Лавина

— Отбушевал первый осенний шторм и затих, будто устыдился собственной ярости. Воздух не гудит голосом взбешенного великана, не завихряется, будто подгоняемый гигантской метлой. Ветер не ломает деревья, не срывает крыши с домов. Море не вздымается свирепо, не посылает к берегу полные раздражения волны… После шторма наступает спокойствие в природе. В нашей семье спокойствие не наступит никогда…

С каждым словом голос  терял силу и на последних словах прервался. Виллем-Александр наклонил голову, чтобы скрыть подступившие слезы. Король Голландии выступал с прощальной речью за трибуной, одетой в траурного цвета велюр.

Неподалеку на треноге стоял портрет смеющегося молодого мужчины, а рядом его гроб. Смех и смерть — противоестественная комбинация. Не укладывается в логику. Умножает печаль.

Гроб закрыт. Пусть его хозяин спит безмятежно. Покойному не нужны зрители. Сон и смерть – дела интимные. Их не стоит выставлять напоказ.

На крышке венки из торжественно-белых лилий, перевитых лентами цвета девственно-нетронутого снега. Такой чистый, ослепляющий снег бывает только высоко в горах, недоступных, неприступных. Горы манят к себе молодых и отважных, чтобы дать себя покорить… или погубить.

Горы забирают лучших.

Несправедливо.

Невыносимо — смотреть на ленты, свисающие с гроба: тонкие, бессильные, похожие на руки, в которые никогда не вольется живая энергия.

Энергия никогда не вольется в того, кто лежит под крышкой. Трудно поверить. Невозможно осознать. Сюрреализм – искаженная действительность. Не на картине, а в действительности. Мозг отказывается воспринимать, несмотря на скорбную обстановку, тревожную тишину, похоронную церемонию…

Церемония проходила в древнем храме под названием «Новая церковь». Никакого противоречия: храм не застрял в своем почтенном возрасте, он постоянно получал новые детали в облик и новых членов в усыпальницу, в компанию к Виллему Первому Оранскому — основателю королевской династии. Виллем пал в расцвете лет от руки наемного убийцы. Спящий в гробу тоже пал в расцвете лет… От руки судьбы. Ни от того, ни от другого невозможно защититься.

В минуту печали монарх, как обычный человек, ищет поддержку в глазах родных. Виллем-Александр взглянул в зал. Там только семья и самые близкие друзья. В первом ряду мать покойного Беатрикс: вся в черном, с бледным лицом и темными тенями вокруг глаз. Рядом жена, теперь вдова, одетая символично: черное платье в знак траура, один рукав белый – как воспоминание о свадьбе и обещание вечной верности. Лучший друг Флориан сидит сзади: склонил голову, приложил руку к глазам, задержал дыхание, чтобы не всхлипывать. Ни репортеров с телекамерами, ни любопытных зевак с телефонами – спасибо народу за деликатность. Покойный и при жизни не любил быть центром внимания, а после смерти и подавно…

После смерти…

Король незаметно, неслышно вздохнул. В зале тишина, которую страшно нарушить малейшим шевелением или даже биением сердца. Тишина незримым, плотным облаком заполнила пространство, поднялась к высокому, острому, как горный пик, потолку и замерла, будто ожидала чего-то.

Может быть ответа на вопрос – почему?

Есть вопросы, которые лучше не задавать.

Есть ситуации, когда только плакать.

Плакали и женщины, и мужчины. Молча. Сдержанность в горе и в радости отличает монархов от обычных. Королю и мужчине не пристало плакать на виду. Виллем-Александр проглотил ком, стоявший в горле. Глубоко вздохнул, поднял голову. Глаза резанул контраст: черные одежды на людях и белые гирлянды на стенах.

Молодость и смерть – бОльшего контраста не придумать.

В копилку контрастов добавилось витражное окно на противоположной стороне храма. Оно сверкало, переливалось всеми красками радуги, заигрывало с солнцем, беспечно сиявшим на безоблачном небе. Доносилось воркование голубей и голоса других птиц, певших гимны жизни.

Природа ликовала.

Ее ликование выглядело неприлично. Будто легкомысленная девушка флиртует на похоронах: перебирает стекляшки бус, посылая солнечные зайчики, насвистывает песенки, привлекая женихов. Приличней было бы природе помрачнеть небом, заплакать дождем — горевать вместе с королевской семьей.

А может она уже погоревала, не так давно разразившись штормом, поломав деревья, напугав зверей и людей? Может Виллем-Александр зря обижается?

Может пора перестать барахтаться в море горя?

Пора выходить на берег принятия и успокоения…

Вечная печаль – слишком большая роскошь для короля.

— После бури, какой бы разрушительной она ни была, природа успокаивается, возвращается в привычное русло. Так и мы. После шторма неверия, обид и возмущения возвратимся постепенно к обычной жизни. Которая никогда не будет такой, как прежде. Когда был жив мой брат принц Йоханн Фризо. Всего сорок четыре года прожил он. Слишком мало, чтобы подводить итоги или говорить «прощай».

Виллем-Александр склонил голову и надолго замолчал, вспоминая…

Королевская семья прибыла в горную альпийскую деревню Лех на выходные — вместе отметить Пасху. Лех встречал их сияющим солнцем, как самых дорогих гостей. Встречал и, как радушный хозяин, обещал: в эти два дня с вами ничего плохого не случится.

Самое страшное может случиться в два мгновения… Но кто же знал? Судьба не предупреждает.

Прибыли в полном составе: мать Беатрикс, трое сыновей, их жены и дети. Кроме Пасхи имелся еще один повод собраться вместе: чтобы отпраздновать перемены на престоле, повлекшие перемены в статусе членов семьи.

Мать честно отдала долг стране: отработала королевой три десятка лет, отреклась в пользу старшего сына и снова стала принцессой. Звание королевы (без права царствовать самостоятельно) перешло к супруге Виллема-Александра – Максиме. Средний сын Йохан-Фризо стал бы следующим претендентом на трон, однако, женившись на девушке с «сомнительной» по мнению парламента репутацией, потерял право на престолонаследие, которого, честно говоря, и не желал. Его место в очереди занял младший – Константин-Кристоф, как бы «вице-король», запасной вариант.

Изменение положения в иерархии не привело к изменению отношений в семье. Трое братьев-принцев: Александр, Фризо и Константин остались лучшими друзьями, более того – сплотились сильнее.

Сплотились в желании приносить пользу стране и народу.

Современные принцы и короли, в отличие от предшественников, не почивают на лаврах, не занимаются бесполезным времяпрепровождением. В условиях царствующей демократии они обязаны заботиться о государственном больше, чем о личном, жить чаяниями граждан, показывать, что не зря существуют на деньги налогоплательщиков. Иначе те возмутятся да, чего доброго, отрекутся от монархии, сбросят бездельников с престола.

Быть сброшенными с престола не грозило потомкам Виллема Первого Оранского. С приходом молодых и красивых Александра и Максимы популярность монаршей семьи поднялась до невиданных высот. Секрет популярности прост: быть вместе с народом – в радости и в горе. Не отдаляться, а приближаться. Простота привлекает. Потому почаще спускаться с небес на землю… то есть выходить из дворца на улицу — чтобы показать: хоть и стоят выше других, но слеплены из того же теста.

Не считают зазорным, к примеру, выпить пива в компании соотечественников — победителей Олимпийских игр и в минуту всеобщей радости, обнявшись за плечи, станцевать «канкан». В минуту же общенациональной печали – теракта, природного катаклизма или группового несчастного случая не прячутся за ширмой собственного благополучия, а поддерживают потерпевших. Поддерживают не дежурным словом из телевизора, а живым присутствием на месте события.

И каждый день, как простые граждане, отправляются на работу — посещают мероприятия в собственной стране или ездят по миру с дружественными одновременно деловыми визитами.

В поездках, на церемониях, на отдыхе Александр и Максима всегда вместе. Ни разу не пожалел он, что выбрал в королевы не высокомерную представительницу местной элиты, а обычную девушку из Аргентины. Ну… не совсем «обычную». Дочь министра. Когда увидел, не думал о ее происхождении. Вернее сразу догадался, что она ему ровня. Может даже выше. Александр высок по праву рождения, но особыми талантами природой не наделен. Максима же из тех редких женщин, у которых ум, красота и характер соединились в абсолютной гармонии.

Эту гармонию внешнего и внутреннего он заметил при первой же встрече на приватной вечеринке в Барселоне. Среди знакомых лиц — мелькнуло незнакомое и ослепило его. Будто вспыхнула «супер новая» звезда, заставила остальных гостей, как второстепенных звездочек, померкнуть и разбежаться по своим галактикам. Она предложила ему целую Вселенную. Он ей – «всего лишь» руку, сердце и королевство. Какое счастье, что она согласилась сойти к нему с небес…

Счастье продолжается до сих пор. Не притворное — только для фотографий и телесъемок, а самое настоящее. Которое невозможно сыграть. Александр смотрит на жену, и губы сами по себе расходятся в улыбке. Максима улыбается — излучает энергию любви. Их энергия заряжает и народ любовью — к королевской семье в частности и монархии в целом. Престиж которой помогают поддерживать двое братьев короля. Разные по характеру, они схожи в главном — оба счастливы в семье и успешны в труде. Вместе с женами работают без скидок на происхождение и далеко за пределами «конторских» часов.

Собираться вместе удается не часто, но на два главных праздника года Рождество и Пасху обязательно. Эти дни — святые не только для церкви, но и для семьи: откладывали дела, друзей, церемониальные обязанности и выезжали на альпийскую природу отдохнуть от житейских забот, спрятаться за горами от цивилизации.

Иногда полезно пожить примитивно, отдохнуть от благ, забыть про статус. Конечно, не до такой степени, что туалет на улице и умываться водой из ведра. Удобства должны быть, но без особых привилегий и охранников за спиной. Как у всех, приезжающих на горный курорт.

И жилье как у всех. В Альпах семье принадлежал дом, ничем не отличающийся от остальных, разбросанных по крутым склонам. В своей маленькой стране у Северного моря — устало вздыхающего, мутного, как глаза старика, они живут во дворцах, гордо вздымающихся над плоским, как стол, ландшафтом. Часто бывает он покрыт густой вуалью тумана – взгляду не за что зацепиться, краску не на что положить, а дышать тяжело, будто от сырости легкие покрылись изнутри мхом. Голландские художники неохотно писали блеклые родные пейзажи, все больше многоцветные итальянские или вообще мифические.

Фризо, если бы умел, писал горные. Здесь глазу нескучно, и в руку сама просится кисть. Здесь горизонт не прямая линия, а ломаная, похожая на нотный стан: от вершины к вершине – от ноты к ноте, вечная музыка