полностью неотчаивать его, и дать ему надежду, в виде совета, – ты можешь в своих взглядах на своё положение, не полагаться на одни мои слова и мудрость веков, на основании которых они говорятся. А ты возьми на вооружение опыт сына Сесостриса, Фероса, родившегося слепым. Кому, в его желании обречь зрение, оракул дал наказ: «Ты должен промыть свои глаза мочой той женщины, кто никогда не спала с кем-то другим, кроме своего мужа». И как только ты промоешь свои глаза мочой своей супруги, то тут-то ты на её счёт и прозреешь.
Климентий от таких диких предложений Ивана Павловича, у которого видимо окончательно поехала крыша или он надсмехается над ним, предлагая такое, собрался было сказать ему что-нибудь против, и при этом столь же пакостное, но тут ему в голову пришла всё переменившая мысль: «Так Иван Павлович, таким образом, вырисовывает сюжетную линию будущего фильма, которую он хотел бы в нём видеть, снятого под своим патронажем и собой выделенных денег», и всё в Климентии замолчало. Да к тому же появившийся со стороны въездных ворот, начальник службы безопасности, скала Антон Лебедь, в возмущении задававшийся вопросами, перевёл всё внимание на себя и отвлёк их.
– Где эти чёртовы фокусники? Что за дела?! – в рацию и притом громко, кому-то там давал нагоняя скала Антон Лебедь. А вот Иван Павлович, по всей видимости, при всей своей склонности к безобразиям и громкому волеизъявлению, натура крайне чувствительная к посторонним, шумным звукам, и он, кинув в сторону Климентия многообещающую фразу: «Если до завтра не передумаете, то найдите меня», быстро его покинул. Ну а Климентий, услышав в свой адрес такое, всё в один момент ему простил и воспылал благоговением к Ивану Павловичу. Что поделать, такой уж Иван Павлович многогранный на разумения и выходки человек. Правда, Климентий не такой уж наивный человек, чтобы исключить исходящую от Ивана Павловича опасность, совсем не зря сказавшего эту знаковость – если не передумаешь. А это, несомненно, что-то да значит.
И теперь Климентию, чтобы не передумать и для этого не было повода, нужно держать в ухо востро и не сводить своего взгляда с Ивана Павловича, обязательно попытающегося что-нибудь такое сумбурное учинить (об этом говорят многочисленные факты из жизни Ивана Павловича, которого, несмотря на все эти происходящие переполохи на свадьбах, с каким-то прямо-таки странным постоянством и упрямством зовут на них, где и получают на свою голову этот геморрой в виде Ивана Павловича).
А Иван Павлович тем временем скоро добрался до танцевальной площадки, чем тут же перепугал Климентия, вдруг решившего, что Иван Павлович прямо сейчас возьмётся за его жену и заодно за проведение в жизнь давней своей задумки по дискредитации невесты (вот тебе Климентий и повод передумать). Но Иван Павлович не идёт на танцевальную площадку, чтобы там выкинуть коленца в танце и поразить своим умением танцевать брейк-данс на голове всю эту танцующую мелкоту вокруг, ничего не умеющую танцевать достойного, кроме этого танца прижимания друг к другу, а он к вздоху облегчения Клементия, минует площадку и присоединяется к одному из стоящих неподалёку столиков, за котором заняли свои наблюдательные места, крепко сбитые в своём значении и значимости, люди явно с высшим, экономическим образованием.
– Иван Павлович, вы как всегда кстати, – обращается к Ивану Павловичу человек-глыба, Аристарх Пантелеевич, само собой в дорогом костюме, с властным представительством на лице в виде второго подбородка и в седине закрученных бровей, а также строгим взглядом на современные нравы и следствие их попустительства, а не наоборот, как бы хотел себя защитить человек, – заскучали мы здесь без вас. – Сделав глоток из чашки, протянул слова Аристарх Пантелеевич.
– Я слышал, что Иван Петрович немало остроумный человек, что над его, даже не смешными шутками, закатываются от смеха, – с резкостью заговорил Иван Павлович, – только сдаётся мне, что Иван Павлович не считает себя за шута, и он на потеху кому-то ни было, не выступает. – Сказал Иван Павлович и, взяв из вазы со стола яблоко, звучно вцепился в него зубами. А Аристарх Пантелеевич, в потрясении замерев в одном положении, раскрыв рот, теперь не сводит своих глаз с мухи, воспользовавшейся этим его затруднением и присевшей ему на нос. Что немедленно замечается Иваном Павловичем, человеком, как ранее было о нём замечено, прямолинейным до категоричности, и он по-другому поступить не может, как с размаху, и хорошо ещё, что не кулаком, сбить эту напасть с носа Аристарха Пантелеевича.
И так всё это резко и неожиданно происходит для Аристарха Пантелеевича, вдруг увидевшего, летящую в его сторону ладонь Ивана Павловича, что Аристарх Пантелеевич только сглотнуть успевает и зажмуриться. А как только лёгким ветерком обдало кончик его носа, то Аристарх Пантелеевич открывает глаза и видит перед собой чистый нос, а за ним, как ни в чём не бывало, в своей безмятежности сидящего Ивана Павловича. У Аристарха Пантелеевича в душе и сердце отлегает, и он в восторженном состоянии духа говорит. – Вот Иван Павлович к нам присоединился и сразу как-то в душе повеселело. А вы, Иван Павлович, скорей всего, неправильно меня уразумели, – обратился к Ивану Павловичу Аристарх Пантелеевич, – вы мне, да и всем нам интересны, как выразитель своего особенного мнения. В вашей прямолинейности есть что-то такое природно-первородное, что она даже часто звуча грубо и безнравственно совершенно не режет нам слух, а воспринимается как само собой разумеющееся, так, как и должно быть. Вот мы, люди, честно скажу, не столь бесхитростные как вы, а подчас просто лукавые, и хотели, чтобы вы нас поучили своему уму-разуму.
– Ах, вот оно что. – Сказал Иван Павлович, посмотрев на Аристарха Пантелеевича. – Что ж, я не против. Но для этого нужно, чтобы вы усвоили несколько основных правил. – Иван Павлович сделал задумчивую паузу и продолжил. – Так вот, все мы люди в первую очередь зрячие, а уж затем слышащие, и дальше по своему приоритетному порядку, и это значит, что очень многое зависит от наших взглядов на этот мир, от так называемого мировоззрения. И как я понимаю из ваших слов, то вы в отличие от меня склонны видеть мир в его плоской проекции. Да, всё верно господа, – Иван Павлович продолжил говорить, слегка повысив голос, в целях предупреждения своего перебивания возмущёнными возгласами этих обелённых мудростью лет господ, – я иду вопреки нашим установлениям и считаю, что земля, ни смотря ни на что, и на то, что это звучит нелепо и глупо, всё-таки круглая. По крайней мере, фигурально.
И вот такой мой взгляд на суть вещей и их происхождение, – где всё движется по кругу, и упорядоченность мира имеет такой замкнутый на себе контур очерченности, со своей круговой очерёдностью, где возмездие несомненно: оно тебя обязательно настигнет, и чему быть, того не миновать, – и налагает на мой образ свою знаковую печать. Всегда прямо в глаза смотреть и быть правдивым. Ведь мир замкнут на твоём круговом движении и сделанное тобой, обязательно к тебе вернётся.
А когда смотришь на мир в одной плоскости, то в тебе, нет, да посеются зёрна сомнений о неминуемости наказания, природными словами сказать, ответной реакции на твои действия. И в результате у тебя закрадываются мысли о том, что эта, конца и края не видно бесконечность, скроет тебя от возмездия за свои проступки, и ты …– Но на этом месте Иван Павлович обрывает себя, и причиной этому служит праздничный торт, выполненный в виде вавилонской башни, везущийся на специальной тележке, по дорожке, выложенной из плитки, обивающей собой со всех сторон дом. И Иван Петрович, заворожённо уставившись по направлению торта, забыв про своих собеседников и, скорей всего, обо всём на свете, приподнявшись со своего стула, выдвигается по направлению торта.
Но ему далеко не удалось отойти от места своего сидения, и заодно близко приблизиться к торту, на его счастье, заведённому под специальный навес, со своей теневой прохладой и системой кондиционирования в виде ветерка, а он к полной своей неожиданности, наталкивается на один из тех столов, выступающих в качестве шведского, со своим наполнением из всевозможных видов закусок. Где и вынужден остановиться. Ну а так как и торт больше никуда не увозился, то Иван Павлович решил воспользоваться предоставленным этим столом предложением. Иван Павлович взял в одну руку тарелку и принялся складывать на неё то, что ему с виду показалось интересным. Когда же он вроде как удовлетворил своё зрительное любопытство, он приступил к распробованию того, что поместил на тарелку. Ну а чтобы это не было скучно делать, он направил свой взгляд в сторону танцевальной площадки и начал вести своё наблюдение. И хотя Иван Павлович вёл это наблюдение от себя, его мысли крутились вокруг себя. И он, глядя на танцевальную площадку, принялся бормотать, задаваясь к себе вопросами.
– Всё же как интересно, – забормотал Иван Павлович, – все тут знают Ивана Павловича, но в тоже время, спроси их о нём, кто он таков и что за человек, то они все стараются уйти от ответа. Почему же так? Неужели этот Иван Павлович недостоин знать ответа на этот вопрос. И он должен сам до этого додуматься. Да кто ж ты такой на самом деле, Иван Павлович? – Иван Павлович свой последний вопрос задал несколько громче, чем все прежние свои высказанности твердил, и в результате чего, его мгновенно ждёт расплата за такую свою невоздержанность.
– Если хотите знать, кто есть Иван Павлович, то я могу сказать это. А также то, почему этого никто не скажет кроме меня. – С боковой стороны, которую ещё бы назвали подветренной, до Ивана Павловича доносится голос неизвестного. Иван Павлович с любопытством в лице оборачивается к нему, фиксирует свой взгляд на нём и спрашивает. – И отчего же?
– Здесь все, поскольку постольку зависимые друг от друга люди, так что от них трудно ждать такой откровенности. А Иван Павлович, один из тех людей, кто называется влиятельными персонами, имеющими большой вес в обществе. Так что если ты не хочешь потерять своей весовой значимости, то ты не должен, скажем так, пытаться критически взвешивать позицию Ивана Павловича. Она без тебя взвешена и прошла все нужные инстанции, чтобы быть признанной весомой. – А вот такой туманный ответ незнакомца заставил Ивана Павловича обратиться к нему со всей прямотой. – А ты-то кто такой?
– А ты разве меня не узнаёшь? – повернувшись напрямую к Ивану Павловичу, вопросил его незнакомец. Иван Павлович вглядывается в него и спустя мгновение говорит. – А, Табинег.
– И какие дальнейшие планы? – спрашивает Ивана Павловича Табинег, после того как всё благополучно между ними разрешилось.
– Я хочу дождаться момента разрезки торта и посмотреть на того, кто к нему руку приложит. – Со всей своей возможной жёсткостью процедил слова Иван Павлович. Табинег, бросив косой взгляд в сторону торта, ничего вслух не сказал, но про себя подумал:
– Всё покоя не даёт память предков.
