехался Дарник.
Какое золото – у тудуна едва хватило серебра расплатиться со всеми наемниками. Да и то полностью обещанную сумму получили одни липовцы.
Благодаря наплыву пленных кутигур, цены на рабов на торжище резко упали, поэтому князь из всей добычи разрешил продать лишь часть коней и кутигурских доспехов.
– Что, неужели потащим этих плосколицых с собой в Липов? – высказывали недовольство воеводы.
– Цены упали не только на рабов, но и на рабынь, – хитро заметил по этому поводу Борть.
– И что? – не сразу понял князь.
– Все ополченцы только и мечтают, что вернуться с красавицей-наложницей.
Поразмыслив, Рыбья Кровь приказал выдать нужные суммы всем «женихам».
– Но только им, и чтобы непременно купили, полусотским проследить, – добавил князь. – Остальные пусть пропивают свои дирхемы в Липове, а не здесь.
Теперь оставалось превратить в серебро 600 пленных и 800 лошадей и можно было отправляться домой. Дарник медлил, говоря тудуну, что хочет дождаться хорошей цены на рабов. На самом деле ждал, когда из Черного Яра уйдут гурганцы, горцы, тарначи и для вида потихоньку распродавал кутигурских коней. Купцы же ни в какую не желали повышать цену в 5 дирхемов за пленного и 3 дирхема за лошадь, притом, что все знали, что в хазарском Калаче цена раба была никак не ниже сорока дирхемов.
Тут правда случилось, что хазарский посол намеренно оставленный со своей свитой в Липове сумел с купцами передать весточку, что Дарник взял с ромеев золото за разгром Калача. Отношение к князю черноярского тудуна тотчас сильно изменилось. Не успел уходящий посленим гурганский полк и десяти верст отойти по южной дороге, как ему велено было возвращаться. В готовность были приведены и все триста воинов городового войска. Затем Дарнику прислали приглашение во дворец тудуна на «важный совет». Чрезмерная почтительность приглашения насторожила князя, и он послал ответное приглашение Нахуму в свой шатер. После нескольких вежливых отговорок, тудун все же прибыл в липовский стан. Говорили о мелких нарушениях дарникцев на торжище и в городе. Рыбья Кровь настаивал на судебном разбирательстве: давайте жалобщиков и свидетелей. Тудун юлил: мол, славному полководцу не к лицу заниматься такими мелочами. Наконец сказал главное:
– Просочились слухи, что ты, князь в Липове взял у ромеев золото за разграбление Калача.
– Ну да, взял и что с того? – в своем шатре Дарник чувствовал себя в полной безопасности.
– И ты мне в этом так спокойно признаешься?! – Нахум не скрывал своего изумления.
– Вы нанимаете дружины словенских князей для сбора дани со своих строптивых подданных. Почему тебя удивляет, когда меня нанимают для сбора дани с хазар?
– И когда ты думаешь идти на Калач?
– Когда ромеи пришлют другую половину золота. Если бы они смогли сразу заплатить все золото, мой шатер стоял бы теперь не здесь, а на берегу Калачки. Ты же знаешь, что прошлым летом он уже стоял там и Калач отделался лишь потерей одной биремы с ромейским огнем и одним гурганским полком. Кстати у меня к тебе и черноярским купцам тоже есть дело. Мне нужно срочно продать шестьсот кутигур и шестьсот кутигурских коней. Все вместе это будет стоить двадцать четыре тысячи дирхемов. Я бы мог увести их с собой в Липов, но мои ратники этого не хотят. Поэтому если через два дня дирхемы не будут заплачены, то мне не останется ничего другого, как отпустить и пленных, и их лошадей.
Князь хотел еще добавить: «…и вернуть им их булавы», но пожалел и без того побелевшего тудуна.
Через два дня серебро было выплачено, правда, не двадцать четыре тысячи, а только двадцать (Нахум клялся на Талмуде, что больше в Черном Яре денег нет), но Дарник и на двадцать не очень-то рассчитывал.
8
Если из Черного Яра выступили можно сказать налегке, то после основательной остановки в Остёре, когда ратникам была выдана часть причитающихся им дирхемов,
